Сумерки памяти

— И как я раньше не замечала в тебе столько лицемерия? Ты все это говоришь мне, а сам надеешься, что я в очередной раз откажусь. Тебе очень удобно, чтобы все оставалось так как есть, но ты рассказываешь мне эти сказки о любви и тем самым убеждаешь себя, что приобщился к чему-то великому. Ты и понятия не имеешь о том, что такое любовь, а вот, все стараешься показать, как сильно ты меня любишь.

— А ты-то сама знаешь, что это такое? — говорит он, неожиданно вспылив. — Ты испытывала это чувство к кому-нибудь? Ко мне или к твоему мужу?

— Нет! — говорю я, вставая с кровати и запахивая полы плаща, — к сожалению, мне это незнакомо! Я не люблю ни тебя, ни его, но не считай, что от этого я стала более счастливой. Все! Я ухожу и больше никогда не вернусь. Между нами все кончено!

Я спускаюсь по лестнице, и слезы заливают мое лицо. Я понимаю, что у меня в душе произошла переоценка ценностей и что теперь я уже никогда не буду видеть мир таким как прежде. Я ухожу из комнаты этого вялого и скользкого человека, неизвестно каким ветром занесенного в мою жизнь, и хочу стереть его образ из своей памяти.

После этого я вижу себя уже спустя лет шесть. Большое застолье, все грустные, кажется, мы провожаем куда-то моего мужа, быть может в армию. Рядом бегает мой сын — я без сомнений узнаю в нем моего теперешнего ребенка. Интересно, что в его внешности нет ничего от меня, и он очень похож на того, чью комнату в мансарде я покинула несколько лет назад, однако никто в моей семье никогда не обращал на это внимания, и его странная, так отличающаяся от нас внешность воспринималась окружающими как шутка природы.

На некоторое время, совсем ненадолго, мы остаемся с сыном в квартире одни. Я снова пытаюсь переоценить свою жизнь. Я рассматриваю комнаты и вспоминаю последние годы после замужества. На стенах развешены дипломы, выданные разным людям в разные годы. Один из них мой — я все-таки закончила университет, хотя тогда я не видела в этом смысла. Теперь я уверена в том, что это было для меня необходимо, но удовлетворения от этого почувствовать я уже не могу — за окном слишком сильно изменилась политика, чтобы можно было испытывать хоть какое-то ощущение спокойствия. Грядут новые, страшные времена.

— Ты знаешь, — сказала я, снова задумавшись, — я вспомнила, кто был этот человек. Точнее сказать, я поняла, кем он стал.

— Кем же? Наверное, как обычно, тем с кем тебя связывало несколько солнечных летних недель?

— Нет, это удивительно, но с ним меня вообще ничего не связывает. Я просто знаю, как его зовут и чем он занимается, помню, что несколько раз мы вместе танцевали. И все. И трое детей из одной жизни и один ребенок из другой просто канули в Лету. Как это так? Разве это справедливо? Нас столько связывало, мы столько пережили и теперь мы стали просто чужими друг другу людьми?

— А ты бы хотела все это повторить? Еще раз, в еще более искаженном виде? Мне кажется, что ты должна быть благодарна судьбе, что не принесла из тех жизней даже намека на эти отношения. Неужели ты со мной не согласна?

— Да, конечно… Но вся эта жизнь… Она так близка к моему настоящему, что ее очень трудно смотреть спокойно. Очень трудно…

— Ну я ведь не зря тебя предупреждал, что будет тяжело ее вспоминать. А ты еще хотела с нее начать.

— Да, ты был прав, — сказала я и снова села на диван, завернувшись в шаль. — Я хочу рассказать тебе дальше, я уже чувствую, что впереди меня ждет что-то еще более странное.

Не знаю, сколько прошло времени, но следующая картина катастрофически отличается от всего виденного мной ранее. Грязная маленькая комната с потрескавшимся потолком, с которого клочьями свисает краска. На полу сидит мой ребенок и, громко разговаривая сам с собой, играет в какую-то игру. На вид ему можно дать лет семь, хотя в этих видениях возраст определить бывает очень сложно. Из коридора слышатся голоса — какая-то женщина плачет навзрыд, мужской голос пытается ее успокоить. Думаю, что другие комнаты в этом доме, да и во всем этом квартале ничем не отличаются от моей.

Я стою у окна, завернувшись в вязанную ажурную шаль, и смотрю вдаль. Отсюда я хорошо ощущаю свое душевное состояние в тот период. Все мое существо сжимается от сверхъестественного страха, я думаю о том, что происходит со всеми нами, и понимаю, что это еще не конец — это только начало страшного конца. Я пытаюсь найти объяснение происходящему, но почему-то начинаю во всем обвинять себя — неправильно жила, недостаточно сильно любила родителей, мужа… Если бы этого всего не было, то, наверное, в стране не установился бы этот режим. Мои мысли путаются от недоедания и страха, и я уже не отдаю себе отчета в том, что за моей спиной стоит безумие.

Перед глазами проносятся воспоминания последних недель. Вот я в чьем-то старом залатанном пальто разгребаю лопатой снег. Есть ли на моем рукаве звезда? Возможно, но я этого не вижу. Другое воспоминание — я бегу вслед за грузовиком, на котором увозят мою мать. Я что-то кричу ей вслед и машу руками. Все это бесполезно, мы обе знаем, что видимся в последний раз. Еще я вижу себя, пытающейся пройти какой-то паспортный контроль. Рядом со мной стоит испуганный сын. Интуиция подсказывает мне, что все эти попытки напрасны, но я хочу использовать любую, пусть даже призрачную возможность освободиться. Страх пронизывает меня насквозь, я протягиваю дрожащую руку с документами какому-то человеку в форме. Он начинает придирчиво рассматривать мою фотографию, поворачивается к напарнику и что-то говорит. Затем они оба предлагают мне куда-то пройти. Я понимаю, что это отказ. Я только усугубила наше и без того плачевное положение.

Неожиданно мои размышления прерываются тихим стуком в дверь. На пороге стоит отец моего ребенка. Мы не встречались довольно много лет, и я очень удивлена, увидев его здесь.

— Что ты здесь делаешь? — у меня возникает слабая надежда, что он способен на подвиг и пришел меня спасти.

— Я узнал… Мне сказали… Я пришел, просто чтобы увидеть тебя.

На меня накатывает бешенство, мне хочется убить его и за то, что он такой никчемный человек, и за то, что нас столько связывало, и за то, что он ничем не может мне помочь. Я начинаю кричать, чтобы он убирался из моей комнаты и из моей жизни:

— На что ты пришел посмотреть? На тело, которое скоро будет трупом? На ту, которую ты никогда не любил?

Вдруг что-то меняется в моей голове, какой-то новый план только что созрев, моментально захватывает все мои мысли, и совершенно другим, изменившимся голосом, я говорю:

— Забери ребенка с собой. Ну что тебе стоит? Ведь это твой сын! Ты всегда это знал. Ты воспитаешь его, он будет тебя любить. Посмотри — вас пропустят через любой заслон, ведь он так похож на тебя, и у него совершенно не моя внешность. Правда, ты ведь сделаешь это?

Страх и какое-то омерзение отражается на его лице после моих слов. Он отступает к двери и бормочет что-то невразумительное:

— Я не смогу, надо иметь документы… Ты уверена, что он действительно мой сын, ведь ты была замужем…Ты успокойся, я приду через несколько дней…

Я слушаю это с нарастающим ужасом. Кто окружает меня в последние дни моей жизни?! Схватив какой-то предмет с подоконника, я бросаю его в закрывающуюся за этим никчемным человеком дверь. Никто не вытащит меня из этой крысиной норы.

Больше я не вижу себя в гетто, и больше я никогда не увижу себя прежней. Начинается новая глава моей истории.

Распахнитесь передо мной двери ада! Духи смерти, посторонитесь! Откройте для меня ворота с бронзовым девизом и покажите то, что мои ровесники проходили лишь в школе.

Я нахожусь в концлагере. Это не какой-нибудь знаменитый лагерь смерти, одно название которого говорит само за себя. Это один из десяти тысяч небольших лагерей, которыми были усеяны просторы Европы с севера до юга.

Первое воспоминание об этом месте связанно с ослепительно ярким солнцем. Своим светом оно пытается облагородить убогие стены бараков, играя в солнечные зайчики на их облупившейся краске. Наверное, это разгар лета, так как каждый новый день встречает заключенных этим неестественно ярким светом, даря напрасные надежды на будущую счастливую жизнь.