Щупальца веры

Софи Гарфейн просто смотрела на него и ждала.

— Наверное, я действительно чувствую себя немного виноватым из-за этого, — сказал он.

— Вот это совершенно напрасно. Фактически вы, вероятно, посылаете Крису некий сигнал своим чувством вины. У детей есть поразительно чуткий радар, даже если они не умеют выразить то, что восприняли.

Кэл громко вздохнул.

Доктор посмотрела ему прямо в глаза.

— Профессор Джемисон, как вы считаете, до какой степени вы сами не смогли примириться со смертью вашей жены?

Он глубоко задумался над вопросом и вдруг почувствовал, что больно прикусил губу. Он дернул плечами.

— Вы хотите сказать, что его проблемы порождены моими?

— Конечно, нет. Я просто задаю вам вопрос. Я здесь не для того, чтобы вас осуждать.

Она взяла с бокового столика листок бумаги и передала его Кэлу. Крис нарисовал на нем цветными мелками схематичную фигурку женщины, окруженную сиянием. Вокруг фигурки были штрихи красного, синего и зеленого цвета, изображавшие лучи света, исходившего от нее. Справа находилась фигура покрупнее, бесформенная и более темная, набросанная желтыми и оранжевыми штрихами, с расплывчатыми золотыми глазами. На темной фигуре было что-то вроде развевающегося черного плаща.

— Я попросила Криса, чтобы он нарисовал для меня свою мать, — объяснила Софи. — Вот что он нарисовал.

— А что означает эта черная с желтым штука?

— Крис сказал мне, что это некто, кого он называет «вождь Черное Облако».

— И кто это такой?

— Вы, я полагаю.

— Я?

— Отчасти вы, а отчасти его представление о Боге. Помните, у него был сон, в котором вы раните его. Он считает, что в вашей власти давать и отнимать жизнь. Возможно, что он действительно винит вас в смерти матери, может быть, потому, что он воспринял эту идею от вас — потому что вы вините себя самого. Разговаривая с матерью во сне прошлой ночью, он услышал от нее, что не должен думать так. Мне это представляется отражением внутреннего конфликта, в который он оказался вовлечен. Прошлой ночью он разыграл его, выведя тем самым вовне. Сегодня он нарисовал его.

Кэл обдумал услышанное. Он должен быть более внимательным к чувствам мальчика, более тщательно следить за своим собственным поведением.

— Доктор Гарфейн, все, что вы сказали, звучит убедительно. Но как он узнал про тостер, что он был неисправен? Я никогда ему про это не говорил. — Он замолчал. — Мне было стыдно моей… — Он горестно махнул рукой.

Но она, казалось, не заметила этой последней реплики.

— Дети более восприимчивы, чем мы думаем. Они подмечают разные факты и хранят их, пока не найдут им применение. Он мог слышать, как вы разговаривали по телефону. Вы же сказали мне, что обсуждали этот случай со своим адвокатом?

— Да, но только тогда, когда Криса не было поблизости.

— Раньше, в Альбукерке, Крис мог слышать сколько угодно разговоров на улице об этом несчастном случае и запомнить все это.

— В вашей интерпретации все это выглядит как вполне нормальное поведение, — заметил Кэл.

— Таковым оно и является, — сказала она.

— Как вы считаете, ему нужно какое-нибудь лечение? — спросил Кэл.

— Возможно. Но пока не будем спешить с этим. Крису нужно дать немного времени, чтобы разобраться в своих чувствах самостоятельно. Все симптомы, которые вас тревожат, могут в результате исчезнуть сами собой. — Она встала, и он поднялся с кресла одновременно с ней. Прежде чем открыть дверь, она добавила: — В любом случае не стоит корить себя по всякому поводу. Быть единственным родителем всегда трудно для кого угодно.

В приемной Крис играл с набором деревянных вагончиков детской железной дороги. Внезапно Кэлу показалось, что этот трудный ребенок, за которого он так боялся, с его кошмарами, приступами дурного настроения, с его хождением во сне, выглядит таким хрупким и одиноким. Кэл подошел, нагнулся над ним, взял его на руки и крепко обнял.

Крис плотно прижался к его шее, тоже обнимая его, и Кэл удивился: как мог Крис хотя бы во сне вообразить, что отец способен ранить его?

Вечером того же дня он позвонил Тори Хэлоуэлл.

— Мне бы хотелось снова увидеться с тобой, — сказал он. — И побыстрее.

— Я рада, — ответила она. — Мне тоже этого хотелось бы.

— Надеюсь, ты не против, — продолжал он, — но я сначала хочу познакомить тебя со своим сыном, придумать какую-нибудь прогулку для нас троих.

— Я отнюдь не против, но как насчет чувств Криса? Не надо заставлять его любить меня, Кэл.

Он ценил ее терпение и понимание и на секунду подумал, не лучше ли будет не форсировать события. Что если Крис снова устроит сцену вроде той, которая произошла вчера вечером? Но в прошлый раз он понял, что ему, возможно, придется немало времени провести в обществе Тори. Лучше всего подчиниться предписанию Софи Гарфейн и прояснить отношения с Крисом.

— Тори, — возбужденно начал он, — ты мне очень нравишься, и я хочу быть честным с Крисом насчет этого. Конечно, у него должно быть время самому все решить — если оно ему потребуется. Я ручаюсь, что он привыкнет…

Так же быстро, как я, собирался сказать он, и вдруг смутился, вспомнив, как он вел себя прошлой ночью.

— …как только узнает тебя получше, — закончил фразу Кэл.

— Надеюсь, что так и будет, — ответила она. — Мне определенно хотелось бы попытаться.

Они еще несколько минут поговорили обо всех местах в городе, в которых мальчику в возрасте Криса стоило бы побывать, назначили встречу на вторую половину дня в субботу и попрощались. О чувствах, выплеснувшихся наружу прошлым вечером, никто не сказал ни слова.

Понравится ли она Крису? Кэл мог только гадать об этом. Может быть, если только он узнает ее получше…

Пока Кэл стоял у телефона, размышляя над этим, он понял, насколько мало он сам знал о Тори, и снова удивился тому, как странно и внезапно он был захвачен неодолимым влечением к ней.

Глава 19

Кэл вышел из такси и в раздумье постоял на тротуаре, изучая реконструированные особняки из коричневатого песчаника. Сколько труда и денег было потрачено на то, чтобы превратить эти бывшие трущобы в единое здание. В обоих особняках были разобраны ступеньки у входа и встроен один центральный вход на уровне тротуара, прогнившие оконные коробки заменены на новые, каменная кладка отчищена от грязи пескоструйным аппаратом и все швы между камнями расшиты заново. Впечатляющий подвиг веры в этом районе, El Barrio, где у всего, что еще сохранилось, была одна судьба — упадок и разрушение.

Длинная разрисованная вывеска висела над главным входом:

Ярко-желтые буквы на черном фоне. У каждого края вывески красовалась эмблема — дерево, искусно нарисованное так, что его главные ветви образовывали начальные буквы названия организации: A, C, H, E. Эта аббревиатура позабавила и удивила Кэла. Ведь если прочесть ее как английское слово, то оно означало «болеть», «изо всех сил стремиться». Было ли это ироническим намеком на отчаянную тоску обитателей barrio по лучшей жизни? Что это могло сказать ему об Оскаре Сезине — человеке, которого Мактаггерт превозносил как спасителя пораженной наркоманией молодежи гетто? Вероятно, это указывало, что он был человеком, не лишенным чувства юмора. Или же это была просто аббревиатура, и не нужно было пытаться вычитать в ней какой-то скрытый смысл?

Кэл направился к входу в здание. Две молодые женщины, шедшие по тротуару, болтая друг с другом по-испански, свернули туда как раз перед ним. Обе были привлекательными юными латиноамериканками, им наверняка не было и двадцати лет, с кремового цвета кожей, выразительными темными глазами и блестящими черными волосами, аккуратно убранными назад. Они не пользовались косметикой и были довольно скромно одеты в белые блузки и прямые темные юбки ниже колен. Каждая держала в руках несколько книг; если бы не окружающий пейзаж, их можно было бы принять за студенток, идущих по зеленому газону кампуса в аудиторию.