Бесноватые

Алана опустилась в кресло и смотрела, как пролетают мимо станции. Маленькие курортные местечки Рок-брюн, Кап-д’Эль и Эз [44]были разделены соблазнительными заливами отчаянно сапфирового моря. Ей ужасно хотелось содрать с себя костюм и присоединиться к купальщикам, которые бултыхались далеко внизу в спокойных бухточках, но на подобные вольности времени у нее не было: у нее никогда не было времени ни на что. Руководство их отдела не хотело нанимать новых людей, потому что год был плохой; а плохой год был всегда. Ее нагрузка постепенно возрастала, дошло до того, что ей удавалось встречаться с собственным сыном не чаще одного раза за три уикенда. Встречаясь с Декстером, она замечала, что мальчик все больше подпадает под влияние своего ставшего очень религиозным отца. Дэн ударился в буддизм и с готовностью делился просветлением со всяким, кто был готов слушать, но, по крайней мере, на этот раз он находился в сетях религии, которая была дружелюбна к пользователю. Она удивлялась, как другим удавалось все сочетать. Что такого было у них и чего не было у нее? «И вдобавок ко всему — еще возраст», — подумала она горько.

Такая вот свежесть. Макс разговаривал с каждым клиентом так, как будто вышел на любимую работу в первый раз. В нем была какая-то беспокоящая честность, такой не было почти ни у кого. А помимо этого, надо сказать откровенно, существовала такая вещь, как стеклянный потолок. Алана была умница, реагировала быстро и продвинулась по служебной лестнице, но прыжок наверх в управление компании не представлялся возможным, вот так она и оставалась там, где была, — на том этаже, где торговый зал.

Самолет из Ниццы в Хитроу бы полон краснолицых английских супружеских пар в полосатых рубашках и несуразных соломенных шляпах; они пререкались с таможенниками по поводу багажа. Она сидела с другими бизнесменами в тенистом уголке залитого солнцем зала, где они могли ревниво оглядывать чужие ноутбуки, мобильные телефоны и ручные мини-компьютеры. Она подавила укол ревности, когда Макс, опережая толпу, пошел в самолет с отливающим сталью «Vaio» [45]под мышкой. Высокий и стройный, умеющий носить костюм так ловко, как будто родился в нем, — он был человеком, который всегда вызывал у персонала ответные улыбки. Дело было не только в хорошем костюме. Макс привлекал внимание, совершенно не стремясь к этому, — Алана стремилась, но у нее не получалось. Глаза служащих отелей и аэропортов скользили по ней, выписывая документы немного мужеподобной бизнес-леди, с которой они стремились пересекаться как можно меньше. С течением времени Макс стал не столько соперником, сколько проклятием.

Полет занял меньше времени, чем поездка из аэропорта. Она бы очень хотела остаться в Ницце, может быть поехать вдоль побережья в одну из этих вечно затянутых туманом горных деревушек, окружающих Монако, но идея была совершенно дикой, учитывая, сколько работы ей надо было успеть сделать. Раньше она этого никогда не успевала, так почему же сможет теперь? Это была не жизнь, это была работа во сне.

Она на секунду забежала в офис, чтобы лично отчитаться о поездке, залетела домой переодеться и снова направилась в аэропорт, прежде чем осознала, что забыла позвонить Декстеру и пожелать ему успешно примерить зубные скобки. Теперь уже было поздно: объявили посадку на очередной самолет, и мобильный выключился.

Алана занималась лицензированием техники для домашнего употребления — вещей, без которых мог бы прожить любой человек, — комнатные освежители с ванильным запахом, вазочки из матовой керамики, ароматизированные цитрусовые свечи, серебряные рамочки для фотографий и вышитые маленькие салфетки, которые захламляли прилавки дорогих магазинов во всем мире. Все это звучало бессмысленно, когда она объясняла это людям со стороны, хотя она не очень часто занималась такими объяснениями. Однако когда в расчет принимались ярмарки и выставки, без конца сменяющиеся объекты, модные пристрастия, которые внезапно выводили из бизнеса маленькие фабрики, ввергая в панику их владельцев и прочих роботизированных корпоративных поставщиков, это все становилось очень важным делом, и надо было убедить представителей других стран заниматься чужими товарами. Урбанизированные итальянцы, французы и испанцы испытывали слабость к предметам роскоши. Соответствующие английские товары были безыскусными и стоили слишком дорого, несли на себе проклятие косности многих поколений, больных традиционным провинциальным консерватизмом, переживших потерю производительной базы. Алана была вице-президентом но Европе, но это звание значило очень мало, а ее противник работал на их главного конкурента. Макс с легкостью выигрывал битву за заказы, успешно обрабатывая любую европейскую территорию, через которую проезжал, — всегда опережая ее.

Казалось, это невозможно, но неделя набирала скорость. В зале отлета в Схипхоле Алана видела, как человек приблизительно ее возраста упал с инфарктом. Он осел в своем кресле и стек набок, чего никто бы и не заметил, если бы стакан у него не упал на пол. Виски стек мужчине в носки, и менеджер бизнес-зала тщетно пыталась усадить его прямо — чтобы выглядело аккуратненько. Позже в тот же вечер из окна отеля в Бирмингеме она увидела, как в комнате через двор отчаянно ссорится какая-то пара; потом они восстановили мир и принялись шумно заниматься любовью. Казалось, за эти двенадцать часов быстро сменяющихся сцен она была свидетелем всех видов человеческого поведения, хотя ни одно из его проявлений ее не затронуло. Путешествия сделали мир открытым, но свели его к простой серии равнодушных живых картин.

Она была рада, когда из офиса позвонили и отправили ее в очередную поездку: новый проект означал, по крайней мере, что закончится полоса пассивного наблюдения. Расписание ее встреч и поездок было проверено и утверждено. Места назначения размывались, мысли ее блуждали, и она просто смотрела в сверкающие черные окна залов отлета, где сидели, дожидаясь самолета, бизнесмены, сражавшиеся за «Континент», как когда-то называли Европу.

Ночь выдалась бурной, она находилась в Кёльне или в Берлине, то здесь, то там, дожидаясь объявления отложенного рейса в Амстердам, когда небо с грохотом взорвалось. Алана помнила, что однажды уже летала через подобный ужас, когда самолет снижался и падал после резких подъемов во вспыхивающую огнями ночь; в этот раз вокруг не было ничего, кроме мертвого серого неба. Ощущение невесомости сохранялось весь остаток полета. Она приземлилась в Голландии, ошеломленная и неспособная думать ни о чем, кроме того, чтобы выставлять одну ногу впереди другой и как-то пережить следующие десять секунд. В голове у нее звенело, когда она пошла на встречу в Брюгге, посвященную подушечкам, полетела в Гатуик, но упустила своего сына, снова взлетела, снова приземлилась, но теперь чувство того, что она справляется и держится в струе, не появилось, как будто порвалась нить между тем, что она видела; и тем, что она делала. Так бывает, когда солдаты спотыкаются и начинают идти не в ногу, или когда оркестр теряет сыгранность в сложном музыкальном фрагменте.

Она теперь воспринимала свои путешествия не как линейный ряд событий, но как какие-то снимки жизни, сделанные поляроидом при плохом освещении: полки, уставленные комнатными освежителями, столы в переговорных, водители, держащие таблички, на которых неправильно написано ее имя, бары в клубных гостиных, коктейли и канапе, книги заказов, ручки, бесконечные стойки с улыбающимися женщинами, проверяющими билеты на компьютерных экранах, споры о подсвечниках и о кольцах для салфеток, — всё это не имело смысла. Она провела встречу, посвященную индивидуальным кожаным подстилкам под тарелки так, как будто от этого зависела ее жизнь. Вспышки реальности проносились мимо яркими размытыми картинками, видами и настроениями.

Она даже забыла о Максе, хотя его имя периодически продолжало проскакивать в электронной почте и торговых журналах. По крайней мере, она забыла о нем до того вечера, устраиваемого Международным Комитетом по наградам в области мягкой мебели, когда Макс получил почетную табличку из органического стекла, свидетельствующую о том, что он признан лучшим коммерсантом года. И даже это можно было бы стерпеть, если бы Макс не остановился возле ее столика и не принялся улыбаться ей настолько конденсированно, что она была вынуждена его поздравить.