Одержимые (СИ)

По глазам вижу, что парню тяжело. Кажется, что каждый день он переживает морально-психическую катастрофу. И еще, кажется, что он мучается бессонницей… Я должна помочь ему, хотя бы предложив свою помощь и поддержку. Людей вокруг себя он словно и не замечает. О нем бесстыже говорят в его присутствии, будто он вещь! До чего они докатились – обсуждать человека при нем же. Верх наглости и бестактности. Я ненавижу их за это, но прекратить их сплетни никак не могу. Над ним смеются, и каждый день придумывают о нем неприятные слухи. Бедняга, как он терпит это?

***

Я лежу на полу посередине комнаты. Раскинув ноги, но плотно прижав к телу руки. Я обнажен. Так мне свободно.

Я выпил больше таблеток, чем следовало, и теперь мне настолько плохо, что даже мысль о мытье рук, самая навязчивая обычно в моем воображении, прорывается лишь изредка. Действенный метод.

Может быть, мне действительно стать наркоманом? Жить долго, но изгоем, которого никто не стремится понять и принять, или жить десять лет, но более-менее нормально, быть частью социума? Общаться с людьми, заводить отношения. Хотя бы дружеские. Друг-наркоман. Что может быть веселее? Следует всерьез подумать об этом. Все равно надежды на обычную жизнь у меня нет. Как будто я не человек и не хочу быть счастливым. Кто решал сделать меня таким? Можно я пожму вам руку?

Я пытаюсь курить, но через одну-две затяжки моя сигарета гаснет. Я теряю счет времени и забываю о ней, а когда вспоминаю и подношу к лицу – она уже даже не тлеет. Сколько прошло с того момента, как она была у меня во рту в последний раз? Я бросаю ее в сторону. В голове мутно. В форточку задувает холодный ветерок, отдающий морозной свежестью. По телу пробегают мурашки, мой младший товарищ сжимается. Ночь.

На потолке причудливо переливаются друг в друга узоры – паутина ночных теней растет, ширится, меняет геометрические формы со скоростью, неподвластной человеческому глазу, срастаются, распадаются, тянутся, взрываются с громом и растекаются киселем. Я наблюдаю за ними, и поэтому забываю о сигарете в руке, да и о себе тоже. Они завораживают, затуманивают восприятие.

Я не понимаю, где я, одет ли я, как я себя чувствую, кто я вообще такой. Я ничего не помню и не хочу вспоминать – мне хорошо вот так, с пустой головой и сеткой теней, наброшенной на меня, как силки на птицу, каким-то ночным охотником. Врач убьет меня, если узнает, сколько лекарства я сегодня просто так перевел. Скосив глаза, я вижу на голом кафеле рядом с головой пачку сигарет и свою фиолетовую зажигалку. Вот, почему мне так холодно. Понимание приходит именно в тот миг, когда я осознаю, что лежу на голом кафеле. Раньше его не было. Если закрыть глаза, можно снова погрузиться в ничто. Но я выбираю иной путь.

Закуриваю, затягиваюсь так глубоко, насколько способны мои легкие. Дым над головой затмевает потолок, как пепел от извержения вулкана закрывает небо. Я не стряхиваю сигарету, и серая пыль осыпается мне на лицо. Все равно. Ветерок, забегающий в квартиру, касается сигареты и растлевает ее. Я улыбаюсь этому. Наблюдая за краснеющей точкой перед глазами, я понимаю, что в квартире темно. Единственный свет проникает из окна. Луна сегодня почти полная. Станет ли мне легче, если завыть? Синеватый свет касается моей кожи, но не греет, а только умертвляет.

Я докуриваю, тушу окурок об пол и закрываю глаза, собираясь с мыслями. Очень хочется спать, но я знаю, что не усну. Максимум, на что я способен – это провести несколько часов в беспамятстве, наглотавшись таблеток или накурившись травы. А вот спать я разучился давным-давно. Глаза режет, так что я просто закрою их и полежу вот так, вытянув длинные худые руки вдоль длинного худого тела. Две палки вдоль палки покрупнее. Не шевелиться. Иначе охотник поймет, что добыча поймана. Если подергать паутину – прибежит паук, а мне он не нужен. Я хочу спокойствия.

Мысли разгоняются, их много, и каждая из них рвется в свою сторону, полагая, что только она и права. Мою голову начинает потихоньку разрывать. Мое обычное состояние. Его тяжело описать словами. Это как будто… ты постоянно находишься в густом молочном тумане, ничего не видя вокруг себя, не ощущая, не умея сосредоточиться и к чему-либо присмотреться, потому что туман непрогляден, но при этом отчетливо зная, что тебе нужно двигаться, находить в белесой вязкой массе какие-то предметы, людей, здания, и каким-то образом с ними взаимодействовать. И плюс ко всему тебя не покидает чувство собственной неполноценности по отношению к другим, ты осознаешь его каждую секунду личного бытия. Это невыносимо. Я понятия не имею, что такое обычная человеческая жизнь. Болезнь обнаружилась у меня в раннем возрасте, так что свое детство я помню осколочно.

На несколько минут мне становится настолько плохо, что мелькает мысль спрыгнуть из окна. Пятый этаж. Возможно, я выживу. Но, скорее всего, разобьюсь насмерть. И только апатия не позволяет мне сдвинуться с места. Очень холодно, очень хочется спать, пить, очистить голову. Многие жажды мучают меня, но я могу утолить только физическую. Необходимо подняться. Главное не начать мыть руки. Иначе это может затянуться на всю ночь. Изведу все имеющееся дома мыло, шампуни, порошок…

Обычному человеку невозможно представить, сколько усилий я прилагаю, чтобы подняться на четвереньки, а потом на ноги. Кажется, что люди за всю жизнь не тратят столько энергии, сколько я потратил за этот рывок. Я осматриваю себя в свете луны и вижу, что на мне только брюки. Те, в которых я хожу в институт. Выходит, я не снимал их с того момента, как вернулся с учебы. Пришел домой, скинул толстовку и майку, лег на пол, наглотался таблеток?.. Не помню. Может быть, частично все произошло в иной последовательности. Я поискал глазами вещи – их не было в комнате. Я абсолютно не помню, как раздевался. Либо делал это на автомате, либо уже после того, как пережевал горсть маленьких белых колес. Что бы подумали мои одногруппники, увидев меня в таком состоянии, в котором я провел вечер и полночи? Упился до смерти, словил дозу, накурился. Они бы только утвердились в своем мнении обо мне. А с каких это пор меня вообще интересует эта тема?

Красный циферблат электронных часов на тумбочке молчал о трех часах ночи. Я глубоко вздохнул и с судорогой в легких выдохнул. Слава богу! Я почти пережил ночь! Возблагодарив мироздание, я пошел по квартире в поисках одежды. Майка нашлась в раковине в ванной, смятая в клубок и насквозь мокрая, толстовка висела на люстре в прихожей. Как они там оказались, я не понимал. Что могло заставить меня разбросать вещи именно в таких местах? Ответ наводил волну ужаса. В каком же беспамятстве надо было находиться. По крайней мере, можно считать, что ночь позади, и я остался победителем, потому что не покончил с собой. Выиграно еще одно сражение моей непростой войны. Бесконечной войны меня со мной.

Майку я повесил сохнуть на батарею, а толстовку натянул на себя через голову. Холод перестал давать о себе знать. Мне осталось утолить жажду, прежде чем я снова стану предоставлен сам себе и начну потихоньку сходить с ума. Много воды со вкусом хлорки и ржавчины. От нее тошнит, но это неважно. Я застал себя стоящим впритык к кухонному столу и тупо глядящим в одну точку. Я не мог решиться, что мне делать дальше. Подсознание бунтовало против здравого смысла. Оно требовало немедленно выполнять тысячу разнообразных приказаний. Чтобы утолить их все, следовало бы выполнять тысячу действий одновременно. Я этого физически не мог, поэтому и стоял на месте с отвисшей губой и ниточкой слюны на подбородке.

С навязчивыми мыслями я справляюсь, подавляя их какими-либо простыми действиями обычно мелкой моторики. В институте я иду и мою руки, или перекладываю рюкзак с места на место, или рисую в тетради, или перебираю упаковки таблеток, которые всегда ношу с собой, или, наконец, точу карандаши. Дома простор для действий у меня гораздо шире, и сложность этих действий повышается. Я могу пойти гулять по ночному городу и отвлекать себя пейзажем, могу сесть за стол и рисовать нечто грандиозное, но понятное лишь мне одному, много часов к ряду, либо писать циклы белых стихов в духе импрессионизма всю ночь напролет, либо взять гитару и сочинять музыку и слова для новых песен…