G.O.G.R. (СИ)

Над самим Никанором Семёновым Генрих Артерран тоже провёл опыт: под дулом автомата заставил выпить из пробирки какую-то горькую гадость. Гадость была бесцветная, по виду своему не отличалась от обычной воды. Если не пробовать, то можно решить, что это и есть вода. Генрих Артерран не заливал эту жидкость в рот Никанору Семёнову насильно – он просто дал ему в руки пробирку и сказал спокойно и по-русски:

- Пей.

Никанор Семёнов поднёс пробирку к глазам, потом понюхал. Нет, жидкость ничем не пахнет – вода водой. Но всё равно, тут есть какой-то подвох: фашисты ничего не дают узникам просто так. А Никанор Семёнов не предатель Родины, он не будет помогать фашистам. Даже если вон тот дубоватый солдат с безразличным рыбьим лицом выпустит в него всю обойму, Никанор Семёнов всё равно выплеснет предложенную ему фашистскую дрянь на пол.

- Пей! – настоял Генрих Артерран и сложил на груди свои длинные руки.

Никанор Семёнов уже сделал замах, собираясь оросить содержимым пробирки кафельный пол лаборатории, или напыщенную физиономию Артеррана – на что попадёт. Но вдруг его рука сама собой, не повинуясь хозяину, поднесла пробирку ко рту. Никанор Семёнов выпил всю гадость до дна – и даже сам не заметил, как. Опомнился лишь тогда, когда почувствовал, как эта жидкость обжигает ему нутро, словно керосин. От такой «вкуснятины» у Никанора Семёнова подкосились ноги, он рухнул на пол и последнее, что видел – это молочно-белый потолок, который вдруг подпрыгнул и улетел куда-то ввысь…

Он очнулся, наверное, ночью, когда в лаборатории никого не было, и висела темнота, потому что не горела ни одна лампа. Где-то кто-то тихонько плакал, и этот плач в могильной тишине казался громким, словно рёв. Никанор Семёнов чувствовал себя странно: голова не болела, но тело было какое-то ватное, как при высокой температуре. Его пошатывало и немного тошнило. Никанор Семёнов не стал вставать с пола – боялся, что у него закружится голова, и он упадёт. Он просто сидел, смотрел перед собой и понимал, что видит как-то по-другому, не так, как раньше. Что именно изменилось – Никанор Семёнов пока не понимал. Знал только, что изменилось безвозвратно. Его ужасно клонило в сон, и Никанор Семёнов заснул.

…Его уже вторую неделю держали без воды и без еды, но Никанор Семёнов не чувствовал ни голода, ни жажды, ни слабости. Он продолжал сидеть в клетке, а Генрих Артерран только приходил, смотрел на него и что-то записывал в блокнот. Единственное, что изменилось в том помещении, где его держали – это то, что добавились ещё три солдата-охранника. Если раньше их было двое – то теперь стало пятеро. Они стояли и соблюдали полную неподвижную тишину, не разговаривали даже между собой. Все пятеро казались одинаковыми, как близнецы – безликие, бездушные, а ведь когда-то и они были людьми, детьми…

А потом – произошло вот, что. На потолке неизвестно для чего на толстых цепях висели большущие крюки, такие, какие бывают на заводах у подъёмников. Никанор Семёнов смотрел на них сквозь прутья своей клетки, а они тихонько покачивались, отблескивая холодным железом в глаза.

А в этот день – Никанор Семёнов не знал, какой именно это был день – солдаты внезапно сошли со своих неизменных постов, подтащили странную раскладную лестницу и шумно завозились со всеми этими цепями и крюками. Генрих Артерран стоял на почтительном расстоянии и недобро ухмылялся, поглядывая, как солдаты, потея от натуги, подцепляют крюки к толстым петлям на крыше клетки. Подцепив все четыре крюка, солдаты начали слезать. Четверо легко соскочили на пол, а пятый – неуклюже застрял ногой между ступеньками лестницы и опрокинулся навзничь, уронив и лестницу. С его головы слетела каска и покатилась по кафелю, гремя, как пустое ведро. Солдатик виновато захлопал глазами, на вид ему было лет двадцать, не больше,

- Унгешикт эзэль ! – злобно буркнул Генрих Артерран, с презрением глядя на то, как проштрафившийся солдат освобождает свою ногу от лестницы, грузно поднимается на ноги и, хромая, отползает в сторонку.

Никанор Семёнов не знал, что они собираются с ним делать. Генрих Артерран приказывал солдатам по-немецки, а Семёнов не понимал этот язык. Вдруг где-то вверху щёлкнуло, и цепи стали медленно уходить в гнёзда на потолке, приподняв клетку над полом. Всё заходило ходуном, Семёнов не удержался на ногах и упал назад. Сквозь прутья он видел, как выложенный кафелем пол неторопливо отъезжает в сторону и открывает тёмную дыру. Когда дыра открылась полностью – по её стенкам вспыхнули яркие лампы и осветили гигантский аквариум на её дне. Он был наполнен водой до краёв, вода зловеще сверкала и искрилась в мёртвом электрическом свете.

Клетка дрогнула, и начала осторожно опускаться прямо туда, в аквариум, в воду. Что они делают?? Неужели, собрались утопить? Надоело глумиться – избавляются… Нет, он не будет кричать, не будет проситься, он утонет молча и мужественно, как подобает защитнику Отечества. Клетка с тихим плеском опустилась в воду и начала погружаться. Вода была не очень холодная, комнатной температуры. Однако когда подступила к подбородку – инстинкт самосохранения заставил Никанора Семёнова испугаться и поднять лицо вверх. Вода с шумом переливалась через край аквариума, а клетка неумолимо опускалась ниже и ниже. Никанор Семёнов рефлекторно вдохнул в лёгкие побольше воздуха и надул щёки, словно бы собрался нырять. Вода сомкнулась над его макушкой, клетка опустилась на дно. Сколько он сможет продержаться? Минуту? Две? На третьей человек неизбежно задыхается и умирает…

Воздух закончился, Никанор Семёнов вынужден был выдохнуть. Всё, он не сможет больше быть под водой, он… Нет, не умрёт. Что-то случилось – не то у него появились жабры, не то ему теперь совсем не нужен воздух… Никанор Семёнов не задохнулся, когда рефлекторно вдохнул порцию воды. Он открыл глаза и глянул перед собой сквозь колышущуюся толщу воды и мутноватое стекло и увидел лишь стены дыры – они были сделаны из гладкого металла, то тут, то там из них торчали покрытые решётчатыми плафонами лампы, которые светили в глаза слепящим светом. Никанор Семёнов посмотрел вверх и увидел, что Генрих Артерран подошёл к самому краю дыры и глазеет на его аквариум и на него самого с изумлением и неким нездоровым азартом, мол, продержится, или задохнётся?

«Неужели, я превращаюсь в рыбу??» – даже такая мысль посетила Никанора Семёнова, пока он сидел под водой и не тонул. Что они ему сделали? Жабры? Да, этот Генрих Артерран на выдумки горазд! Прекрасно – авось посчастливится УПЛЫТЬ из плена? Ну, тогда «солдата-амфибию» и мать родная не узнает. Где ему тогда придётся прятаться? У них возле дома и водоёма никакого нет…

Никанор Семёнов не знал, сколько времени они его купали. Может быть, прошло пять минут, а может – пятьдесят. Он вообще, думал, что переводится на подводный способ существования и уже начинал осваивать перемещение в толще воды. Видимо, его неуклюжий «брасс» весьма забавлял Генриха Артеррана – так уж внимательно он глазел в аквариум, прямо, глаза сейчас повылазят. Но потом – клетка вздрогнула снова и начала медленно подниматься вверх. Достают, значит, не превращают в рыбу…

Мокрый Никанор Семёнов дрожал в своей серой робе и наблюдал за тем, как Генрих Артерран суетливо записывает что-то в блокнот, потом подбегает к нему, вытаращивает глазки и убегает куда-то за тяжёлую железную дверищу. Да, кажется, этот «рыбный» эксперимент произвёл фурор и как следует, всколыхнул местную зелёную рутину. Вон, как Артерран забегал, и, видимо, неспроста…

Никанор Семёнов просидел в этой клетке до самого сорок третьего года – до тех пор, пока Донбасс не освободили от фашистов. Генрих Артерран поспешно покинул лабораторию, а Никанора Семёнова приказал расстрелять. Ночью его вывели из подземелья в поле. Вокруг было тихо и тепло, в чистом и безоблачном небе висела огромная яркая луна. Медленно и мерно покачивались на лёгеньком летнем ветерке высокие сорные травы, где-то справа в свете луны виднелись старые, заросшие окопы, слева – высилось некое здание. Два солдата, которые толкали Никанора Семёнова в спину, тихо перешёптывались о чём-то своём. Казалось, они шагают с опаской и даже замирают, когда на далёком горизонте вспыхнет красноватое зарево и раздастся басовитый грохот. Да, наши близко, немчура драпает, поджав хвосты. Не пройдёт и двух дней, как фашистов этих поганых сотрут в порошок, и воспоминаний о них не останется!