Летучий голландец

Доски же в различных странах разные. Где-то из легкого липового дерева, где-то стальные или даже свинцовые. Бывают и доски на пружине. Поэтому некоторые высокие люди в своей стране считаются карликами, и наоборот.

Профессия измерителя – это почетная профессия. По главным измерителям судят о высоте государства. Высоту же самих измерителей никто никогда не мерил; оттого мы не знаем, как отличать их в толпе, если они, конечно, позволяют себе оказаться в толпе».

Вечером он зажег свет во всех комнатах, вышел в сад, сел на скамейку и стал любоваться иллюминацией. Вот если бы еще в каждом окне что-нибудь показывали…

И ему тут же все показали. Ссоры хозяина со сбежавшей хозяйкой, газовщика, испугавшегося водорослей, горбуна, читающего стихи, его собственные беседы с Порождественским. А вот и еще… Это, позвольте, кто?

И никто не сказал: ах, извините, этого вы видеть не должны. И он стал наблюдать за двумя странными персонами. Один был в черном камзоле с кружевным брабантским воротником и в рыжих ботфортах с отворотами, другой – в матросской робе и дырявых сапогах. Эта далекая от российских стандартов парочка стояла у здания с надписью «Продмаг», явно намереваясь в него войти.

«Интересная картинка, – размышлял Н. – Собственно, если видеть в окошках этого калейдоскопа то, что только и может там быть, это означает пребывать в реальности. Искусство начинается с некоего сдвига: в окошках видишь не то, что ожидаешь».

Пошел дождь и размыл все картинки.

«Это уже импрессионизм», – констатировал Н.

Он не видел, как в мокрых кустах перед самой колючей проволокой мыкается с биноклем младший сержант милиции Василий Сафонов. Полчаса назад капитан Меринос оторвал его от ежевечернего забивания «козла» и велел выдвигаться на передовые позиции.

– Окна там у него все светятся, – сказал помрачневший капитан. – Боюсь, не сходка ли…

Сержант бросил на стол костяшки домино, сплюнул и пошел на пост, предварительно выговорив себе за это два отгула.

Если бы Н. увидел его с биноклем в кустах, он размышлял бы теперь не об импрессионизме, а о социалистическом реализме. Или о сюрреализме?

8

Картинка оказалась из будущего, из завтрашнего дня, когда ровно в полдень человек в камзоле и человек в матросской робе стояли перед домиком с надписью «Продмаг» на пыльной солнечной улице маленького городка со странным названием ВИЛ, каковое оказалось не на ассирийском и не на арамейском языке, а просто увековечило собой аббревиатуру имени, отчества и фамилии незабвенного вождя. То, что произошло после этого, повторялось в последующие дни во всех окрестных магазинчиках. Странная пара зашла внутрь и попросила продать им брезент, сколько есть.

Где-то им предлагали раскладушку, где-то – туристическую палатку, где-то говорили все то, что так любят говорить российские продавцы закаленным в словесных баталиях покупателям. Однако парочка терпеливо все выслушивала, покупала и палатки, и раскладушки, и рулоны брезента, если это имелось в наличии, а потом исчезала вместе с покупками.

Через два дня к капитану Мериносу снова прибежала знакомая уже нам продавщица.

– Иностранцы! – выдохнула она. – Иностранцы!

– И-где? – то ли зевнул, то ли икнул рыжий капитан, хорошенько заложивший вчера за милицейский галстук.

– Да здесь, у нас. В магазин зашли, раскладушку купили.

– Туристы, верно. Прибалты какие-нибудь… – лениво проговорил Меринос. – А откуда у тебя раскладушки?

– Свою отдала. Они уж очень просили… И вот что мне за нее всучили.

На потную веснушчатую мясистую ладонь капитана тяжело легла желтая монета с изображением несимпатичного горбоносого мужчины.

– Золото! – проблеснуло наконец нечто осмысленное в зеленых водянистых глазах Мериноса. – Неужто клад нашли? Тогда должны в милицию сдать, им только проценты положены.

– Золото! – ахнула продавщица. – А я-то думала, фальшивая.

– Где они остановились-то, не сказывали?

– Да нет.

– Вот что. Позвони в другие магазины, узнай, были ли у них. Если не были, предупреди. Увидят – пусть в милицию звонят.

Продавщица взволнованно убежала.

– Ну дела, – вздохнул окончательно проснувшийся Меринос и стал накручивать телефонный диск.

9

Ночью дождь усилился и лился в голубое небо сна, по которому сновали мелкие кораблики, каждый в свою сторону. И не было у корабликов портов приписки, и каждому было хорошо плыть и в море, и вблизи берега, и берега были гостеприимны.

И лунный человек смотрел на это и одобрял, хотя многие считают его пятном. «А может быть, он и есть растекшееся пятно? – разливалась млечность в мыслях у Н. – Легко ли все время наблюдать за чужим бытием, существуя в небытии?»

Наутро дождь, приостановившийся было на рассвете, зарядил снова. Безбилетный августовский дождь. Действительно безбилетный: явился из осени, в лето не пускают, но он просочился и все сочится: на чердаке сыро, в саду не посидишь, даже в доме холодно. Осень? Вроде бы рано.

Н. лежал под двумя одеялами. Одиноко краснел маленький круглый рефлектор, дело шло к полудню, но вставать не хотелось.

«А может быть, мне не хватает внутренней энергии? – спросил он себя. – Бодроэнергичные люди встают в шесть утра, делают зарядку, а потом куда-то идут. Некоторые даже идут во власть…»

Но потом ему пришло в голову, что с хождением во власть не все так просто, обычные люди этого не делают. «"Власть народу" – совершенно бессмысленный лозунг. Народу власть не нужна, обычные люди не знают, что с ней делать, они ею гнушаются, даже боятся ее. "Власть народу" обычно кричат те, что этой самой власти домогаются. Революция – это, в сущности, смена одной элиты на другую, порою менее наглую или менее жадную, что эту самую революцию в подобных случаях оправдывает. Такие, как я, во власть не пойдут; даже такие, как Порождественский, не пойдут – эти занимают позицию около, чтобы им что-то перепадало, а потом даже и гордятся собою за то, что не до конца продали дьяволу дьяволово. Но есть и другие люди…»

Н. взял блокнот, написал заголовок: «Тишина» – и стал слушать эту самую тишину. Потом блокнот принял в себя такой текст:

...

«Я лежу в постели. Тишина. Я знаю, что в доме родные, что они любят меня. На столике перед кроватью стоит стакан с горячим чаем. Рядом телефон – я могу позвонить друзьям. Тишина. Я засыпаю.

И оказываюсь в море. Тишина. Ласково светит солнце. Вокруг никого и ничего. Километры и километры пустоты. Даже птиц нет. Я пытаюсь плыть, но куда здесь доплывешь?

Усилием воли я просыпаюсь. Я лежу в постели. В доме родные, они любят меня. Тишина. Я засыпаю. И опять оказываюсь в море. Этот сон теперь неотступен.

И вот однажды все меняется. Я в море. Тишина. Ласково светит солнце. Вокруг никого и ничего. Теперь, когда я закрываю глаза, мне снится дом, родные, телефон у кровати. Я открываю глаза. Километры и километры пустоты. Даже птиц нет.

Вот я замечаю на горизонте огромный белый океанский лайнер. Он гордо проплывает мимо. Звучит далекая музыка, на палубе видны черные точки – это люди. Я машу рукой, пытаюсь плыть, но пароход ускользает – медленно и неотвратимо. Я остаюсь один среди безмолвной голубой глади».

10

Найти иголку в стоге сена не так трудно. Милиция вам ее найдет; уколется, но найдет. Труднее искать соломинку в стоге сена или иголку в груде иголок, особенно если не знать, какую именно иголку ищешь.

Милиция нашла целую пригоршню золотых монет – продавцы сами их приносили, – но те, кто монеты эти раздавал, как будто сквозь землю провалились.

– Где же они могут прятаться? – возник вполне резонный вопрос у капитана Мериноса.

А у младшего сержанта Сафонова возникла и попытка ответа: