На тихом перекрестке

Он обошел машину и сел на переднее сиденье. Неприметный помедлил, не торопясь занимать водительское место.

— Ну что же ты? — удивился Тихоня.

— Погоди, — отмахнулся неприметный, — дай мне подумать.

Он подумал, потом сел в машину и сказал:

— Шеф в панике. Решил, что ты совсем уходишь.

— Да нет, — усмехнулся Тихоня. — Зачем уходить? У вас так занятно… А она что думает?

— Зачем ей думать? Ты лучше ответь, давно ли тебе не нравятся твои ботинки?

— Я просто проснулся сегодня среди ночи и решил, что надо купить новую обувь.

— Где-то в полчетвертого? — спросил незаметный, заранее предчувствуя ответ.

— Пожалуй, — согласился Тихоня. — Как раз светать начало.

— Тогда покупать новые ботинки нет смысла, — сказал неприметный. — Как раз в полчетвертого я прицепил на твой каблук «микрошу».

Тихоня бросил взгляд на свой правый ботинок и согласился:

— В таком случае действительно не стоит. Но все-таки не верится, что ты при микрофоне даешь нелестные характеристики своим начальникам.

— Там не микрофон, — объяснил неприметный. — Просто пищалка, чтобы постоянно можно было определить место.

— Ну знаешь, — удивился Тихоня. — Что-то это чересчур. Я же у вас под неусыпным наблюдением. Или это на случай, что убегу?

— Просто после твоей вчерашней выходки…

— Разве я что-то вчера натворил?

Неприметный не сразу нашелся что ответить.

— Ты что, чудеса творишь, даже не замечая? — спросил, наконец, он.

— Я не чудотворец, — сказал Тихоня. — Чего не умею, того не умею.

— Хорошо, вернемся, покажу тебе кое-что, — пообещал неприметный.

— Почему же мы стоим на месте?

— Потому что я хочу с тобой поговорить.

— Говори, — сказал Тихоня, но усмехнулся так лукаво, как будто знал наперед, о чем с ним хочет поговорить неприметный.

— Ты сумасшедший? — был задан ему вопрос. — Зачем ты разрешаешь наблюдать себя так близко? Ты не боишься? Ведь ты представляешь собой известную опасность для государства. Человек, которого не могут удержать никакие часовые… Человек, который умеет читать в мозгах высокопоставленных чиновников секреты…

— Да не умею я читать мысли, — возразил Тихоня. — Да и подумай хорошенько, много ли секретов в голове твоего шефа?

— Содержимого его черепа вряд ли хватит, чтобы заполнить грецкий орех, — это всем известно, тем он и ценен, — сердито сказал неприметный. — Не понимаю, чем думали его начальники, когда поручали ему твое дело.

— Очевидно, полагали, что она сумеет его направить.

Неприметный промолчал.

— Странную игру ты затеял, — сказал он наконец. — Ну что ж, не мне тебя судить. — Он развернул машину и поехал обратно.

Ехать было недолго — недалеко успел уйти Тихоня. Они проехали мимо почтительно притихших охранников, мимо дома, из окна которого строго глядела на них элегантная дама, остановились у флигеля.

— Пойдем, — сказал неприметный. — Я обещал показать тебе кое-что интересное.

Этим интересным оказалась видеокассета, на которой была заснята беседа пожилого с Тихоней.

— Что же тут особенного? — спросил Тихоня.

— Ты смотри, смотри, — сказал неприметный.

Тихоне на экране наскучило общество шефа, он встал и пошел к двери, оглянулся и вышел. Шеф же продолжал беседу с оставшимся сидеть полупрозрачным фантомом.

Нельзя сказать, что у Тихони челюсть отвисла при виде такой картины, но удивлен он был изрядно. Ошалевшими глазами он глянул на неприметного, перевел дух и сказал удивленно:

— Такого я за собой не замечал. Я-то решил, что твой шеф такой говорун, что ему никаких слушателей не надо.

— А может быть, и сейчас со мной разговаривает фантом, а сам ты продолжаешь идти по дороге?

Тихоня, не отводя глаз от своего двойника, покачал головой:

— Фантом больше чем на «ага» и «угу» не способен, мне кажется. Интересно, из какой он субстанции, что его сумел засечь объектив? Ты не пробовал взять анализ?

— Издеваешься?

Но Тихоня не издевался.

— Нет, ты посмотри, какое чудо! — восхищался он, забыв, что сам же был его создателем. — Он как живой! Смотри, заложил ногу за ногу, улыбнулся, поддакнул… Вы меня морочите! Это какой-то фокус…

— Если бы, — хмуро сказал неприметный. Воодушевление Тихони его раздражало. К сожалению, он знал, что сейчас за ними следят несколько объективов и каждый жест, каждое слово будут занесены в досье. Если б не это, он бы сказал: «Неужели ты не можешь держаться в тени? Неужели ты не замечаешь, что ты не такой, как все?» Но он знал, что ответом на эти слова была бы безмятежная невинная усмешка Тихони, не видящего в своих действиях ничего особенного. Вот и сейчас он уже забыл свое удивление и как ребенок радовался своим чудесным способностям. «Дебил, — думал неприметный, — инфантильный дурак. Да что же ты с собой делаешь? Да понимаешь ли ты, к какой пропасти идешь?»

Дама спускалась в холл, а в холле пел телевизор и Тихоня дремал в кресле.

Тихоня лениво открыл один глаз, потом другой.

— Если хотите спать, надо спать, — рассмеялась дама, — а не притворяться, что смотрите телевизор.

Тихоня тоже рассмеялся, отгоняя сон.

— Детское время, — сказал он. — Стыдно идти спать так рано.

Вся смелость дамы исчерпалась в одной фразе. Не зная, о чем говорить, она оглянулась кругом, заметила на столе лист бумаги.

— Вы что-то писали? — спросила она, беря листок в руки. — Письмо? — Она сделала жест, будто хочет положить на место.

— Кто в наше время пишет письма? — Тихоня поднялся из кресла и встал рядом с ней. — Да вы взгляните, не стесняйтесь.

Дама опустила глаза и прочла первую строчку: «Розовый блеск среди зеленых листьев!»

— Стихи? — спросила она. — Я ничего не понимаю в стихах.

— Я тоже, — сказал Тихоня, осторожно отбирая листок. — Фантазия какая-то в голову стукнула.

Листок был скомкан и метко брошен в корзину с прочитанными газетами. Его все равно разгладят, приложат к досье, и какой-нибудь психолог будет практиковаться в выводах.

— Я все-таки пойду спать, — сказал Тихоня, и его открытое лицо приняло извиняющееся выражение. — Почему-то болит голова.

— Гроза идет.

— Гроза идет, — повторил Тихоня, глянув в окно, на небо, где ползли только редкие облака. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — кивнула дама.

Тихоня ушел в свою комнату, на ходу снял и бросил на кровать рубашку, прямиком направился в ванную. Очень, очень плохо было Тихоне. Он всегда трудно переносил первую грозу, а тут, под постоянным наблюдением, у него зудела кожа. От холодного душа стало легче — ненамного и ненадолго. Он повалился на кровать, долго лежал, пытаясь думать о чем-то легком и приятном, но лезла в голову мысль, что он свалял дурака, сев вчера на привокзальной площади в серый автомобиль. Нельзя было так поступать. Но накопившаяся за зиму и бестолковую какую-то весну усталость мешала ему держать контроль над собой. А в автомобиль элегантной дамы его привело исходившее от нее жгучее любопытство, которому он не мог противостоять. Он вообще не мог оставаться равнодушным, чувствуя внимание к себе. Но тупая бездушная слежка, которую он ощущал последние дни, вызывала у него аллергию. Внимание дамы было совсем иным. В нем было что-то опасное — Тихоня чувствовал это — но враждебности или злобы не было. Враждебность была у пожилого шефа, и там Тихоня начинал приходить в бессильное бешенство. Этому бешенству нельзя было поддаваться. Тихоня уткнулся головой в подушку и стал вспоминать, сколько яблонь было в саду, окружавшем дом, где он жил мальчишкой. Так он и заснул.

Снилось ему, что он снова мальчик и вырезает из пластмассового слитка игральные кубики. Цвет пластмассы переливался от нежно-лимонного до оранжево-красного — мальчишки считали, что это кубики «из слоновой кости». Кубики были чудодейственные: их можно было подбросить и загадать желание, которое непременно исполнялось, если хоть на одном из трех выпадала шестерка. Полагалось только по три исполнившихся желания, потом, сколько ни бросай, ничего не получишь. Только подарив их, можно было оживить их силу.