Квартира 302

Так начался его персональный ад. Он тянулся уже пятый день. С каждым рассветом надежда на то, что происходящее – просто злая шутка или дурное видение, таяла. Так исчезает свеча, забытая в тёмной комнате.

6

Оторвав взгляд от двери, Генри прошёл в кухню. Начало пятого дня заточения; нужно завтракать. Открыв дверцу холодильника, он внезапно понял, что есть не хочется – несмотря на то, что вечером он считай не ужинал. Желудок застыл окаменелостью, свернувшись в клубок. Наверное, это было к лучшему. Продуктов в холодильнике оставалось мало, и если ничего не изменится ещё неделю… у него будут серьёзные проблемы. Не хотелось об этом думать.

Генри закрыл холодильник и прошествовал в символическую гостиную. Там он не без удовольствия плюхнулся на мягкое кресло. Последние три дня львиная доля его времяпровождения приходилась на это кресло. Раньше он мог хотя бы переключать каналы или читать свежие газеты, теперь не было даже этого. Телевизор включался, лишь чтобы таращиться бельмом эфирных помех. Радиоприёмник на книжной полке (Генри любил по воскресеньям слушать трансляции бейсбольных матчей) выдавал бессмысленное шипение.

Откинувшись на спинку кресла, Генри уставился на потолок. Там вращался ещё один вентилятор, такой же, как в спальне. Чего-чего, а этого добра в квартире 302 было навалом.

Мысли постепенно вернулись к странному звонку – грохот в трубке и сбивчивый, перепуганный голос женщины. Будь Генри в состоянии хоть что-то сделать, он бы не стал колебаться. Такой голос взывал к действию, а не к размышлениям. Но Генри мог лишь валяться на кресле и развлекать себя игрой механических лопастей.

Помоги… мне…

Что это значит? Почему телефон заработал? Кто эта женщина? Какого чёрта перерезан провод?..

Как ни крути, всё упиралось концами в Самый Главный Вопрос – что происходит?

Право дело, на этом поле можно было с лёгкостью свихнуться.

Генри закрыл глаза, спасаясь от осточертевшего вращения. Может, стоит ещё попытаться проломить стену или достучаться до соседей. Шансов мало, но этот голос…

Резкий бьющийся звук справа. Там, где кухня… и дверь. Генри рывком выпрямился.

– Проклятье, – отчётливо сказал женский голос. В возгласе перемешались раздражение и досада.

Он сам не заметил, как оказался у двери. Кто-то задержался в коридоре. Нельзя упускать такую возможность. Генри жадно припал к щели глазка, молясь, чтобы женщина не успела уйти.

Она не успела. Айлин Гелвин, соседка из 303-й, как раз нагибалась за тем, что она уронила у двери. Генри заколотил кулаками по деревянной поверхности:

– Помогите! Это я, Генри! Генри Таунсенд!

Она озадаченно посмотрела по сторонам, затем переключила внимание на пол и брезгливо сморщила нос:

– Надо же… Опять невезуха.

Разбила склянку, догадался Генри.

– Мисс Гелвин! Это я! Помогите, я не могу вый…

В груди кольнуло. Он осёкся, переводя дух. Айлин даже не взглянула в его сторону – подобрала осколки разбитой посуды и пошла дальше, выпав из поля глазка. Генри с недоумением воззрился на грязную стену напротив, где какие-то шалуны оставили отпечатки своих ладош.

– Что за… – он закашлялся; горло саднило.

Почему она не услышала? Даже если дверь вдруг стала бы свинцовой, она не могла, просто не могла проигнорировать его вопли с расстояния в фут.

Медленно, как во сне, он отлепился от глазка. Возбуждение покинуло его, уступив место опустошению и обиде, почти детской. Он услышал, как хлопнула дверь соседней квартиры: Айлин вошла к себе. Генри обвёл внимательным взглядом комнату и вернулся на свой пост. Биться о стену и ломать дверь расхотелось.

7

Наверное, он сидел час – точно сказать не мог, потому что часы встали тогда же, когда появились цепи. Теперь в квартире 302 днём и ночью было шесть минут одиннадцатого. Затем Айлин вернулась в коридор подметать осколки. Он снова кричал, отказываясь верить своей безнадёжности. Айлин сосредоточенно сгребала стеклышки в лопатку, кинула один – всего один – многозначительный взгляд в сторону Генри, заставив его покрыться гусиным пёрышком, и ушла. Он чертыхнулся и хлопнул ладонью по глазку. Больше ничего не сделал – уныло поплёлся к креслу.

Время шло. Небо в окне приняло грязно-марлевый оттенок. Стало быть, приближался вечер. Почувствовав, что ещё минута бездействия, и он начнёт потихоньку крошиться на отдельные атомы, Генри подошёл к окну. Вид из окна заменял ему теперь ежедневную порцию телечуши.

Снаружи было серо. Даже при ясной погоде пейзаж не блистал красками, а тут, словно назло, над городом громоздились мёрзлые осенние тучи. Отвратительно. Генри был бы сегодня рад любому цвету – красному, синему, зелёному, – но только не серому. Художник явно издевался над ним – вся картина была словно нарисована пеплом. Серые тучи, серые дома, посеревший газон, серые автомобили… И все прохожие тоже одинаково серые, в бесцветных костюмах и рубашках. Наверняка поэтому внимание Генри сразу привлекла девушка у входа в метро. На ней была вызывающе розовая блузка. Он почти влюбился в неё только за это.

Девушка опёрлась о перила и скучающе смотрела на улицу. То и дело она томно потягивалась. Генри не мог различить её лицо – но блузка была красивая, как и точёная фигура, и он был уверен, что красиво и всё остальное. На целых пять минут он забыл о своём одиночестве, зачарованно следя за ней – ни одна телепередача или бейсбольная трансляция не давали такого упоения. Наконец девушка спустилась в станцию лёгкой, танцующей походкой. Генри проводил её взглядом. Вот и всё, с горечью подумал он. Счастье кончено, Генри. Время любоваться восьмым чудом света – вращением вентилятора.

Он вздохнул и отошёл от окна. Пора есть. Желудок по-прежнему не подавал сигналов бедствия, но нужно что-то сжевать, если не хочешь умереть от истощения.

Смастерю бутерброд с ветчиной, без аппетита подумал Генри. Ветчина, конечно, недельной давности, но ещё сгодится…

Громкий, раскатистый звук оборвал мысли, мгновенно отодвинув гастрономию на задний план. Мощный грохот, от которого качнулись настенные часы. Генри машинально поднял руку в защитном жесте. Сейчас всё сметёт взрывной волной, и его сбросит из разбитого окна вниз, на желанную улицу.

Но грохот стих, и снова ударила тишина.

Что это?

Генри не сомневался в том, что источник звука был в квартире. Либо в ванной, либо в спальне. Скорее всего, в ванной. Чёрт возьми, шум был такой, словно на пол грохнулась семипудовая гиря. Вроде он не держал в ванной тяжёлых предметов…

Генри открыл дверь ванной. В темноте носилась пыль штукатурки, разъедающая нос. Он поморщился и нажал на выключатель.

Раковина. Над ней – зеркало, треснувшее пополам и поэтому отражающее лишь половину его физиономии. На кафельном полу рассыпано всё содержимое полки – зубная щётка, мыло, бритвенные лезвия. И на стене между зеркалом и унитазом, там, где раньше находилась вешалка для полотенца, поселился Ужас.

Генри ахнул. Ему показалось, что лампа мигнула, на короткий миг оставив его в темноте с этим… с этим невозможным.

Ужас был в облике дыры. Чёрная, с неровными краями, ведущая куда-то вглубь стены. Она появилась на ровном месте и щерилась Генри своим беззубым ртом.

– Это ещё что такое?

Он осмотрел жуткую гостью. На месте, занятом дырой, кафель сорвался со стены и свалился на пол вперемежку со штукатуркой. Тут и там поблескивали блестящие осколки – зеркало разнесло на мелкие куски. Раковина и унитаз не пострадали. Дыра имела в диаметре два или три фута.

Генри ступил в ванную, ощущая зыбкость всего сегодняшнего утра. Телефон… Айлин… дыра. Предыдущие дни были куда как скуднее на события.

Кто мог это сделать?

У него тут что, бомба была подложена?

Всмотревшись в дыру, Генри признал, что бомба тут ни при чём. Слишком круглые края, и это не траншея. Скорее… тоннель. Да – именно тоннель это и напоминает. На вид дыра не имела конца, то, что находилось в её глубине, скрывала мгла. Затягивающая чернь провала напоминала человеческий зрачок. Генри пробрала дрожь. Ему показалось, что в глубине что-то неуловимо шевельнулось.