Кровавые девы

Теперь, когда прозвучало имя вампира, снова вернулось настороженное молчание.

Осторожно — так, словно она держала в руках хрупкое стекло, — он ответил:

— Я знаю. И я не говорил, что собираюсь подчиниться ему.

Лидия бросила на него короткий взгляд сквозь очки, затем снова уставилась на перекладываемые столовые приборы.

— Даже не поинтересуешься, чего он хочет?

— Я и так знаю, чего он хочет. Он хочет, чтобы я выполнил для него работу, на которую сам он не способен по своей природе.

Она передвинула кофейную ложечку, выравнивая угол. Эшеру показалось, что она не хочет думать о том, что знали они оба. Немертвые обладали огромной властью над человеческим разумом, но не выносили дневного света. Они с Лидией видели, как мгновенно вспыхивает плоть вампира, на которую упал луч солнца. Вампиры были очень сильны — Эшер сам наблюдал, как костлявые пальцы дона Симона Исидро гнут кованую сталь, — но боялись серебра, одно прикосновение к которому вызывало у них мучительные ожоги и порою приводило к долгой болезни. А за условное бессмертие они расплачивались необходимостью охотиться, необходимостью пить кровь для поддержания физических сил и убивать для восстановления сил душевных, которые приходили только со смертью жертвы.

Эшер пригладил ус и произнес уже более спокойным тоном:

— Могу предположить, что хочет он одного из двух: чтобы я что-то разузнал для него в Министерстве иностранных дел или чтобы я сопровождал его в поездке. Почти все остальное он может получить от смертных путем подкупа, шантажа или обмана, как он поступил с нечастной мисс Поттон, когда понадобилось найти тебе компаньонку, или со мной в седьмом году. И мне не нравится, что мои личные ночные кошмары стали фоном для его угроз.

Длинные тонкие пальцы на мгновение замерли над ложкой для яйца, прежде чем слегка передвинуть ее. Затем Лидия скривила губы, сгребла все приборы и в намеренном беспорядке оставила их лежать на краю тарелки. Она подняла глаза на мужа — и это снова была она, прежняя рациональная Лидия. В льющемся сквозь окна тусклом свете — март 1911 года выдался очень холодным и сырым, и ветер безжалостно трепал голые ветви ив в саду, — ее рыжеватые волосы отсвечивали красным, как угли в камине, а круглые линзы очков блестели так же ярко, как серебряная подставка для гренков.

— Думаешь, будут угрозы?

Теперь пришел черед Эшеру отводить глаза. Кошмары преследовали его много лет, но почему Исидро уцепился за них? Уж не потому ли, что вампир знал, как выжать согласие из невысказанных страхов? Или же эти видения были порождены его собственным разумом, хорошо сознававшим, что принесет будущая война?

Он не знал.

— Если бы это было неважно, — продолжила она со спокойной логикой, которая порою делала ее очень неудобным собеседником, — он бы не пытался связаться с тобой. И ты это прекрасно знаешь.

Эшер понимал, что она права. Но он также понимал, что его первое побуждение — защитить ее от воспоминаний о вампире — было не вполне искренним. Потому что он хотел защитить еще одного человека — себя.

В его голосе звучала усталость:

— Это всегда важно, Лидия. Каждый раз, когда начальство в Департаменте просило меня рискнуть жизнью во имя страны и королевы, мне говорили, что от меня зависит судьба мира и что они полагаются на меня. И каждый раз все заканчивалось смертью, предательством или такими поступками, которых я никогда бы не совершил — и даже не помыслил бы о них, — если бы не судьба мира, — он горько вздохнул, словно желая изгнать из легких запах крови и горчичного газа. — Я устал, Лидия. И я начал бояться, потому что перестал задумываться. А теперь у меня чай остыл, — добавил он, и она, рассмеявшись, направилась к буфету за чайником.

— Я не хотел, чтобы ты вставала…

— После того, как я закончу с делами в прозекторской, мы с Джосеттой собираемся на лекцию по древнеегипетским медицинским текстам, — она говорила о своей ближайшей подруге, некогда преподававшей литературу в одном из дорогих пансионов, где училась Лидия. — Так что до вечера мы не увидимся.

Она налила ему чаю и снова поставила чайник на небольшую спиртовку, затем встряхнула пышными манжетами с кружевной оторочкой, прикрывая ими кисти рук, словно хрупкая рыжеволосая болотная фея, зачем-то нарядившаяся в темно-зеленое шерстяное платье от Уорта. Поколебавшись, она спросила:

— Ты ведь не сердишься на дона Симона, Джейми?

Эшер приподнял бровь:

— Должен ли я сердиться на человека, который убил сотни людей только для того, чтобы продлить свою жизнь за пределы отведенного нам природой срока? Нет, — добавил он, заметив вернувшееся в ее взгляд беспокойство. — Я не сержусь. В прошлом он помогал нам, и его просьба может быть действительно важной, но не стоит забывать, что он опасен. Каждый раз, когда мы — ты, я, кто угодно — сталкиваемся с ним, сталкиваемся с любым вампиром, мы рискуем своими жизнями.

Он забрал у нее чашку и взял ее руки в свои:

— Если бы я знал его адрес, я бы отправил ему вежливую записку, сообщив, что на этой неделе я занят.

Лидия улыбнулась, и ее яркая красота снова пронзила ему сердце, как тогда, когда ей было шестнадцать, а он, гость ее ученого дядюшки и вечный участник устраиваемых в Уиллоуби-тауэрз партий в крокет, мог рассчитывать лишь на звание друга семьи, которого в один прекрасный день пригласят на ее свадьбу. Затем она вновь стала серьезной:

— Будь осторожен, Джейми, — она сняла очки (боже упаси появиться в них перед кэбменами или лучшей подругой!) и убрала их в серебряный футляр. — Если это и в самом деле важно, едва ли твое «нет» его устроит.

— У него не будет выбора.

Но Эшер догадывался, что его жена, по сути, права, и от этого у него сжималось сердце.

2

— Лидия?

Тени лестничного колодца поглотили звуки ее имени, и в тишине дома — мертвенно-безмолвного, но все же не пустого, — Эшер подумал: «Это сон».

Когда он понял, что уже бывал здесь раньше, его охватил гнев.

Туманный осенний вечер 1907. Выстывший дом. Громкий стук копыт, разрывающий тишину Холиуэлл-стрит. Облаченный в темную университетскую мантию Эшер замер в передней. Он знает: внизу, на кухне, он найдет миссис Граймс, горничную Элен и девчушку Сильвию (в прошлом году она вышла замуж за сына мясника, и теперь ее место занимала такая же бесполезная Дейзи) сидящими вокруг стола и погруженными в сон, подобно участникам живой картины в какой-нибудь дешевой мелодраме…

А в верхней гостиной, на диване, он увидит лишившуюся чувств Лидию, ее лежащая на груди рука сжимает очки, а волосы рыжими кольцами свисают до пола. Дон Симон Исидро будет сидеть за конторкой, так, чтобы его нельзя было заметить от двери, похожий на белого костяного богомола, поджидающего жертву.

— Мое имя дон Симон Ксавьер Христиан Морадо де ла Кадена-Исидро, и я имею честь принадлежать к тем, кого вы называете вампирами.

И Эшер, половину своей жизни посвятивший изучению фольклора дюжины различных народов, не поверит ему до того самого момента, пока стетоскопом Лидии не прослушает грудную клетку незваного гостя и не убедится, что тот не дышит, а сердце его не бьется.

— Черт бы тебя побрал, — прошептал он, начиная подниматься по лестнице.

Но когда он распахнул дверь в кабинет, диван, хотя и стоял на том же самом месте, что и четыре года назад, и так же виднелся сквозь приоткрытую дальнюю дверь, был пуст. Никаких полускрытых намеков, хорошо понятых им в тот вечер: «Я могу убить вашу жену, ваших слуг, всех, кто вам дорог, если захочу… если вы не подчинитесь мне». На конторке стояла зажженная лампа, но на этот раз в комнате не было стройного джентльмена со свисающими до плеч белыми волосами, глазами, похожими на кристаллы серы, и архаичным испанским акцентом, слегка окрашивающим произносимые тихим голосом слова.

Бумаги на конторке были закапаны кровью.

На одном из листков — из запасов Лидии, черт бы побрал этого наглеца! — виднелись выведенные кровью старомодные буквы: