Обещание

Мало того, когда он стал анализировать события прошедшей ночи, его вдруг осенило: за все это время Филд не произнес ни слова! И словно в насмешку над ним и над его попытками разобраться в этом наваждении, в спальне кто-то дышал — ровно, глубоко, размеренно. Это было невероятно.

Преследуемый мыслями о нервной горячке и надвигающемся безумии, Марриотт надел фуражку и плащ и вышел из дому. Утренний ветер на Артурз-Сит, запах вереска и моря прочистят ему мозги. Час или два он бродил по лужам над Холируд, пока из него окончательно не выветрился страх. Вдобавок ему зверски захотелось есть.

Вернувшись к себе, Марриотт увидел, что в комнате спиной к 

окну

— Всю ночь просидел над книгами, — сообщил он. — Решил заглянуть к тебе, чтобы сверить конспекты и вместе позавтракать. А ты, я вижу, успел погулять? — заметил он, вопросительно глядя на приятеля.

Марриотт объяснил, что у него болела голова, но теперь прошла, и Грин понимающе кивнул. Однако, когда служанка поставила на стол дымящуюся овсянку и вышла, Грин заметил довольно принужденным тоном:

— Я и не знал, что среди твоих друзей есть любители выпить.

Замечание было довольно бестактным, и Марриотт ответил сухо, что и сам этого не знал.

— Похоже, парень отсыпается после изрядной попойки, — не унимался Грин, кивнув в направлении спальни и испытующе глядя на Марриотта.

Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу, затем Марриотт с облегчением вздохнул:

— Слава богу! Значит, ты тоже его слышишь?

— Конечно, слышу. Дверь-то ведь открыта. Но, возможно, я, сую свой нос куда не следует, тогда прости.

— Ах, дело вовсе не в этом, — сказал Марриотт. — Но я ужасно рад. Сейчас объясню. Если ты тоже слышишь дыхание, значит, все в порядке. Но я, сказать по правде, здорово перепутался. Решил, что у меня нервная горячка или что-ни-будь в этом роде. Ты знаешь, как много зависит от этого экзамена. Ведь тем, кто сходит с ума, всегда сначала что-то мерещится, и я…

— Ничего не понимаю, — нетерпеливо перебил Грин. — Что за чушь ты несешь?

— Слушай меня внимательно, — произнес Марриотт, стараясь говорить как можно спокойнее, — я все тебе объясню. Только не перебивай.

И он подробно рассказал все, что случилось ночью, не забыв упомянуть и про боль в руке. Затем поднялся и подошел к двери в спальню.

— Ты ясно слышишь дыхание? — спросил он. Грин ответил утвердительно. — Тогда иди со мной, обыщем комнату вдвоем.

Однако Грин не двинулся с места.

— Я уже был там, — сказал он неуверенно. — Я услыхал этот звук и решил, что это ты там дышишь. И вошел.

Ничего не ответив, Марриотт распахнул дверь как можно шире. Звук стал громче.

— Но ведь кто-то там должен быть, — прошептал Грин еле слышно.

— Кто-то там и есть, только где?

И Марриотт знаком пригласил товарища следовать за ним, но Грин наотрез отказался: он уже там был и ничего не обнаружил. И ни за что на свете не войдет туда опять.

Они закрыли дверь и вернулись в гостиную, чтобы спокойно все обсудить. Грин стал подробно расспрашивать друга о событиях прошедшей ночи, но толку от этого было мало, ибо вопросы не меняли сути дела.

— Боль в руке — единственное, чему должно иметься логическое объяснение, — сказал Марриотт, поглаживая руку с вымученной улыбкой. — Чертовски болит, хотя я не помню, чтобы повредил ее.

— Дай-ка я тебя осмотрю, — предложил Грин. — Я прекрасно разбираюсь в анатомии, хотя экзаменаторы отказываются это признать.

Им захотелось немного подурачиться, и, скинув пиджак, Марриотт засучил рукав рубашки.

— Боже мой, кровь! — воскликнул он. — Взгляни! Что это?

Рядом с кистью виднелась тонкая красная линия. На ней алела свежая капля крови. Грин подошел поближе и несколько минут разглядывал ранку. Затем опустился на стул и пристально посмотрел в глаза приятелю.

— Ты просто где-то поцарапался, — сказал он наконец.

— Здесь нет следов ушиба. И от царапины рука так не болит.

Марриотт сидел недвижно, молча уставившись себе на руку, словно на ней была написана разгадка тайны.

— Что ты там разглядываешь? Самая обычная царапина, — голос Грина звучал не слишком убедительно. — Ночью ты был возбужден и…

Марриотт пытался что-то сказать побелевшими губами. Пот выступил крупными каплями у него на лбу. Он наклонился к самому уху своего друга.

— Смотри, — прошептал он слегка дрожащим голосом. — Видишь эту красную отметину? Под тем, что ты назвал царапиной?

Грин согласился, что там и впрямь что-то есть, а Марриотт тщательно стер платком кровь с руки и попросил вглядеться внимательней.

— Да, теперь вижу, — отозвался Грин через минуту, поднимая голову. — Похоже на старый шрам.

— Это и есть старый шрам, — пробормотал Марриотт дрожащими губами. — Теперь я все вспомнил.

— Что все? — Грин заерзал на стуле. Он попытался рассмеяться, но не смог. Казалось, Марриотт вот-вот лишится чувств.

— Только не путайся, — тихо сказал он. — Эту отметину сделал Филд.

Некоторое время друзья молча глядели друг на друга.

— Эту отметину сделал Филд! — медленно повторил Марриотт.

— Филд?! Ты хочешь сказать… прошлой ночью?

— Нет, раньше. Несколько лет назад, в школе, ножом. А я сделал надрез на его руке. — Теперь Марриотт говорил очень быстро. — Мы обменялись каплями крови. Он пустил каплю крови в мою ранку, а я — в его…

— Боже мой, зачем?

— Мальчишеская выдумка. Мы заключили священный договор, сделку. Теперь я все вспомнил. Прочли какую-то дурацкую книгу и поклялись явиться друг другу после смерти. То есть тот, кто умрет первым, явится тому, кто остался в живых. И скрепили договор кровью. Семь лет назад. Как сейчас помню: жаркий летний полдень, а один из учителей поймал нас и отнял ножи… Я никогда не вспоминал об этом до сегодняшнего дня…

— И ты полагаешь… — произнес, заикаясь, Грин.

Но Марриотт не ответил. Он встал, прошел в другой конец комнаты и повалился на диван, закрыв лицо руками.

Грин поначалу растерялся. Он прекратил расспросы и задумался. Затем подошел к лежащему недвижно Марриотту и растолкал его: нужно глядеть в глаза фактам, пусть даже необъяснимым, сдаваться просто глупо.

— Вот что мне пришло в голову, Марриотт, — начал он, глядя в смертельно бледное лицо друга. — Не стоит так убиваться. Если это галлюцинация, то нам известно, что делать, а если нет, то нам известно, что думать. Разве не так?

— Пожалуй, — хрипло ответил Марриотт. — И все же мне очень страшно. К тому же этот бедняга…

— Что ж, если наши худшие предположения верны и парень действительно сдержал обещание, то самое страшное уже позади.

Марриотт кивнул.

— И наконец: ты совершенно уверен, что он на самом деле ел? Вернее, съел хоть что-нибудь?

Секунду помедлив, Марриотт ответил, что это легко проверить. Он говорил спокойно, после всего пережитого его трудно было удивить подобным пустяком:

— Я сам убрал все со стола после ужина. Еда в буфете, на третьей полке. Больше к ней никто не притрагивался.

Не поднимаясь с места, он указал на буфет, и Грин послушно направился туда.

— Так я и думал, — воскликнул он через пару минут. — Частично это была галлюцинация. Еда не тронута. Гляди сам.

Вместе они обыскали полку и обнаружили буханку ржаного хлеба, груду лепешек и кекс — все в целости и сохранности. Даже содержимое бутылки с виски не убавилось.

— Ты кормил пустоту, — сказал Грин. — Филд ничего не ел и не пил. Его здесь вообще не было!

— А как же дыхание? — спросил Марриотт, изумленно уставившись на друга.

Ничего не ответив, Грин направился к спальне. Марриотт проводил его взглядом. Грин распахнул дверь и прислушался. Все было ясно без слов: комнату наполнял звук глубокого, ровного дыхания, ни о какой галлюцинации не могло быть и речи.

Грин затворил дверь и вернулся назад.

— Тебе остается одно, — заявил он решительно, — написать домой и все выяснить. А пока будем заниматься у меня. В моей комнате две кровати.