Сумерки памяти

Мы немного помолчали, а потом я спросила:

— Ты помнишь тот вопрос, что я задала тебе вчера? Ну тот, про который ты сказал, что наутро я изменю свое мнение.

— Да, конечно, — ответил он, — ты спросила: «Почему у нас все так странно: если мы просим богатства, нам дают познание мира и отбирают деньги, если мы просим понимания законов вселенной, то нас награждают болезнями и лишают ума, если мы молим о любви, то нам являют смерть и обрекают на одиночество».

— Вот-вот, — сказала я, — но я так до сих пор и не нашла на него ответа. Может быть, ты все-таки сможешь прояснить мне эту странную ситуацию, и растолкуешь в чем тут дело?

— Да, — рассмеялся он, — тут уж не отделаешься одной притчей. Скорее всего мне придется созвать на совещание целый монастырь, а предварительно объяснить им по какому праву я вообще задаю столь бунтарские вопросы. Ну, делать нечего — раз уж ты спросила, придется отвечать.

— А ты действительно знаешь ответ на этот вопрос? — спросила я.

Он ухмыльнулся:

— Видишь ли, как это ни странно, но на этот вопрос существует далеко не один ответ, так что вначале мне следовало бы спросить тебя, в какой религиозной концепции ты в данный момент находишься, и я бы в соответствии с этим выбрал для себя линию поведения.

— Но неужели не существует единственноверного ответа? — удивилась я.

— Каждый из них по-своему верный и в тоже время ошибочный. Потому что это не вопрос, а тест на образ мышления. Какой ответ тебе ближе, по таким законам ты и живешь. Остается только выбрать, что тебе больше всего подходит.

— И все-таки? — нетерпеливо спросила я.

Он рассмеялся и ответил:

— В одиночестве, на грани смерти и потери разума, в полной нищете найдет ли человек деньги, познание мира и любовь? Купаясь в любви, деньгах и зная все о мире, будет ли человек болеть, голодать и умирать покинутый всеми?

— Ты просто повторяешь одни и те же слова, только переставляя их в разной последовательности. Зачем?

— Затем, чтобы каждое слово обрело вес и смысл. Вот тебе один ответ: если на просьбу о богатстве тебе дали познание мира, то значит там решили, что получив это знание ты увидишь, что богатство есть зло, убивающее душу, а чтобы ты не вернулась на свой ошибочный путь, у тебя отбирают оставшиеся деньги; просишь понимания законов — значит замахиваешься на то, что знать тебе не дано, и тебя останавливают болезнями, в которых душа твоя очистится и познание к тебе придет само; просишь любви, а значит приземляешься и отбрасываешь духовность — тебя пугают смертью и наказывают одиночеством. Ну и как? Подходит ли тебе такой ответ?

— Нет, — сказала я, — как видно это не мой образ мышления. Расскажи мне лучше, что именно ты думаешь по этому поводу. Потому что, скорее всего, я нахожусь с тобой если не на одной ступени познания, то уж во всяком случае, очень к ней стремлюсь.

— А если ты выше меня по уровню духовного развития? Что тогда? Ведь в этом случае мои советы только навредят тебе, тормозя и отбрасывая назад твои возвышенные мысли. Может быть, мне лучше промолчать?

Я рассмеялась:

— Делаешь все возможное, чтобы уйти от ответа.

— Знаешь, — сказал он, притягивая меня к себе и целуя, — ты иногда бываешь очень наивна, и несильно умна. Проговори про себя этот вопрос и подумай, где может скрываться ответ. «…Если мы просим богатства, нам дают познание мира и отбирают деньги, если мы просим понимания законов вселенной, то нас награждают болезнями и лишают ума, если мы молим о любви, то нам являют смерть и обрекают на одиночество». Кого, позволь мне узнать, мы об этом просим? Не ошибаемся ли мы, когда возносим свои молитвы?

— Как ты можешь так говорить! — вспыхнула я. — Эти молитвы люди произносят в церквях и храмах, каждый в своем, но все равно в святых намоленных местах. Как же можно говорить о том, что здесь присутствует ошибка?

— Понимаешь, существует такое почти запретное понятие, как выбор своей персональной религии. Об этом не принято говорить и не принято эту тему обсуждать, но тем не менее, раз уж ты подняла этот вопрос, то придется немного пояснить. Одним православным дается по вере их, а другим нет, одни язычники приносят жертвы и получают то, что хотят, а другие нет. Отчего?

— Оттого что вера в них не так сильна.

— Нет, оттого что их внутренний мир не соответствует той религии, которую они выбрали. Это просто инерция мышления и множество догм. Если ты понимаешь, что ислам или католичество не дает тебе сил для выживания в этом мире, хоть и является религией твоих предков и, в общем-то духовно тебе близок, то не бойся вступить на путь поиска и понять через какой именно «небесный канал» у тебя налаживается связь с высшими силами, которые кстати сказать на самом-то деле едины для всех. Пойми, что религии — это просто разные языки, на которых люди общаются с Богом. И совершенно не важно, что в одном языке можно менять местами подлежащее и сказуемое, а в другом это «смертный грех»…

— Ты хочешь сказать, что если мне, например, нравится немецкий, но я на нем очень плохо говорю, то меня могут просто не понять, и все мои речи прозвучат впустую?

— Вот именно. Вспомни или заново узнай тот язык, который тебе ближе всего. И пусть твоя душа отныне говорит только на нем. И тогда тебя услышат, и «просящему воздастся по вере его».

— Но если нет такой религии, которую я хочу исповедовать? Что тогда?

— Ты хочешь сказать, что нет языка, на котором тебе удобно было бы высказывать свои мысли? А ты не забыла при этом о таких языках, как санскрит, латынь, или язык какой-нибудь латгальской народности, которым активно пользуется только несколько сот тысяч человек? Ты пробовала говорить на этих языках? Или ты изобретала свой?

— Пожалуй, что изобретала свой, — ответила я.

— Ну что ж, а ведь это тоже путь. Вспомни эсперанто. Разве на нем не писали книги, и он не был на определенном этапе средством общения многих людей?

— Но сейчас он мертв, — сказала я.

— Ну и что? Одна религия сменяет другую. Вероисповедание также как и язык может умереть. Но на смену ему придет новое, которое наилучшим образом выразит твои мысли и чувства.

— Значит надо просто искать? — задумалась я.

— Да искать и не боятся того, что вместо вознесения молитв в сияющих храмах, однажды ты можешь захотеть плясать с бубном среди кедровых стволов.

— Ты знаешь, — сказала я, — во время всего нашего диалога меня не отпускало ощущение, что я что-то немного вспоминаю. Мне показалось, что я «вижу» тебя каким-то священнослужителем, но при этом мне одновременно показалось, что это был как бы и не ты.

— Так кто же это все-таки был? — спросил он улыбнувшись.

Я взялась руками за голову и пробормотала:

— Как сложно, как это сложно…

— О чем ты говоришь?

Я встала и, расхаживая вдоль перил балкона, ответила:

— Понимаешь, очень сложно рассмотреть сквозь сумерки [19] моей памяти, кто был кем в моих прошлых жизнях. Я уже ошиблась один раз, приписав другому человеку некоторые твои заслуги. И мне бы не хотелось что-то перепутать снова.

— А что этот человек? Ты ему много рассказала? И как он отреагировал на это?

— Не знаю. Надеюсь, что он не посчитал меня полностью сумасшедшей, а просто объяснил эти рассказы моей излишней экзальтированностью и быстро забыл о наших мимолетных встречах.

— Ладно, раз это была только ошибка, то и думать об этом больше не стоит. Лучше расскажи мне, что ты все-таки увидела про того священнослужителя, которым вполне вероятно мог оказаться я.

— Хорошо, я сейчас постараюсь еще немного вспомнить, а после мы все это обсудим.

Некоторое время я сидела с закрытыми глазами и молчала, а потом стала подробно рассказывать обо всем, что мне удалось «посмотреть».

Из всех жизней, которые на сегодняшний день мне посчастливилось увидеть, это была первая, в которой я была не только не красавицей, как это иногда уже случалось, но даже и не миловидной или симпатичной. Нет. Первое что поразило меня в этих видениях, это то, насколько я была безобразна.