Семья вампиров

На мой вопрос, что все это значит, твой отец махнул рукой и сказал:

— Оставьте его.

В один из следующих дней отец твой, спускаясь по лестнице, оступился и зашиб ногу. Повреждение было пустячное, но постоянное сидение в затхлом, сыром склепе и неправильное питание привели к тому, что пришлось его уложить в постель на несколько дней.

В тот же день, после обеда, когда я читал ему газеты, прибежал посыльный мальчик и просил меня спуститься вниз.

Сдав больного на руки Пепе, я спустился в сад. Там был полный переполох!

В саду нашли лежавшего без памяти молодого садовника Пауля. Он тихо и жалобно стонал, и казалось, вот-вот замолкнет навеки.

Я приказал перенести его в мою аптеку. Все слуги, кроме моего помощника, были удалены. Смотрю, роковые ранки еще сочатся свежей кровью! Тут для оживления умирающего, хотя бы на час, я решил употребить такие средства, какие обыкновенно не дозволены ни наукой, ни законом. Я хотел во что бы то ни стало приподнять завесу тайны.

Влив в рот больного сильное возбуждающее средство, и посадил его, прислонив к подушкам. Наконец он открыл глаза. При первых же проблесках сознания я начал его расспрашивать.

Вначале невнятно, а потом все яснее и последовательнее он сообщил мне следующее:

— По раз заведенному обычаю, после обеда все рабочие имеют час отдыха. Он лег под акацию, спать ему не хотелось, и он стал смотреть на облака, вспоминая свою деревню. Ему показалось, что одно облако, легкое и белое, прикрыло ему солнце. Повеяло приятным холодком… смотрит, а это не облако уже, а женщина в белом платье, точь-в-точь умершая графиня! И волосы распущены и цветы на голове.

Парень хотел вскочить. Но она сделала знак рукой не шевелиться и сама к нему наклонилась, да так близко-близко, стала на колени возле, одну руку положила на голову, а другую на шею… «И так-то мне стало чудно, хорошо! — улыбнулся больной. — Руки-то маленькие да холодненькие! А сама так и смотрит прямо в глаза… глазищи-то, что твое озеро — пучина без дна… Потом стало тяжело. Шея заболела, а глаз открыть не могу, — рассказывал больной, — потом все завертелось и куда-то поплыло. Только слышу голос старшого: «Пауль, Пауль». Хочу проснуться и не могу, — продолжал Пауль. — На груди, что доска гробовая, давит, не вздохнуть! — и опять слышу: «Рассчитаю, лентяй!» Тут я уже открыл глаза. А графиня-то тут надо мной, только не такая добрая и ласковая, как бывало, а злая, глаза, что уголья, губы красные. Смотрит, глаз не спускает, а сама все пятится, пятится и… исчезла… а… — Голос его все слабел, выражения путались, и тут он снова впал в обморок.

Употребить второй раз наркотик я не решился, да и зачем? Я теперь знал достаточно. Сдав больного своему помощнику, я поспешил в сад, к обрыву: мне нужен был воздух и простор…

Немного погодя туда же пришел Петро.

Помолчали.

— Это не иначе как опять «его» дело! — сказал Петро как бы в пространство.

— Кого «его», о ком ты говоришь? — обрадовался я, чувствуя в Петро себе помощника.

— Известно, об этом дьяволе, об американце.

— Слушай, Петро, дело нешуточное, расскажи, что ты об этом думаешь?

— Ага, небось сами тоже думаете… А ранки-то у Пауля на шее есть? — пытливо спросил он меня.

— Есть.

— Ладно, тогда расскажу, слушайте.

Как приехал американец в первый-то раз да Нетти, бедняга, на него бросилась, — начал Петро, — так у меня сердце и екнуло: «не быть добру», что это, с покойником приехал, а лба, прости Господи, не перекрестит, глаза все бегают, да и красные такие. И стал я за ним следить… и все что-то неладно. Ни в церковь, ни в капеллу он не заглянет, значит. Живет в сторожке один, ни с кем не знается, а свету никогда там не бывает. Да и дым оттуда не идет: не топит, значит. Как будто и не ест ничего, а сам полнеет да краснеет. Что за оказия? А тут все смерти да смерти начались… и доктора в растерянности… Вот и вы тоже… Говорят, крови в покойниках мало. Тут мне и пришло на ум — а не оборотень ли он, ваш американец, а говоря по-нашему — вурдалак. Это значит, мертвец, который из могилы выходит да кровь у живых людей сосет. Принялся я следить пуще прежнего… — Петро замолчал.

— Ну и что же ты нашел?

— Да тут-то и беда, батюшка-доктор. Ничего больше-то не нашел, на месте, с поличным ни разу не поймал. Хитер он был! А так всяких мелочей много, да что толку, сунься рассказывать, не поверят, на смех подымут, — горестно говорил Петро. — Одна графинюшка, покойница, смекала кое-что, недаром же она просила и потребовала, чтобы увезли мальчонку да подальше. Какое такое ученье в семь-то годков! — закончил он. Снова наступило молчание. — Вернулся я, а графини уже и в живых нет! Может, и тут без «него» не обошлось? Вы, доктор, не уезжали, так как думаете?

Я предпочел промолчать.

— Знаю я от старух, — продолжал Петро, — что «он» не любит осинового кола и чесночного запаха. Колом можно его к земле прибить, не будет вставать и ходить. А чесночный запах, что ладан, гонит нечистую силу назад, в свое место. Говорят еще старухи, что каждый вурдалак имеет свое укромное место, где и должен каждый день полежать мертвецом, — это ему так от Бога положено, вроде как запрет. А остальное время он может прикинуться чем хочет, животным ли, птицей ли. На то он и оборотень, — ораторствовал Петро. — Сторожку-то я его уничтожил, свез на дрова, в церковь; кол забил, чеснок скоро зацветет, а «он»… все озорничает… — печально окончил старик. — Что делать? Привез дьявол из Америки старого графа да проклятое ожерелье, с которого и болезнь к нашей графинюшке перекинулась. Вот я и думаю, а нет ли тут закорюки? Как, по-вашему, доктор? — и Петро пытливо посмотрел на меня.

— Не знаю! — пожал я плечами.

— Вот что я надумал, — продолжал Петро. — На каменный гроб старого графа положу-ка я крест из омелы, говорят, это хорошо, да кругом понавешу чесноку, а вот вы, от имени графа, скажите всем слугам, что склеп будет убирать один Петро и ходить туда запрещено-де, а то озорники все поснимают, да и разговоров не оберешься. А надо все хранить в тайне, чтобы «он» не догадался да не улизнул.

Я обещал хранить молчание. Петро усиленно принялся за изготовление креста. За те дни, пока он возился, на деревне умерло двое детей и у нас на горе мужик-поденщик. Наконец все было готово.

На закате солнца, когда все слуги замка сильнее заняты уборкой на ночь, мы с Петро спустились в склеп, и он все сделал, как говорил: положил крест, развесил чеснок. Сверху же гроб мы закрыли черным сукном, чтобы не обратить на него внимания графа.

— А слышите, как воет и стонет, — обратился ко мне Петро.

Я прислушался, правда, что-то выло, но трудно было определить, что и где. Скорее всего, это был ветер в трубе или в одной из отдушин склепа.

Петро был весел, он верил в успех! А у меня были основания очень и очень бояться за будущее.

И надо же — в эту же ночь погиб личный лакей графа. Его нации умирающим в постели, и он мог только прошептать: графиня, гра… Пока слуги судили и рядили, подошел Петро, поднял голову покойника и со стоном без чувств опустился на пол. Он был бледен как мел.

Испуг и обморок Петро были последней каплей в неспокойном настроении наших слуг. Большинство, вместо того чтобы помочь старику, бросились вон из комнаты, и через час несколько человек попросили расчета. К вечеру ушли и поденщики.

Смех и песни в замке прекратились. Слуги шептались и сговаривались о чем-то, однако ясно чувствовалось: еще один смертельный случай, и мы останемся одни. К вечеру…»

— Господа, — вдруг прервал свое чтение доктор, — как ни интересны все эти чудеса в решете, а все же спать-то когда-то надо. Скоро два часа ночи. Я полагаю, что все наши вампиры и оборотни тоже уже нагулялись и завалились спать. Итак, я ухожу. — И доктор решительно встал с места.

— Делать нечего, подождем до завтра, — сказал один из гостей.

— Не бойтесь, ни Карл Иванович, ни его «сказки» от нас не сбегут, — шутил доктор.

— А разве вы думаете, что все это сказки? — спросил удивленно Жорж.