Жуткие приключения Робинзона Крузо, человека-оборотня

У меня была с собой кое-какая провизия, но что значила эта малость, если меня уносило в безбрежный океан, где, по меньшей мере на тысячу лиг впереди, нет ни единой полоски суши?

Между тем я оказался между двух мощных течений: тем, которое проходило южнее косы и уносило меня в океан, и тем, что проходило примерно в лиге к северу от нее и было направлено к острову. По крайней мере, я заметил, что вода стала спокойнее и течение ослабело. При благоприятном бризе, дувшем со стороны моря, я продолжал грести к острову, но приближался к нему совсем не так резво, как меня относило от него.

На четвертый день путешествия, около четырех часов пополудни, работая веслом в лиге от острова, я обнаружил, что гряда скал, виновница моих злоключений, тянувшаяся в южном направлении и в том же направлении отбрасывавшая течение, порождает другое встречное течение в северном направлении. Я попал в это течение, потащившее меня на северо-запад, и приблизительно через час оказался на расстоянии мили от берега, а поскольку море было спокойным, то вскоре я причалил к острову.

Едва ступив на берег, я упал на колени и возблагодарил Господа за свое спасение. Подкрепившись прихваченной с собой едой, я завел плот в высмотренную мной маленькую бухточку, сплошь укрытую деревьями, и улегся спать, совершенно обессилев от усталости и тяжелой физической работы.

Я оказался в весьма затруднительном положении, не зная, как теперь вернуться домой на плоту. Натерпевшись страха и обогатившись опытом, я понимал, что о возвращении в обход косы не могло быть и речи. Что подстерегало меня на другой, то есть западной оконечности острова, я не знал, и у меня не было ни малейшего желания вновь подвергать себя риску. Поэтому на следующее утро я решил пройти вдоль берега в западном направлении и поискать бухточку, где можно было бы спокойно оставить плот на случай, если он мне понадобится. Пройдя мили три, я обнаружил очень удобную бухточку для плота, в которой он и остался, словно в специально предназначенном для него маленьком доке. Убедившись, что плот надежно закреплен, я выбрался на берег, чтобы осмотреться и определить, где именно я нахожусь.

Оказалось, что я был совсем близко от того места, где побывал в тот раз, когда приходил на эту сторону острова пешком. Поэтому, взяв с собой с плота только ружье, я пустился в путь. После такого морского путешествия пеший поход показался мне весьма легким, и к вечеру я дошел до моей старой беседки, благополучно дожидавшейся моего возвращения. Я всегда поддерживал ее в полном порядке, относясь к ней как к загородному дому.

Перебравшись через изгородь, я улегся в тени, чтобы дать отдых уставшим ногам, и уснул. Но представьте, каково же было мое изумление, когда я был разбужен голосом, несколько раз окликнувшим меня по имени: «Робин, Робин, Робин Крузо! Бедный Робин Крузо! Где ты, Робин Крузо? Где ты?»

Измученный с утра греблей, а после полудня — ходьбой, я спал таким крепким сном, что не сразу пришел в себя. И мне показалось, что я слышу этот голос во сне. Однако голос настойчиво повторял: «Робин Крузо, Робин Крузо», и когда я, наконец, окончательно проснулся, то сильно испугался. Впрочем, открыв глаза, я увидел на ограде своего Попку и сразу же догадался, что голос принадлежал ему: именно таким жалобным тоном я часто повторял эту фразу, и он ее запомнил.

«Робин Крузо, — повторил он. — Вот ты где. — А потом, совершенно неожиданно, он произнес слова, которым я его не учил, и от этих слов по моей спине пробежали мурашки, словно я почувствовал дыхание студеных английских морей: — Тебя убьют, Робин Крузо».

Признаюсь, в первые мгновения, оправляясь от неожиданности и радуясь, что впервые за шесть долгих лет услышал собственное имя, я не задумался над смыслом того, что произнес мой маленький Попка. Я знал все слова, которым его научил, и недоумевал, кто мог научить моего попугая таким речам, для чего и когда.

«Робин Крузо! Робин Крузо! — верещал он. — Они придут, чтобы убить тебя и съесть твое мясо. Зверь тебя не спасет, Робин Крузо. Твоя душа станет добычей Великого Спящего! Йа! Йа!»

При этом Попка совсем обезумел, как будто перед его глазами стояло какое-то ужасное видение, которое невозможно было стереть из памяти. Было время, когда я думал, что сам сойду с ума на этом острове. Сидя на ограде, попугай дрожал, словно от холода, и издавал разнообразные резкие звуки и шумы, лишенные смысла. Однако, приглядываясь и прислушиваясь к ним, я уловил определенную закономерность и понял, что птица говорит на неизвестном мне языке… а Попка вновь и вновь твердил одно и то же, словно повторял заклинание или молитву. И, слушая его, я чувствовал, как нарастает боль в голове и ушах. Подобно тому, как ведут себя люди, знающие, что от близкого пушечного выстрела из ушей может пойти кровь, так и от Попкиных воплей мне хотелось отпрянуть назад и заткнуть уши, хотя крики его были чуть громче обычных. Внутри меня заворчал зверь, также пришедший в ярость от слов Попки.

А затем Попка застыл на месте и замертво рухнул на землю. Из глаз и клюва у него текла кровь, как это порой бывает с людьми и животными, к которым внезапно подкралась смерть.

Время идет, мое стадо, мой внешний вид

Я не мог оставить Попку в своей летней резиденции и не хотел хоронить его в пределах ограды. Поэтому я перелез через нее и нашел место под большим деревом, очень похожим на то, где много лет назад я впервые увидел Попку. Топором и руками я вырыл для мертвой птички могилку, достойную любого хозяина или хозяйки поместья. Но когда я вновь перелез через ограду за его маленьким тельцем, то понял, что не могу дотронуться до мертвого попугая. Меня охватило ужасное смятение, и я подумал, что в этом повинен зверь, по непонятным мне причинам все еще сердитый на птичку. Потом до меня дошло, что смятением охвачен я сам.

— Такое бывает со всякой Божьей тварью, которая чует живущего во мне зверя, — сказал я вслух. — Не удивительно, что меня терпит только моя голодная коза. — И тут я задумался о том, что сидело внутри Попки, скрываясь под его оперением, и говорило со мной.

Наконец, я стянул с себя огромную шапку и надел ее на руку наподобие перчатки, но даже тогда прикосновение к мертвой птице оказалось мучительным, и по коже у меня побежали мурашки. Это чувство не проходило до тех пор, пока славный Попка не был погребен в земле острова.

В то полнолуние зверь вновь старался не отходить далеко от привычных мест и в течение трех ночей осторожно бродил по лесу, словно опасаясь навлечь на себя неприятности. По следам я определил, что он кружил вокруг беседки, часто направлялся к могиле Попки, но так и не подошел к ней. Наряду с пугающими изречениями Попки это внесло смятение в мои мысли, и в течение всего следующего месяца я томился мрачными предчувствиями и много размышлял. В следующее полнолуние зверь вновь бегал и убивал, и я воспринял это как сигнал о том, что сгустившаяся над нами мгла рассеялась.

В таком настроении я провел почти год, ведя тихую и, как вы легко можете догадаться, уединенную жизнь. Я спокойно размышлял о своем положении, утешаясь тем, что предоставил себя воле Провидения, и не испытывал недостатка ни в чем, кроме человеческого общества.

За это время я поднаторел во всех ремеслах, какими только мне пришлось овладеть в силу необходимости. Думаю, при случае я мог бы сделаться изрядным плотником, особенно если принять в расчет, как мало инструментов было в моем распоряжении.

Кроме того, я достиг больших успехов в гончарном искусстве и научился ловко изготавливать посуду с помощью гончарного круга, который значительно облегчил мою работу и улучшил ее качество. Однако, кажется, никогда я так не гордился своими способностями и не радовался, как в день, когда мне удалось изготовить курительную трубку. Разумеется, это была простая трубка из красноватой обожженной глины, и притом неказистая. Однако, твердая и прочная, она позволяла втягивать дым и приносила мне радость, ибо я был заядлым курильщиком.