История с призраком

От испуга и неожиданности Фэксон даже забыл, что происходит в комнате. Он лишь смутно осознал, как юный Райнер воскликнул: «Ваша очередь, мистер Грисбен!», как мистер Грисбен возразил: «Нет-нет, сначала мистер Фэксон», и как после этого ему в руку вложили перо. Фэксон принял его с леденящим ощущением, будто не может пошевелиться и даже понять, чего именно от него ждут, но затем увидел, как мистер Грисбен покровительственно указывает, где именно он должен поставить свой автограф. Чтобы сосредоточиться и совладать с рукой, Фэксону пришлось сделать усилие, и процесс подписания затянулся, а когда секретарь поднялся — все его члены были скованы бременем странной усталости, — фигуры за креслом мистера Лавингтона уже не было.

Фэксона тут же охватило облегчение. Было непонятно, как этот человек сумел покинуть кабинет столь быстро и бесшумно, однако дверь за спиной мистера Лавингтона закрывал гобелен, и Фэксон заключил, что неведомому наблюдателю требовалось лишь приподнять его, чтобы удалиться. Так или иначе, он ушел, и с его исчезновением странная тяжесть спала. Юный Райнер закуривал сигарету, мистер Болч ставил подпись внизу документа, мистер Лавингтон, не глядя более на племянника, изучал необычную белокрылую орхидею в вазе возле своего локтя. Все внезапно снова показалось простым и естественным, и Фэксон обнаружил, что улыбается в ответ на приветливый жест, с которым хозяин дома объявил:

— А теперь, мистер Фэксон, мы пообедаем.

— Не понимаю, как мне удалось только что попасть не в ту комнату; я думал, вы сказали мне, что нужная дверь — вторая слева, — произнес Фэксон, когда они с Фрэнком Райнером шли вслед за старшими джентльменами по галерее.

— Я так и сказал, но, должно быть, забыл уточнить, по какой лестнице спускаться. Мне следовало добавить, что это четвертая дверь справа, если считать от вашей спальни. Дом у нас запутанный, так как дядя каждый год что-нибудь к нему пристраивает. Эту комнату, например, он оборудовал прошлым летом для своей коллекции современной живописи.

Юный Райнер остановился, чтобы открыть еще одну дверь, и дотронулся до выключателя, отчего по стенам продолговатой комнаты, завешанным холстами французской импрессионистской школы, разлился круг света.

Фэксон подошел поближе, привлеченный мерцающим Моне, ^{57} но Райнер положил руку ему на локоть.

— Эту он купил на прошлой неделе. Пойдемте скорее, после обеда я вам все покажу. Или, скорее, он сам покажет — он обожает картины.

— Он способен что-то обожать?

Райнер остолбенел — вопрос явно поставил его в тупик.

— Еще бы! Особенно цветы и картины! Неужели вы не заметили цветов? Наверное, вы думаете, что у него прохладная манера обращаться, поначалу всем так кажется, но на самом деле он человек очень увлекающийся.

Фэксон коротко глянул на собеседника:

— У вашего дядюшки есть брат?

— Брат? Нет… и никогда не было. Они с моей матерью были единственные дети.

— Или родственник, который… который на него похож? Которого можно с ним перепутать?

— Нет, никогда о таком не слышал. Он вам кого-то напоминает?

— Да.

— Странно. Давайте спросим, нет ли у него двойника. Идемте!

Но внимание Фэксона приковала еще одна картина, и прошло несколько минут, прежде чем они с молодым хозяином оказались в столовой. Это была просторная комната с такой же уютной красивой обстановкой и изящно расставленными цветами; и Фэксон сразу заметил, что за столом сидят лишь три человека. Того, кто стоял за креслом мистера Лавингтона, не было, и места для него не приготовили.

Когда молодые люди вошли, мистер Грисбен что-то говорил, а хозяин дома, сидевший лицом к двери, опустив глаза на нетронутую суповую тарелку, вертел ложку в маленькой сухой руке.

— Прямо скажем, поздно называть их слухами — когда мы утром уезжали из города, они были чертовски похожи на факты, — говорил мистер Грисбен неожиданно язвительным тоном.

Мистер Лавингтон положил ложку и вопрошающе улыбнулся.

— Ах, факты — а что такое, собственно, факты? Всего-навсего то, как выглядят те или иные обстоятельства в данную минуту…

— Вы не получали вестей из города? — напирал мистер Грисбен.

— Ни звука. Так что видите… Болч, возьмите себе еще petite marmite. [25] Мистер Фэксон… прошу вас, садитесь между Фрэнком и мистером Грисбеном.

Обед состоял из череды сложных блюд, которые церемонно отпускал похожий на прелата дворецкий в сопровождении троих высоких лакеев, и было заметно, что действо доставляет мистеру Лавингтону явное удовольствие. Видимо, подумалось Фэксону, это была его слабость — как и цветы. С появлением молодых людей хозяин дома сменил тему беседы — не резко, но решительно, — однако секретарь почувствовал, что прежний разговор все еще занимает мысли двоих гостей постарше, и мистер Болч спустя некоторое время проговорил — голосом последнего выжившего при обвале в шахте:

— Если это случится, это будет величайший крах с девяносто третьего года.

Вид у мистера Лавингтона был скучающий, но учтивый.

— Сейчас Уолл-стрит ^{58} способна выдержать крах куда лучше, чем тогда. Она заметно окрепла.

— Да, но…

— Кстати, о крепости, — вмешался мистер Грисбен. — Фрэнк, вы заботитесь о своем здоровье?

Щеки юного Райнера вспыхнули.

— Ну конечно! А иначе зачем я сюда приехал?

— Вы проводите здесь примерно три дня в месяц, не так ли? А остальное время — в людных ресторанах и жарких бальных залах в городе. Я думал, вас отошлют в Нью-Мексико! ^{59}

— А, у меня новый врач, он говорит, это чушь.

— Судя по вашему виду, этот новый врач ошибается, — без обиняков заявил мистер Грисбен.

Фэксон увидел, как лицо юноши снова побелело и под веселыми глазами залегли темные круги. В тот же миг дядюшка посмотрел на него пристальнее прежнего. В этом взгляде была такая забота, что между племянником хозяина дома и бестактным любопытством мистера Грисбена словно бы возник невидимый заслон.

— Мы думаем, Фрэнку гораздо лучше, — начал мистер Лавингтон. — Этот новый доктор…

Дворецкий приблизился и что-то прошептал хозяину на ухо, отчего мистер Лавингтон внезапно переменился в лице. Лицо у него от природы было таким бесцветным, что, казалось, оно не столько побледнело, сколько выцвело, скорчилось, съежилось во что-то расплывчатое и зыбкое. Он привстал, потом снова сел и оглядел собравшихся с застывшей улыбкой.

— Прошу меня извинить. Телефон. Питерс, подавайте следующее блюдо. — И с этими словами Лавингтон нарочито уверенными шажками вышел за дверь, которую открыл перед ним лакей.

Над столом ненадолго повисла тишина; затем мистер Грисбен опять обратился к Райнеру:

— Вам следовало уехать, мой мальчик, вам следовало уехать.

В глазах у юноши снова появилась тревога.

— Но дядюшка-то так не считает.

— Вы же не ребенок и не должны во всем подчиняться мнению дяди. Сегодня вы стали совершеннолетним, не так ли? Дядя вам потакает… вот в чем дело…

Очевидно, удар попал в цель, так как Райнер засмеялся и, слегка порозовев, опустил голову.

— Но доктор…

— Фрэнк, где ваш здравый смысл? Вам пришлось перебрать двадцать врачей, прежде чем отыскался такой, который сказал вам то, что вы хотели слышать.

Веселое лицо Райнера омрачила тень страха.

— Ну знаете… Честно говоря!.. А вы бы как поступили? — взорвался он.

— Я бы собрал чемодан и прыгнул в первый же поезд. Мистер Грисбен подался вперед и участливо положил руку на плечо юноши. — Послушайте, у моего племянника Джима Грисбена роскошное ранчо. Он примет вас у себя и будет счастлив вашему обществу. Вы говорите, ваш новый врач считает, что это не пойдет вам на пользу; но ведь он не станет утверждать, что это вам повредит, правда? Ну, а раз так — попробуйте. В любом случае это удержит вас от посещения душных театров и ночных ресторанов… А все остальное… А, Болч?