Секретная история вампиров

Я не слышала его шагов позади, но когда открыла пассажирскую дверь машины, он был уже там и проскользнул внутрь.

Может показаться, что маленькое, замкнутое пространство не самый удачный выбор места, чтобы остаться наедине с вампиром. Но я решила, что он сочтет неудобным нападать на меня, когда я за рулем, рискуя быть разорванным на куски. Мой информатор говорил, что они не любят получать серьезные ранения, залечивать которые, возможно, придется месяцами. И что Ленин, выставленный напоказ и целыми днями спящий в своем стеклянном гробу, не может себе этого позволить.

Я поверила в это. Я в столь многое поверила и так рисковала во время этой поездки. Я ехала сквозь метель, в которой фары моего автомобиля слабо освещали лишь узкую полоску в несколько дюймов шириной. Но я помнила улицы — выучила их наизусть — и повороты, и через некоторое время мы оказались перед скромной гостиницей, которую я выбрала.

Мы вышли из машины перед входом, где сквозь зеркальные стекла лился яркий свет. Этот отель был одним из немногих, где за регистрационной стойкой в любое время кто-то есть, равно как и парковщик на автостоянке и несколько крепких охранников, обеспечивающих безопасность ночного персонала. Двое из них были наготове и внимательно следили за обстановкой, остальные находились в пределах слышимости.

Ленин либо понимал всю тщетность попытки напасть на меня здесь, либо его любопытство и желание узнать, откуда мне стало известно о нем, были сильнее желания ликвидировать угрозу. Он проследовал за мной вверх по лестнице — три пролета до моего номера. По понятным причинам у меня не было желания воспользоваться лифтом.

Когда мы зашли в комнату, он огляделся и засопел, будто принюхиваясь к какому-то запаху. Потом широко улыбнулся мне, демонстрируя клыки.

— Ни в соседних комнатах, ни наверху никого нет, — сказал он с некоторым злобным ликованием. — Даже если вы установили подслушивающие устройства в комнате или на себе, никто не успеет сюда вовремя, чтобы спасти вашу жизнь.

Номер, хотя и считавшийся шикарным но прежним российским стандартам, был весьма скромным с точки зрения как европейских норм, так и новорусских понятий о роскоши. Здесь была единственная кровать, стол и стул с прямой спинкой и кресло в углу у окна, где за раздернутыми шторами открывалась бесконечная панорама кружащегося снега. В зеркале на внутренней стороне двери отражались окно и снег.

Было холодно и одиноко, словно я была последней оставшейся в живых женщиной перед концом света. Интересно, не он ли порождал это ощущение? Я знала, что вампиры могут воздействовать на людей, но как? Способен ли он проникнуть в мои чувства и заставить меня ощутить что-нибудь?

Я улыбнулась ему, чувствуя, как холодная струйка пота потекла сзади по шее. То, что он сказал, не было правдой, по крайней мере не совсем, но сумеет ли кто-нибудь вовремя поспеть в эту комнату, чтобы спасти мою жизнь, если он нападет? Почему-то я сомневалась в этом.

— Откуда вы знаете, что поблизости никого нет? — любезно осведомилась я вместо этого.

— Мы способны чувствовать живое рядом, — ответил он. — Можем слышать, как бьются сердца. Ближайшее из них — в нижнем этаже. — Он снова усмехнулся. — Это означает, что вы в моей власти. Откуда вы узнали обо мне? Как вам стала известна правда насчет меня?

— О, не глупите, — сказала я и в свою очередь улыбнулась с уверенностью, которой не испытывала. — Если я скажу вам это, какой смысл будет оставлять меня в живых?

— А какой смысл мне делать это в любом случае? — спросил он. — Вы всего лишь смертная, каким-то образом случайно узнавшая о моей истинной природе. С чего кому-либо верить вам? А если я убью вас, кому до этого будет дело?

Что-то было в его чертах, какая-то резкость, словно волчий голод владел его мыслями и подвигал к цели, которая была мне не по нраву. Он мог чуять мою кровь. Эта мысль тревожила меня. Мне понадобилась вся натренированная сила воли, чтобы изобразить улыбку.

— Смысл есть. Вы вовсе не в такой безопасности в своем стеклянном гробу, как, возможно, думаете. Идут разговоры о том, чтобы захоронить вас.

— Разговоры о том, чтобы захоронить меня, уже шли лет двадцать тому назад, — сказал Ленин. — Однако этого все еще не случилось. У меня еще есть верные сторонники. Люди, которые никогда не позволят, чтобы символ революции был уничтожен или осквернен.

— Они же позволили уничтожить ваши статуи, — напомнила я.

Он моргнул, будто впервые услышав об этом, глубоко вздохнул, пожал плечами и заметил:

— Ну и что же? Статуи — это всего лишь статуи. Моего тела они не тронут. Слишком много лет поклонение мне было единственной дозволенной религией. — Он засунул руки в карманы брюк, заставив те оттопыриваться, на что они были не рассчитаны. Пиджак поверх них пошел морщинами. Он сделал шаг ко мне. — Они поклоняются мне. И не позволят, чтобы меня зарыли.

Я тоже пожала плечами:

— Что ж, возможно, и нет, но недавно они со всяческими почестями перезахоронили Антона Деникина, не так ли? И разве он не сражался против Красной армии?

Он остановился и пожевал усы. Потом, вынув руки из карманов, разжал кулаки и развел руками в знак беззащитности и готовности слушать.

— Прекрасно, — заявил он и, отступив, уселся в кресло и положил ногу на ногу с привычной легкостью дипломата, готового выслушивать все, что угодно, и хранить улыбку на протяжении длиннейших речей. Разумеется, дипломатом он не был. Но временами претендовал на то, чтобы быть им, и выучка явно сохранилась. — Прекрасно, — повторил он снова. — Возможно, во время своих ночных прогулок я кое-что упустил из виду, если не в городе, то в мире во всяком случае. Итак, объясните, каким образом вы намерены обеспечить мне большую безопасность?

Он подошел к сути дела слишком быстро. Я предполагала, что у меня будет больше времени, чтобы повлиять на него при помощи женских чар, которые, я была уверена, действуют на вампиров так же, как и на живых мужчин.

Я выигрывала время, встав перед зеркалом и отряхивая волосы.

— Вам нужна другая жизнь, — сказала я, — если эта подойдет к концу. Я могла бы забрать вас из гроба и…

Он покачал головой. Я увидела это в зеркале и поняла, что по крайней мере один миф не соответствует действительности.

— Если меня решат похоронить, то, я уверен, они проделают это со всей тщательностью и прежде всего удостоверятся, что в гробу именно я. Возможно, даже позаботятся о том, чтобы сначала проткнуть меня колом. В структурах есть люди, знающие правду. Некоторые, конечно, и должны были ее знать, например те, кто якобы отвечал за сохранность моего тела. Им хорошо заплатили, а некоторым… — Он усмехнулся, сверкнув клыками. — Некоторым позволили писать об этом книги и зарабатывать на них. Но есть и другие, которые тоже знают, и некоторые из них, возможно, еще живы и находятся у власти. — Казалось, он вдруг испугался чего-то — или не столько испугался, сколько вспомнил что-то пугающее, отчего глаза его округлились, рот немного приоткрылся, отчасти от потрясения, отчасти от страха. — Вы знаете, что они вогнали кол в Сталина? Проткнули его колом и закопали.

Я помнила, что не должна выказывать изумления. Точнее, помнила, что не должна вести себя так, будто это старые новости и я удивлена, что они ему известны. Вместо этого я легонько вздрогнула, распахнула глаза и переспросила:

— Сталина? Он был одним из вас?

Он хихикнул, довольный, словно ребенок, победивший меня в игре.

— О, вы не знаете всего, мисс американский репортер, верно?

Я пожала плечами:

— Сейчас речь не о Сталине. Он теперь далекое прошлое. Хотя, возможно, — добавила я, решив, что пора вызвать в нем немножко ревности, — он оказал на коммунизм большее влияние, чем вы.

Ленин не попался на эту удочку. Он повел плечом и возразил:

— Не на коммунизм. На режим, на правительство Советской республики, но не на коммунизм. Коммунизма никогда не существовало бы, он растаял бы как тень без меня. Я пришел на жалкие останки Февральской революции, написал свои «Апрельские тезисы» и все привел в движение. Все, чтобы сделать мечту о коммунизме явью. Мечту об идеальном государстве, где не будет неравенства и несправедливости. — Он помолчал и нахмурился. — Только все это очень похоже на сон, который длится лишь недолго, и ты просыпаешься и видишь, что реальный мир вторгается в твои мечты. — Он потер лоб двумя пальцами. — Я не рассчитывал, что все так выйдет. Не рассчитывал, что люди станут отказываться объединяться, отказываться улучшаться. А может, дело в Сталине. В нем никогда не было никакой тонкости. Но в конце концов… он умер за все свои грехи. В самом деле умер. Проткнут колом и похоронен в Кремле. — Он поднял глаза и склонил голову ко мне.