Секретная история вампиров

— Мелвин Дуглас — мужчина моей мечты, — заверил ее Хикс.

— Мне пора возвращаться на работу. — Инза встала со стула и наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку. Понизив голос до шепота, она добавила: — Если она собирается сниматься, то у нее же не останется времени на другое, правда?

— Вполне возможно, что она никогда больше не запустит свои зубки в чужое горло, — ответил Хикс.

Хотя через пару месяцев Хикс сменил агента, он все равно не смог заставить ни одну крупную киностудию даже глянуть на наброски «Вампиров в Голливуде». Его новый агент, чья контора находилась на несколько кварталов ближе к большим агентствам, утверждал, что «Юниверсал» с энтузиазмом отнеслась к идее сценария, написанного под Эббот и Костелло в главных ролях. Но Хикс знал, что его заверения — наглая ложь.

Поэтому он пересмотрел свой план и продал идею «Пентаграмме». Получившийся фильм под названием «Невидимый вампир в Голливуде» прошел в киношках страны одновременно с новым фильмом Гарбо «Двуличная женщина». Творение «МГМ» получило гораздо больше внимания со стороны прессы, чем шедевр Хикса. Да что там говорить, рекламный ролик с ковбоем Кеном Мейнардом получил больше внимания.

Никому не понравился ни фильм Гарбо, ни ее игра. Картина будто предназначалась для того, чтобы провалиться в прокате.

Однажды днем Хикс, все еще слегка хромая, расхаживал по своему кабинетику на «Пентаграмме» и вслух размышлял о сценарии фильма «Мистер By встречает невидимого вампира», когда по радио началась пятнадцатиминутная светская хроника с Джонни Вистлером.

После прочтения открытого письма к Рите Хэйворт и превозношения множества достоинств спонсора программы — производителя слабительного, Вистлер переключился на «Двуличную женщину». Он закончил критику словами:

— Как известно вам, вам и особенно вам, у шведского сфинкса нет более преданного почитателя в Голливуде, чем ваш покорный слуга. Но, сидя в кинотеатре перед погасшим экраном, я мог только грустно сказать: «Это не та Грета Гарбо, которую я люблю».

Хикс выключил переносное радио на столе.

— Дело в том, Джонни, что это вообще не Грета Гарбо.

Он подошел к дальней стене, к тому месту, где могло находиться окно, если бы «Пентаграмма» пошла на поводу у подобного расточительства. Глядя в пустую стену, Хикс сказал:

— Салли Бринкерхофф провела недалеких друзей Гарбо наподобие Гейлорда Хосера и Салки Виртел. Ну, в случае Гейлорда Хосера, который ест только йогурт и сырые овощи, это не особенно сложно.

Она одурачила репортеров и съемочную группу на «Метро Голдвин Майер». Но камеру не одурачишь. Этой даме далеко до актрисы уровня Гарбо.

Хикс дохромал до стола и сел.

— Если бы они не стащили фотографии. Если бы Сара Хэмптон не продалась «МГМ». Если бы у меня хватило наглости пойти в редакции газет без доказательств и… — Хикс прищелкнул пальцами. — Стой-ка, я могу использовать Сару в новом сценарии. Женщина, готовая пойти на обман, всегда в цене.

Женщина, называющая себя Гретой Гарбо, больше не снялась ни в одном фильме и со временем полностью разорвала отношения с «Метро Голдвин Майер». В течение многих лет о причинах разрыва ходили самые разные слухи.

Но Хикс знал.

Сара А. Хойт

Кровь мечтании

Я

встретилась с ним у подножия Мечты Импотента — местное название стремящейся ввысь серебристой ракеты, знаменующей космические исследования Советского Союза. Была зимняя ночь, глухая и белая, какая может быть лишь русской зимой.

На нас сыпались снежные хлопья, налипая мне на волосы и на шарф, элегантно обмотанный вокруг шеи. По правде говоря, чтобы воздать должное этой погоде, мне стоило бы напялить одно из гигантских пальто, излюбленных русскими

бабушками.

Нечто огромное, бесформенное и непроницаемое, под которое можно было бы надеть достаточно одежек, чтобы не чувствовать жгучих укусов холода и снега.

Но такой возможности у меня не было. Я была в том, что мне посоветовали надеть. Юбка до колена, узкая, с разрезом сзади. Нейлоновые чулки. Блузка и жакет в обтяжку. По крайней мере, я сумела отстоять шарф, пусть даже пушистый и пестрый, и шапку, хотя она и была не более чем забавным клочком ткани, сидящим у меня на макушке под весьма занятным углом. Свои каштановые локоны я распустила по спине, и их медленно заносило снегом. Это было единственное, что я смогла сделать, чтобы не лязгать зубами от холода.

Мужчина, ради встречи с которым я пересекла Атлантику, тоже был одет не по погоде, но это, похоже, его не волновало. Он был в своем обычном темно-сером костюме и шагал неспешной, размеренной походкой человека, у которого в запасе вечность, как, я полагаю, оно и было.

Подойдя поближе, он улыбнулся мне улыбкой, едва обнажившей самые кончики его клыков. Все остальное в нем было в точности таким, как на бесчисленных статуях, нескончаемых портретах и, конечно же, как у трупа за стеклом в Мавзолее на Красной площади. Лысина в опушке тонких темных волос перетекала в гладкое овальное лицо с большими выразительными глазами и аккуратными усиками над маленькими губами. Довершала картину небольшая бородка.

На вид ему было где-то за сорок, и никто из непосвященных и подумать бы не мог, что он мертв, а уж тем более что он — Владимир Ильич Ленин, родоначальник русского коммунизма.

Кроме того, я практически ничего не знала о вампиризме. О, мне было известно, что причиной его является вирус, содержащийся в слюне вампира. Вот почему немногие оставленные в живых жертвы сами превращались в вампиров. А это — после периода, когда носитель вируса становится харизматичным, как никогда, периода, длящегося порою до двадцати лет, во время которых вампир способен подчинять себе толпу или даже общество, — ведет к смерти и превращению в неумершего мертвеца. Вампир должен остерегаться света, спать днем и бодрствовать только по ночам.

Может показаться, что я знала очень много, но это было не так. Не хватало самого главного — насколько силен вампир? И как велика его потребность в крови?

Я собралась с духом и постаралась легонько улыбнуться в ответ на его улыбку, пытаясь казаться уверенной и ко всему готовой. Вероятность того, что он попробует уничтожить меня, будет меньше, если он будет думать, что у меня есть план, как помешать этому или отомстить за себя. Если я и научилась чему-нибудь, работая журналистом в самых горячих точках мира — от Руанды и Судана до пустынных земель Афганистана, — так это тому, что если делать вид, будто контролируешь ситуацию, то враг вряд ли нападет.

Во взгляде его промелькнуло веселье, и я подумала, что он, должно быть, повидал немало людей, пытавшихся блефовать. Но неважно. Он не набросился на меня. Вместо этого он остановился передо мной и внимательно оглядел, от кончиков сапог на нелепо высоченных каблуках — по крайней мере, я настояла на сапогах — до засыпанных снегом волос и крохотной красной матерчатой штуки на макушке.

Он протянул руку.

— Зовите меня Ленин, — сказал он.

Безопаснее, конечно, было бы вовсе не дотрагиваться до него. Но это значило бы признаться в своем страхе.

И я тоже протянула руку и назвала свое имя — неожиданно тонким, писклявым голосом.

— Вы хотели поговорить со мной? — спросил он.

Я кивнула. Я оставила скатанную в крохотный шарик записку под краешком его стеклянного саркофага, где он, скорее всего, должен был найти ее, когда с наступлением вечера откроет глаза и выберется наружу. Там говорилось, что мне известно, кто он такой, и что я хотела бы поговорить с ним. В некотором роде это был шантаж, и я, подобно всем шантажистам, была отчасти напугана. Мне не хотелось упустить удачу, и я не была уверена, где лежит грань между безопасной степенью давления и такой, которая вызовет ответную реакцию.

— Да, — сказала я. — Но не здесь.

И направилась сквозь слепящий снег к переулку, в котором припарковала свою маленькую, взятую напрокат машинку. Уверенная, что он последует за мной. Или, по крайней мере, желающая таковой казаться.