Отверженный дух

Арнольд побагровел; улыбка его вдруг растянулась в звериный оскал.

— Неужели… ну неужели все вам нужно непременно опошлить?

Он вдруг вскочил, с диким воплем запустил поочередно стакан и бутылку в заросли вереска и бросился прочь.

Не сразу сообразил я, что же, собственно, произошло. Мне известно было, что Льюисы не употребляют спиртного, но чтобы из-за пива — такой скандал? Все мы в Хартоне глушили его галлонами, и Арнольд вроде бы не был исключением… Да, но мне-то что теперь делать? Я сидел среди них в полной растерянности.

— Вы, Баффер, нас не стесняйтесь, — Мэри взглянула на меня, как на нераскаявшегося грешника, и добавила поучительным тоном. — Сами мы не пьем, но никому не навязываем своих убеждений.

Наступила неловкая пауза.

— Пойду-ка я поищу стакан, — предложила Хелен, спасая положение.

Я, конечно же, отправился на поиски вместо нее и, ползая среди вереска, кое-как ухитрился прикончить свою бутылку. Стакан нашелся, но оказался разбитым.

— О боже, — прошептала Хелен с таким видом, будто у нее только что погиб по меньшей мере уотерфордский сервиз. «Это у нас наследственное», — вспомнил я; что верно, то верно, Льюисы мастаки были переживать по самым что ни на есть пустякам.

Вся компания погрузилась в траур, и даже Вайолет, похоже, прониклась вселенской женской скорбью. Мистер Льюис, впрочем, выглядел на редкость безмятежно, но при этом несколько странно: он восседал среди нас глуповатым улыбающимся истуканчиком и будто светился изнутри — должно быть, сознанием какой-то своей, ему одному известной, правоты.

Дожевав, мы снялись с места и безрадостной процессией двинулись обратно. Внизу, в лощине, я увидел Арнольда: он стоял, ковыряя кочку носком ботинка. Мэри решительно направилась к нему. Хотел было пойти за ней и я, но вмешалась Вайолет.

— Останьтесь, — шепнула она мне на ухо, — и приготовьтесь к сцене Великого Примирения.

Я ничего не понял и молча послушался. Мэри подошла к брату, схватила его за руку, что-то такое сказала и тут же бросилась к нам. Бесформенное личико ее пылало и подрагивало от каких-то неземных страстей.

— Все хорошо, мамочка, дорогая! Брат очень сожалеет о том, что так всех нас расстроил. — Она обернулась. — Арнольд!

То, что вслед за этим последовало, не раз потом заставляло меня содрогаться от омерзения. Арнольд, побагровевший от стыда и какой-то неимоверной внутренней боли, подошел и поцеловал мать. Миссис Льюис разразилась рыданиями. Поддерживая ее за руки с двух сторон, заплакали Мэри и Хелен. Арнольд взирал на всех с невыразимым ужасом, и в глазах его тоже стояли слезы.

— Ну же, ну же, дорогая, — мистер Льюис заботливо закудахтал, принялся гладить жену по плечу, но тут и сам не выдержал: снял очки, заморгал и стал протирать вспотевшие стекла.

Я набрал побольше воздуха в грудь и обернулся за поддержкой к Вайолет. Сжав губы в ниточку, она мелко тряслась: то ли от отвращения, то ли от распиравшего ее смеха. Я бы и сам, наверное, расхохотался, если бы не был так потрясен ирреальностью этой жуткой, нелепой и непристойной сцены.

Глава 6

1

— Арнольд, — сказал я, когда дверь за нами закрылась, — скажи мне, кто эта ужасная женщина?

Я кивнул на портрет, едва различимый в полумраке: шел всего лишь четвертый час, но тучи, нависшие над самыми верхушками каштанов, затмили свет.

— А, так значит, ты ее помнишь?

— Я помню, как мы раскопали ее на чердаке, как разволновался твой отец, а сам ты невесть чему обрадовался.

Арнольд беззвучно рассмеялся.

— Ну да; потом я взял ее с собой в Оксфорд, а как-то ночью вздумал выкопать из могилы, но трупа не нашел. Да, это она, мисс Сьюилл, та самая женщина, которую в 1765 году казнили, обвинив в колдовстве.

— Но откуда ты это знаешь?

— Отец рассказал после смерти матери. В том вся и прелесть такой работы: роешься месяцами в архивах, собираешь крупицы, и вдруг — как снег на голову — потрясающая новость.

— Каким же образом портрет оказался у отца?

— Он просто переходил от поколения к поколению; думаю, кто-то приобрел его на распродаже имущества покойной. Все-таки портрет самой настоящей ведьмы — какая-никакая, а реликвия; поэтому мы стали искать и узнали все-таки имя автора, — он бережно снял портрет со стены. — Пару лет назад я подчистил тут кое-что, и вот — гляди-ка, проступили инициалы.

«Дж. К.» — да, буквы были видны отчетливо. В сумеречном освещении эти кляксы, пятна и линии окончательно перестали походить на портрет; это было просто какое-то издевательство, насмешка над художественным вкусом: любой здравомыслящий человек давно бы отправил эту гадость на помойку.

— Автора звали Кок; имя, между прочим, в этих местах известное. Парень этот несколько лет разъезжал тут на муле от дома к дому и клянчил заказы. Так что любое семейство, прослеживающее свои корни по меньшей мере до начала восемнадцатого века, может похвастаться «своим Коком»; все его портреты, надо сказать, похожи один на другой и различаются разве что степенью уродства. Истощив ресурсы местного рынка, наш герой двинулся покорять Среднюю Англию, да где-то там и сгинул. К счастью, здесь он успел оставить после себя прелюбопытнейший документ. Слушай, как душно здесь! Откроем окно.

Арнольд протянул мне холст в старой рамке, отворил ставни, и комната тотчас наполнилась слабым назойливым шорохом: это гравий шумел за окном под напором дождя.

— Произведение курьезнейшее: характеризует Кока как отъявленного сплетника. Он останавливался в гостинице — по ту сторону Блонфилда — там-то и забыл, наверное, свой блокнотик. Сюжет мемуаров незамысловат — сплошное перечисление заказов и заработков — но выдает в нем деловую хватку. Вообще, Кок обладал, судя по всему, личными качествами, редкими для заурядного служителя Музы.

Арнольд стал выдвигать ящики стола; все они доверху были набиты бумагами.

— Неужели у тебя и блокнот этот есть?

— Отец нашел его в лавке букиниста и тут же выслал мне. Вот, гляди; не берусь определить жанр: то ли дневник, то ли гроссбух, а скорее нечто среднее.

Я взял у него из рук потрепанную книжицу в шершавом кожаном переплете, насчитывавшую не более десятка страниц, и начал читать от того места, где остановился его палец.

«28 янв. Портр. миссис Кларк с реб. 12 шилл. Мало, потому как о реб. уговору не было. Но как сказала плат. вообще не б.»

Пробежав взглядом по строкам, я нашел, наконец, знакомое имя.

«7 февр. Некая миссис Сьюилл, дама с реб. но вроде без м. Тихий ужас и кто только польстился. Но мне-то что за дело, раз согл. на 20 шилл. хоть и сомн. давать не давать. Едва дорисовал до чего же противн. тетка. Но обошлась культурно и была довольна, я-то сам — не оч.»

— Интересно, знал ли что-нибудь Кок о дальнейшей судьбе своей «противн. тетки»? — заметил я, расшифровав, наконец, каракули; основная идея автора состояла, по-видимому, в том, чтобы как можно больше буковок вместить в каждую строчку.

— В том-то все и дело, что знал. Вот, смотри! — Арнольд вырвал у меня блокнот и перелистнул несколько страниц. — Читай здесь.

«Снова в Блонфилде. От добрых людей узнал про миссис А. С. — уж месяц как ее вздернули. Год назад получил от нее 20 шилл. Знал бы — не согл. и на 20 ф. Повесили без шуму, в амбаре, вернулись за телом — а ее уж и нету. Одни грешат на родичей, другие на дьявола, потому как дураку понятно, что ведьму надо огнем жечь. В округе паника, все боятся подходить к амбару. Младенца забрали муж с женой, кто такие — неизвестно, приехали на суд, а потом их след простыл. Услыхав сие, ужаснулся и хвалу воздал Господу за нынешнее здравие свое.»

— Сдать бы все это: портрет — в местный музей, блокнот — в библиотеку. Но старый библиотекарь ушел на покой, да и читатель теперь другой: интересуется все больше справочной и научной литературой. Тебе не кажется, Баффер, что если так пойдет и дальше, то к концу следующего десятилетия гуманитарные науки вообще выпадут из учебных программ?