Майенская псалтирь

– Прямо Сквирс, владелец школы в Йоркшире. Помните «Николаса Никльби»? Нет, нет, вы нисколько не похожи на этого мерзкого типа. Постойте, дайте–ка сообразить!

Я внимательно оглядел упрямое костистое лицо, густую шевелюру, запавшие глаза угрюмой обезьяны, строгий опрятный костюм.

– Так и есть! Хедстон из «Нашего общего друга».

– Бросьте, – проворчал он. – Я пришел сюда не за тем, чтобы слушать разные гадости на свой счет. Храните литературные воспоминания про себя, друг Баллистер, мне нужен моряк, а не книгочей. С книгами я как–нибудь и сам разберусь.

– Пардон, – возразил я обиженно, поскольку в моей среде меня уважали за начитанность. – Пардон, не вы один получили образование. У меня в кармане диплом капитана каботажного плаванья.

– Потрясающе, – фыркнул он.

– Не будь этой дурацкой истории с пропажей канатов и ящиков с мылом, где я, поверьте, не при чем, я бы здесь не рядился командовать корытом в шестьдесят тонн.

Он примирительно улыбнулся.

– Я вовсе не хотел вас задеть. Капитан каботажного плаванья – это кое–что.

– Математика, география, гидрография, начала небесной механики. Прямо как у Диккенса: порядком балласта в этом…Баллистере!

На этот раз он искренне засмеялся.

– Я вас недооценил, Баллистер. Хотите еще виски?

– Это мое слабое место.

Я улыбнулся в свою очередь. На столе появилась новая бутылка и дурная минута разошлась, словно дымок из трубки. Я продолжил деловой разговор.

– Теперь насчет экипажа. Во–первых, Турнепс. Фамилия смешная, но ее с честью носит славный малый и отличный моряк. Правда, не так давно он вернулся… ну, в общем, на ступальную мельницу он угодил не по своей воле. Если вам почему–либо…

– Ни в коей мере.

– Тогда все в порядке. Он за деньгами не гонится, а рому выпить всегда не прочь. На качество ему плевать, было бы побольше. Хочу также порекомендовать голландца Стевена. Записной молчун, но ему разорвать причальный канат так же просто, как вам откусить кончик сигары.

– И, конечно, что–нибудь вроде ступальной мельницы?

– У них в стране такого не водится, но эквивалент не исключен.

– Ладно. Как его?

– Стевен.

– Сколько?

– Да не слишком много. Налегает на сухари с беконом и еще обожает вишневый джем. И потому как провизию надо все равно запасать…

– Ладно. Хоть полтонны джема.

– Будет вашим рабом. Так. Я бы предложил Уолкера, да не больно он красив.

– А вы юморист, Баллистер.

– Как сказать. У него откушен нос, отрезано ухо и с подбородком не все в норме. Завсегдатаю музея мадам Тюссо, может, и понравится, а так… А все итальянские матросы, будь они прокляты.

– Хорошо. И кто у вас еще на примете, любезный Баллистер?

– Двое парней что надо. Джелвин и брат Тук.

– Мало Диккенса, еще и Вальтер Скотт!

– Не хотелось говорить, но раз уж вы начали… Брат Тук. Знаю молодца только по этой кличке. Он немного повар, эдакий морской мастер Якоб.

– Превосходно, Баллистер. Вот уж не думал встретить в вашей среде столь интеллигентного человека.

– Джелвин и брат Тук неразлучны. Позовешь одного, откликнется другой, наймешь одного, нанимай другого. Вот такие дела.

Я нагнулся и доверительно зашептал:

– Люди не совсем обыкновенные. Говорят, Джелвин из королевской семьи, а брат Тук вроде преданного слуги в несчастье.

– Значит, вознаграждение должно соответствовать рангу?

– Пожалуй. Когда–то этот самый принц был заправским автомобилистом. Ему бы и заняться вашим вспомогательным мотором, ведь никто другой…

И тут случился маленький эпизод, собственно к делу не относящийся, хотя я о нем часто вспоминал впоследствии. В бар вошел, а вернее влетел, загнанный шквальным порывом ветра, какой–то бедолага. Это был сухопарый малый, длинный, как жердь, взъерошенный и промокший не хуже бродячей собаки. Он спросил стакан джина и с наслаждением поднес к губам. Вдруг раздался звон стекла. Я поднял глаза: парень уставился на моего компаньона с несказанным ужасом, потом прыгнул к двери и нырнул в промозглую тьму, позабыв на стойке полукрону. Похоже, школьный учитель не заметил инцидента, по крайности не подал вида, но я, помнится, все спрашивал себя, какая дикая мысль заставила этого голодранца, этого последнего из последних бросить свои деньги, выронить стакан джина и рвануть из натопленного бара на ледяную улицу?

Погожим днем ранней весны пролив НортМинч раскрылся перед нами на удивление гостеприимно. Шалые подводные течения кое–где давали о себе знать, но их легко было заметить по зеленым спинам, бугристым, как туловища издыхающих рептилий.

Один из внезапных юго–восточных бризов, дующих только в этом углу, принес нам за двести миль запах первой ирландской сирени и, действуя вместе с мотором, протолкнул нас к Биг–тоэ. Но здесь настрой и мотив изменились.

Водовороты перекрещивались и свистели наподобие паровых сирен. Лавировать меж бурунов было нелегким делом. Какой–то плавучий островок, заброшенный с просторов Атлантики, яркий, словно майская лужайка, вынырнул из–под бушприта и, ударившись о прибрежную скалу, рассыпался мрачным каскадом гниения и тлена. Сколько раз мы опасались, что ураган, словно единым взмахом гигантской бритвы, срежет мачты «Майенской псалтири». По счастью, этот великолепный парусник держался с элегантностью истинного джентльмена. Пользуясь часовым затишьем, мы завели мотор и таки сумели проскочить в заливчик Биг–тоэ, а через несколько минут разъяренный прилив ринулся по нашему следу, грохнув в корму вспененным изумрудной пылью валом.

– Мы здесь не в очень–то приветливых водах, – сообщил я своему экипажу. – Если на нас наткнутся береговые молодчики, объяснений не миновать, а у них в обычае начинать переговоры ружейными выстрелами. Так что приготовимся ко всему.

И спустя некоторое время молодчики действительно появились, правда, на свою беду, хотя беда эта показалась нам сколь тревожной, столь и загадочной.

Восемь дней мы простояли на якоре в бухточке, спокойной, словно утиная заводь. Жили мы отменно, качество провизии и напитков было достойно великосветской яхты. На расстоянии примерно семи взмахов весел таился крохотный пляж красного песка, где пробивался ледяной пресноводный ручеек.