Возлагаю крест (СИ)

- Уберите, - велел я. - Выпейте чаю. Мне нужно отлучиться. Зайду к следователю, в Алёнкину школу.

- Прогоняешь? - как-то обречённо спросила тёща. - Может, я приберу пока у вас?

Я понял, как ей смертельно страшно оставаться одной в своей квартире, в которую никогда больше не войдёт Алёнка. До которой она не дошла всего несколько десятков метров.

- Не нужно, - твёрдо ответил я. - Так что насчёт кружки чая? Я тороплюсь, поверьте.

Анна Петровна кивнула несколько раз, застегнула пальто, которое я даже не предложил ей снять, молча прошла в прихожую. Глянула по привычке в зеркало и с тихим воплем прислонилась к стене. Я еле успел подхватить её.

- Что с вами, Анна Петровна? Скорую?..

Белая как мел, тёща указала на завешенное простынёй зеркало. Его край, свисавший до полу, ещё колыхался.

- Почудилось... - прошептали её иссиня-бледные губы.

В прихожей стоял мерзкий запах мёртвой плоти, обработанной каким-то химическим веществом.

2

Конечно, ни к какому следователю я не пошёл. И в школу тоже, хотя нужно было сдать несколько учебников и книг в библиотеку. Лена их упаковала ещё неделю назад, когда к нам заходили толпы людей и беспрестанно что-то говорили. Мне вспомнились слова тестя: "Потише, товарищи, потише..."

А ведь и вправду, все эти дни голова раскалывалась от голосов людей и тихих звуков наподобие шума прибрежных волн. Словно тот мир, где сейчас Попрыгун, рвался заявить о себе, поведать тайну, которую не знают живые. Да, точно, Иван Иванович тоже слышал его. Но вряд ли понял. Может, мне удастся различить в этом рокоте дочкины речи?

Я собрался -- в который уже раз! - пройти тот путь, который проделала Попрыгун десять дней назад. От крыльца нашего дома до подвала, где её нашли. Там теперь замок на двери. Почему не навесили его раньше? Тогда бы Попрыгун добралась до дедовой квартиры. Была бы куплена ёлка. И Новый год, и Рождество в кругу семьи. И ещё куча всяких праздников...

Я вышел из дома. Падал частыми хлопьями просто сказочный снежок. Попрыгун сказала бы, что кто-то в небесах решил не трясти решето с перьями, а вспорол гигантскую перину и обрушил на землю настоящий водопад пуха. Эх, дочка... Как же оскудел мир без тебя!

Этот небывалый снегопад не просто так. Знак, знамение... Только бы разгадать смысл. Не упустить незримую связующую нить.

Сквозь подвижную, как бы текущую стену снежинок мелькнуло сиреневое пятно. Дочкина пихора! Я ломанулся вперёд, толкая прохожих, поскальзываясь на тротуарных плитках, размахивая руками. Яркая одёжка словно растворилась.

Очутился возле передвижного киоска, где торговали свежей выпечкой, вдохнул тёплый, уютный аромат ванили. Попрыгун всегда просила купить плюшку, густо посыпанную сахарной пудрой.

Я нагнулся к окошку, постучал в пластиковую створку. Продавец не открыла. С досады треснул кулаком. Пластик провалился внутрь.

- Так не работает киоск-то... - заметила проходившая мимо тётка. - Теперь на Смоленскую за булками ходим.

Я застыл в замешательстве: откуда же взялся запах выпечки?

А из чёрной пустоты киоска вдруг потянуло сыростью и тленом.

Я зашагал дальше. Вот и супермаркет. На углу -- старик-побирушка со своей собакой. Оба настолько дряхлые и жалкие, что суетливые покупатели далеко обходили их стороной, словно боясь нечаянно коснуться нищеты и одиночества. Попрыгун жалела и старика, и его беспородного пса, всего в паршивых залысинах и, по-моему, слепого от старости. Бросала в почерневшую от времени алюминиевую кружку монетки. Вот она наклонилась к псу... Стой!..

Три заснеженных силуэта -- тёмное пальто, рыжеватая собака и нарядная сиреневая пихора -- скрылись за спинами торопливых людей, только что вышедших из автобуса.

Я подбежал -- никого. Обратился к парню, стоявшему с сигаретой на крыльце магазина:

- Извините... Вы не видели здесь нищего старика? Он с моей дочкой разговаривал.

Молодой человек, кажется, из нашего же дома, настолько примелькавшимся было его лицо, приветливо, как знакомому, ответил:

- А старикана здесь давно нет. Больше недели, наверное. Поди, перебрался на другое место. А...

Парень не договорил и уставился на меня. В его глазах всё отразилось: припоминание, узнавание, недоумение. Он щелчком отправил недокуренную сигарету в урну, сухо кивнул и стремительно зашагал прочь. Понятно, принял меня за спятившего от горя. Наверное, ещё и сплетен наслушался...

Я тоже отправился дальше. Через несколько метров остановился. Что за чушь? Здесь, на газоне у многоэтажки, должны быть фигуры из искусно сформированного кустарника -- Три Медведя перед чугунным пнём.

Попрыгун, когда я забирал её из музыкалки, всегда влезала на этот пень и раскланивалась воображаемым зрителям, медведям, держа футляр со скрипкой у груди. Так где же чёртовы медведи? Вчера же ещё стояли -- с осыпавшейся мелкой листвой, почерневшими нестрижеными ветками, которые торчали как попало и лишали "скульптуры" их прежних форм.

Спросить у прохожих не решился и поплёлся дальше.

Что произошло-то? Дочка забрала с собой часть привычного мира? Или она, эта часть, покинула меня вместе с кровиночкой?

Сейчас должны показаться из-за домов корпуса её школы. А если всё же зайти? Нет, это свыше сил. Завтра.

Однако вместо школы за бетонным забором возвышались два крана, стены какой-то стройки. Вот как... А может, к лучшему? Пройду дальше, пересеку проспект и возле дома Лениных родителей обнаружу дочку.

Впереди замаячил сиреневый глаз светофора. Разве такое случается?.. Я заспешил через дорогу, не дойдя несколько метров до пешеходного перехода. Взвизгнули шины, залились тревожными гудками автомобили. Ох ты, наверное, всё же на красный попёр. Да и плевать. Мне был знак. Нужно торопиться. Потому что "быстрее" - моё любимое слово.

Когда подбежал к дому тестей, снегопад прекратился. Подул ветер и разорвал облачную пелену. Выглянуло солнце. Я спустился по ступенькам, которые полностью были скрыты сугробами. Потрогал здоровенный замок. Не успел.

Ничего, завтра снова пойду. У меня в запасе ещё две недели новогодних "каникул".

В кармане завибрировал мобильник. Провалитесь все, не отвечу. Сбросил вызов, но трубка не унялась. Отключил телефон, развернулся, чтобы подняться по лестнице.

На ступеньке в рассыпчатой, зернистой мякоти сугроба застряло что-то ярко-алое. Нет, не кровь... Я поднял детский мячик. Не припомнил такого у дочери, но разве это сейчас важно? Попрыгун дожидается меня у бабки.

Рванулся к подъезду, оттолкнул женщину, которая только что вышла. В лифте нетерпеливо попинал стенку - "быстрее, быстрее"! Перед дверью не смог вздохнуть от волнения, нажал зачем-то кнопку звонка, который был отключён бог весть когда. Не успел осознать глупость поступка, как раздалась переливчатая трель. Створка распахнулась, в глаза ударил сноп света, словно от прожектора.

Попрыгун, с её трогательным бантом на макушке, в школьной форме, чистенькой, без пятен крови, стояла на пороге в круге ярчайшего сияния и недоумённо смотрела на мои руки.

- Папа, что это? - раздался резковатый, как говорил дед, "командирский" голосок.

Родная моя!

Я еле оторвал взгляд от её личика и уставился на то, что держал.

Истекающая багровыми каплями, тёплая плоть. Обрезанные бледные сосуды. Лиловая содрогавшаяся мышца...

То, что убийца извлёк из растерзанного тела.

Очнулся. Передо мной - тёща с зарёванным, помятым лицом.

- Что это, Слава? Зачем тебе мячик? - она.

Голова раскалывалась, перед глазами всё плыло и дрожало, но я заметил, как плохо выглядит Анна Петровна, с которой расстался не больше часа назад.

Я швырнул мяч назад, он заскакал вниз по лестнице.

- Как ты узнал, что Ваня умер? - шлёпая трясшимися губами, спросила тёща. - Я всё звонила тебе... Не дозвонилась.

Я вошёл и без сил опустился на пуф.

- Полчаса назад сообщили... - сухо, без слёз, страшно кривя рот, заплакала Анна Петровна.