Кокон

— Ты опаздываешь, мой мальчик, — сказал отец между двумя напечатанными фразами и двумя ложками супа.

— Знаю, папа, — ответил Дэнни, не останавливаясь, — но я кое-что нашел.

Еще одна фраза и еще одна ложка.

— Сколько раз я тебе говорил выражаться более определенно. Кое-что! Это может быть чем угодно, от своей дороги в жизни до монетки в кармане старой куртки.

Дэнни бросил с площадки второго этажа:

— Это именно кое-что: я не знаю, что это такое.

Отец заворчал, но когда он дочитал абзац, подбирая в супе последний кусочек мяса, и произнес в адрес сына: «Что бы то ни было, оно подождет, пока ты пообедаешь», глаза Дэнни уже не отрывались от этой штуки за ламповым стеклом.

Даже при ярком электрическом освещении это походило на рептилию. Для гусеницы размер очень большой, от десяти до двенадцати сантиметров, прикидывал Дэнни; окрас мутно-фиолетовый, а в нижней части темно-желтый. На каждой оконечности находилось по три выступа в форме рожек киноварного цвета; они заметно загибались внутрь и были покрыты маленькими жесткими волосками. Изо рта выдавались наружу небольшие щупальца, напоминающие клешни ракообразных; кожа была морщинистой, как у черепах, брюшные сегменты четко выделены. Ножки еще не были снабжены подобиями хоботков, присущих обычно гусеницам; они имели форму маленьких чешуйчатых шипов.

Экземпляр действительно был достоин своего «замка». Он не фигурировал ни в одном из иллюстрированных атласов Дэнни; он сохранит его в тайне, и потом, когда после метаморфозы предъявит миру крылатое насекомое, известность отца, которую тот приобрел, добывая редких животных, побледнеет рядом с его собственной. Единственное, о чем он смог догадаться, исключительно из-за размеров, это то, что имеет дело с личинкой бабочки скорее ночной, чем дневной.

Он все еще был погружен в созерцание, когда служанка принесла поднос.

— Вот, — сказала она, — поскольку мистер настолько занят, что не находит времени, чтобы пообедать, как все маленькие мальчики. Если бы это зависело только от меня, вы бы остались голодным. — Она опустила поднос на стол и скривилась. — Фу! Что же может так вонять в этой комнате? Что там у вас теперь?

Она принялась осматриваться.

— Выйдите отсюда, — заорал он, готовый на нее броситься. — Выйдите!

— Нет и речи, чтобы я отсюда вышла, если вы так со мной разговариваете.

Он поднялся и в бешенстве вытолкал массивную служанку наружу, захлопнул дверь и закрыл на ключ.

Она что-то кричала за дверью. Дэнни не разобрал, что именно, да ему и дела до этого не было, поскольку он сам орал изо всех сил: «И больше никогда не приходите!» После чего девушка скатилась с лестницы и отправилась искать отца Дэнни.

Как и можно было ожидать, тот посочувствовал ее судьбе, согласился, что необходимо принудить сына к известной дисциплине, а затем, вернувшись к своей трубке и рукописи, выкинул все это из головы.

На следующий день Дэнни сказал горничной, что отныне запрещает ей входить в комнату, ни для того, чтобы заправлять постель, ни делать уборку.

— Еще посмотрим, — сказала она, — не будет ли это тем удовольствием, на которое я и не смела рассчитывать в этом мире, если мне никогда не придется входить в эту вонючую комнату.

Она снова обратилась к отцу Дэнни, и на этот раз, явно неохотно, он позвал ребенка.

— Этель говорит, что ты не хочешь ее пускать в свою комнату, — сказал он, глядя на него поверх очков.

— С этим нельзя больше мириться, — ответил Дэнни. — Понимаешь, папа, она ничего не смыслит в гусеницах, коконах и во всех этих вещах, и после нее повсюду такая неразбериха.

— Но кто же станет заниматься заправкой твоей постели, уборкой пыли и остальным?

— Я сам, — объявил Дэнни. — Это справедливо. Если я не хочу, чтобы входили в мою комнату, то должен буду заняться всем этим сам: убирать постель, например, наводить порядок.

— Сказано по-солдатски, мой мальчик. Я понимаю твои чувства, и если ты действительно желаешь пойти на соглашение, взяв на себя определенные обязательства, то я не вижу, почему этому не быть. Но, — и он навел на ребенка разрезной нож, выточенный из моржового клыка, — если твоя комната не будет чистой и приведенной в порядок, мы будем вынуждены отменить данную привилегию; не забывай об этом.

Отец, радуясь тому, что встреча не приняла тягостного оборота, которого он боялся, сказал сыну, что тот может идти. С этого дня Дэнни носил ключ от комнаты в своем кармане.

Поскольку гусеница отказалась от всего набора листьев, предложенных ей, а перестают они есть перед переходом в состояние куколки, Дэнни понял, что в тот момент, когда он снял ее с побега сассафраса, она как раз была занята приготовлением своего кокона. Теперь гусеница находилась в состоянии возбуждения, близком к конвульсиям; она передвигалась в своем ламповом стекле, переползая с сучка на сучок, на первый взгляд бесцельно, на самом деле — выискивая, где бы прикрепиться. Наконец, после целого дня, проведенного в этом блуждании, гусеница прицепилась к развилке веточки и принялась плести свой кокон. Еще через двадцать четыре часа шелковый аламбик [1] был закончен.

Теперь Дэнни нечего было наблюдать; тем не менее, он простаивал часы напролет, устремив глаза на кокон, обвисавший на стебельке сассафраса, как паразитический нарост. Сосредоточенность Дэнни была такой, что, казалось, его взгляд разрывает шелковый покров и просматривает в мельчайших деталях таинство, разворачивающееся внутри.

Дневные выходы Дэнни на поиски обычных куколок случались все реже и реже. Они представляли для него теперь интереса не более чем гранаты для любителя изумрудов. Его худое загорелое лицо сделалось отекшим, а ладони белыми и постоянно влажными.

Месяцы зимы тянулись нескончаемо, и затаенное нетерпение Дэнни распространялось только на то, что находилось внутри кокона. Его комната была холодной, никогда не проветривалась, так как необходимо было поддерживать низкую и постоянную температуру, чтобы кокон мог просуществовать в забытьи до весны. Постель заправлялась лишь изредка, и толстый слой пыли и грязи покрывал паркет. Раз в неделю горничная оставляла у двери половую щетку и совок для мусора, а также чистые простыни. Дэнни забирал только эти последние, и они образовывали на полу комнаты кипу, к которой он не притрагивался неделями. Отец интересовался его здоровьем лишь для того, чтобы к положенному по закону и ипохондрическому письму своей жене добавить постскриптум, упоминающий о том, что их сын чахнет, и когда он получал встревоженный ответ, спрашивал мимоходом у Дэнни, хорошо ли тот себя чувствует. Утвердительный, хотя и осторожный ответ ребенка, похоже, вполне его удовлетворял. Он посылал жене открытку, сообщавшую, что сын уверяет его в своем добром здравии, и на этом считал собственные обязанности исполненными.

Когда апрель подходил к концу, Дэнни переместил свое сокровище поближе к окну, чтобы солнце пробудило то, что пребывало внутри в состоянии летаргического сна. Через несколько дней у Дэнни возникла уверенность, что оно старается освободиться, так как кокон теперь казался бестолково пляшущим на своей нити. Он бодрствовал всю ночь, с красными и опухшими глазами, прикованными к кокону, словно к предмету с гипнотической властью. Отец позавтракал один, и к девяти часам его озабоченность возросла до такой степени, что он послал горничную узнать, все ли в порядке. Она со всей поспешностью вернулась рассказать, что в Дэнни еще достаточно жизни для того, чтобы нагрубить ей. Отец в ответ пробормотал что-то о матери, здорово устроившейся со своей ответственностью. Горничная заявила, что она, не в обиду будь сказано, хотела бы получить неделю отдыха. Она рвалась перечислить побудительные причины, но хозяин небрежным жестом отпустил ее, попросив лишь подождать до того, как найдет кого-нибудь на замену.

В десять часов Дэнни был абсолютно уверен, что кокон собирается вот-вот раскрыться; в десять с половиной у него не осталось и тени сомнения. Это произошло без нескольких минут в одиннадцать. Внутри возникло конвульсивное движение, и с легким шелковым шорохом покров разорвался на вершине. Подвижные усики и передние лапки высунулись наружу, лапки вцепились в край, чтобы протащить тело сквозь узкое отверстие. Мохнатое вытянутое брюшко, с которым сочленялись смятые крылья, было освобождено. И немедленно животное начало карабкаться на веточку, к которой был подвешен кокон. Дэнни, бесчувственный ко всему остальному миру, наблюдал за процессом. Достигнув конца веточки, и не имея, следовательно, возможности двигаться дальше, насекомое принялось отдыхать; с обоих боков его вздутого тела свисали мокрые неуклюжие крылья. Брюшко начало пульсировать, с каждой пульсацией заметно сокращаясь, и постепенно, очень постепенно, усики выпрямлялись, а крылья разворачивались, благодаря сокам, посылаемым телом.