Кошмар в музее

Напряженность в их взаимоотношениях достигла своей высшей точки в сентябре. Как-то раз, днем, Джонс заглянул в музей и стал прогуливаться по его мрачным коридорам, уставленным столь хорошо знакомыми ему ужасными, фигурами, когда услышал странный звук, доносившийся со стороны мастерской Роджерса. Другие посетители тоже услышали его и затихли, прислушиваясь к колыхавшемуся под сводчатыми потолками подвала эху. Трое служителей музея обменялись странными взглядами, а один из них, смуглый, молчаливый, похожий на иностранца, который обычно занимался реставрационными работами и часто помогал Роджерсу, изобразил на лице улыбку, озадачившую, его коллег и буквально полоснувшую по нервам чувствительную натуру Джонса. Это был визг или вопль какого-то животного, скорее всего собаки, в состоянии крайнего ужаса и предсмертной агонии. Леденящий душу, преисполненный боли крик был особенно жутким именно здесь, в окружении всех этих чудовищ и уродов. Между тем Джонс вспомнил, что вход в музей с собаками запрещен.

Он направился к двери, ведущей в мастерскую, но смуглый служитель жестом остановил его. Мягким, с чуть заметным акцентом голосом, в котором звучали одновременно и извинение, и язвительная насмешка, он сказал, что мистера Роджерса сейчас нет, а вход в мастерскую в его отсутствие запрещен. Он пояснил, что крик скорее всего донесся из небольшого дворика позади музея. В округе было полно бездомных дворняг, и драки их оказывались подчас весьма шумными. В самом музее никаких собак не держали.

По стертым каменным ступеням Джонс выбрался на улицу и с интересом обследовал убогий район, окружающий музей. Покосившиеся здания, некогда жилые, а теперь занятые в основном под магазины и склады, выглядели ветхими и древними. Над всем районом плавала отвратительная вонь. Мрачное здание, подвал которого служил музеем, имело сводчатый проход, выложенный тёмным булыжником, по которому и двинулся Джонс. Его обуревало смутное желание отыскать внутренний дворик и разобраться с загадочным собачьим воплем.

Даже в свете послеполуденного солнца двор казался мрачным и выглядел еще более уродливо и зловеще, чем разрушающиеся фасады ветхих построек. Никаких собак Джонс, однако, не обнаружил и про себя удивился, что если они и были, то как же стремительно смогли улетучиться все следы столь отчаянной и свирепой драки?

Джонс постарался заглянуть в окна подвальной мастерской — узкие прямоугольники с грязными стеклами, расположенные почти на одном уровне с тротуаром, которые своим безликим, отталкивающим видом напоминали глаза мертвой рыбы. Слева он разглядел старую, потертую от времени лестницу, которая вела к темной двери, запертой на массивный замок. Подчиняясь какому-то импульсу, он как можно ниже наклонился к влажному, побитому булыжнику мостовой и заглянул внутрь помещения в надежде на то, что тяжелые Зеленые портьеры, которые, как он заметил во время посещения мастерской Роджерса, окажутся не задернутыми. Снаружи на стеклах лежал толстый слой грязи, но Джонс протер одно из окон платком и с радостью обнаружил, что портьеры действительно не задернуты.

В подвале, однако, царил такой мрак, что практически невозможно было что-либо разглядеть. Передвигаясь от окна к окну, Джонс смог разобрать лишь необычные рабочие инструменты, которые причудливо вырисовывались то там, то здесь. Было ясно, что в помещении никого нет, но, когда Джонс наклонился над окном, располагавшимся ближе всех к сводчатому проходу, он заметил в дальнем конце подвала слабый свет. Он почувствовал некоторое замешательство. Откуда там мог быть свет? Это была внутренняя сторона комнаты, и сейчас он не припоминал, чтобы видел там раньше газовый рожок или электрическую лампочку. Снова заглянув внутрь, он определил, что источник света имеет форму вертикального прямоугольника довольно солидных размеров, и вновь задумался. Именно в этом месте находилась тяжелая деревянная дверь с необычно массивным навесным замком; та самая дверь, которую никогда не открывали и над которой располагалось грубо намалеванное изображение некоего таинственного символа, явно позаимствованного из старинных магических культов или верований. Получалось, что сейчас эта дверь была приоткрыта и где-то за ней горел свет.

Джонс принялся бесцельно бродить по мрачным улицам, убивая время и надеясь позже застать Роджерса в музее. Едва ли он мог четко ответить на вопрос, зачем именно ему понадобилось видеть хозяина музея. Видимо, его беспокоили какие-то смутные предчувствия, связанные с тем диким собачьим воплем и источником света за загадочной дверью с тяжелым навесным замком. Служители музея как раз собирались уходить и ему показалось, что Орабона — тот самый смуглый иностранец — посмотрел на него с лукавым, сдержанным любопытством. Джонсу не понравился этот взгляд, хотя он прежде не раз замечал, что служитель подобным образом смотрит и на своего хозяина.

Опустевший демонстрационный зал казался в этот вечер особенно мрачным, однако Джонс быстрым шагом пересек его и постучал в дверь рабочего кабинета Роджерса. Ответ послышался лишь после некоторой паузы, хотя он отчетливо слышал за дверью шарканье шагов. Наконец, после повторного стука загремел засов и старинная шестипанельная дверь с ворчливым скрежетом приоткрылась, представив взору гостя согбенную фигуру Роджерса с пылающими глазами. С первого взгляда можно было определить, что хозяин музея находится в необычном состоянии. В его приветствии прозвучали оттенки явного злорадства и даже отвращения, а речь сразу же сбилась на вычурные бормотания самого невероятного и зловещего свойства.

Служение древним богам, безымянные жертвоприношения, естественное происхождение некоторых из его потаённых экспонатов — опять та же хвастливая болтовня, которую он высказывал сейчас со все усиливающимся самодовольством в голосе. Джонсу стало ясно, что безумие с новой силой охватывает несчастного мастера. Временами Роджерс бросал мимолетные взгляды в сторону запертой на висячий замок внутренней двери в дальнем конце комнаты, а также на кусок грубой мешковины, валявшийся на полу неподалеку от нее, — под тряпкой явно угадывался какой-то небольшой предмет. С каждой минутой Джонс чувствовал себя все более неуютно и теперь отгонял мысль обсудить с хозяином музея события минувшего дня с таким же упорством, с каким несколькими часами раньше намеревался поговорить с ним.

Замогильный бас Роджерса хрипел от еле сдерживаемого возбуждения, временами сбиваясь на напряженное бормотание.

— Помните, — воскликнул он, — что я рассказывал вам о разрушенном городе в одном из городов Индокитая, где когда-то жило Чо-Чо? Вы не могли не признать тот факт, что я действительно был там — я же показывал вам фотографии, хотя вы и высказали предположение, что фигуру того пловца я вылепил из воска. Если бы вы, как и я, видели его, извивающегося в подземных водоемах…

Ну так вот, я расскажу вам еще кое-что. Я не касался раньше этой темы, потому что хотел сначала довести дело до конца, а уж потом выступать с какими-то заявлениями. Вы увидите снимки и поймете, что географию подделать невозможно, а кроме того у меня есть другие способы доказать вам, что Оно представляет собой отнюдь не продукт моего воскового творения. Вы никогда не видели Его, потому что проводимые эксперименты исключали возможность организации каких-либо выставок или экспозиций.

Хозяин музея бросил странный взгляд в сторону запертой двери:

— Все уходит корнями в тот долгий ритуал, связанный с восьмым фрагментом Пуахота. Когда я наконец разобрался, то понял, что он может иметь лишь одно-единственное значение. Там, на севере, еще до земли Ломара и до того как появился первый человек, жили некие существа, и Оно было одним из них. Поэтому наша экспедиция двинулась в сторону Аляски, из Форт-Мортона начала восхождение на Нутак, причем я все время был убежден, что обязательно найдем Его там. Перед нами предстали громадные, исполинские развалины, целые гектары руин. Мы рассчитывали на большее, но чего можно ожидать по прошествии трех миллионов лет? И не об этом ли рассказывают эскимосские легенды? Нам не удалось найти ни одного проводника, даже самого нищего, так что пришлось самим добираться на санях до Нома, к американцам. Хуже всех в том климате пришлось Орабоне — он всю дорогу был хмурый, постоянно злился.