Американские рассказы и повести в жанре "ужаса" 20-50 годов

Однако Чарльз появился лишь в мае 1925 года. Заранее предупредив несколькими открытками о своем приезде, молодой путешественник с комфортом пересек океан на корабле «Гомер» и проделал неблизкий путь из Нью-Йорка до Провиденса в поезде, упиваясь зрелищем невысоких зеленых холмов, жадно вдыхая благоухание цветущих садов и любуясь белыми зданиями городков весеннего Коннектикута. Первый раз за много лет он вкусил прелесть сельской Новой Англии. Озаренный золотым светом весеннего дня, поезд мчался по Род-Айленду, и сердце юноши лихорадочно билось от радостного волнения, а когда поезд въехал в Провиденс мимо Резервуара и Элмвуд-авеню, у Чарльза, словно в ожидании чуда, перехватило дыхание. На площади, расположенной почти на вершине холма, там, где соединяются Броуд-, Вейбоссет- и Эмкайестер-стрит, он увидел внизу залитые огнем закатного солнцем уютные дома, купола и острые кровли старого города. Как сладко закружилась у него голова, когда нанятоеим на вокзале такси съехало по склону и показались высокий купол и светлая, испещренная яркими пятнами крыш, зелень на пологом берегу по ту сторону реки, высокий шпиль Первой баптистской церкви, образчик колониального стиля, светящийся розовым отблеском в волшебном вечернем свете на фоне бледно-зеленой, едва распустившейся листвы.

Старый Провиденс! Этот город и таинственные силы, порожденные долгой, непреходящей историей, заставили юношу появиться на свет и проникнуть взглядом в прошлое с его чудесами и тайнами, безграничные глубины которых неподвластны ни одному пророку. В его площадях и улицах таится нечто чудесное и пугающее, и все долгие годы прилежных изысканий, все странствия были лишь подготовкой к долгожданной встрече с Неведомым. Такси мчало его мимо почтовой площади, с одной стороны которой промелькнула река, мимо старого рынка и места, где начиналась бухта, вверх по крутому извилистому подъему, а к северу от него за огромным сверкающим куполом виднелись залитые закатным заревом ионические колонны церкви Крисчен Сайенс. Вот показались знакомые с детских лет уютные старые имения и причудливо выложенные кирпичом тротуары, по которым он ходил еще совсем маленьким. И наконец, небольшая белая заброшенная ферма справа, а слева — классический портик и солидный фасад большого кирпичного особняка, где он родился. Так Чарльз Декстер Вард вернулся в свой отчий дом, окруженный сгущавшимся вечерним сумерком.

5.

Психиатры не столь ортодоксального направления, как доктор Лайман, связывают начало подлинного безумия Варда с его путешествием по Европе. Допуская, что юноша был совершенно здоров, когда покинул Америку, они полагают, что возвратился он сильно изменившимся. В свою очередь, Виллет отказывается признать правоту даже таких утверждений. Что-то произошло позже, упрямо твердит доктор; странности юноши на этой стадии болезни следует приписать тому, что за границей он часто совершал некие ритуалы, безусловно необычные, но ни в коем случае не говорящие о психических отклонениях.

Значительно возмужавший и окрепший Чарльз Вард на первый взгляд казался совершенно нормальным, а в разговорах с Виллетом проявил самообладание и уравновешенность, которые ни один сумасшедший, желавший притвориться здоровым, — даже при скрытой форме душевной болезни, — не сумел бы продемонстрировать в течение долгого времени. На мысль о безумии наводили лишь звуки, которые в разное время суток раздавались в лаборатории Чарльза, помещавшейся на чердаке: монотонные заклинания, напевы и жуткие, оглушающе-громкие, ритмичные декламации. И хотя голос всегда принадлежал Варду-младшему, что-то в нем самом и в произносимых со странным говором повторяющихся словно формулы фразах заставляло невольного слушателя холодеть от страха. Заметили, что почтенный черный кот Ник, всеобщий любимец, принадлежавший к самым уважаемым обитателям дома Вардов, шипел и испуганно выгибал спину каждый раз, когда до него доносились произнесенные с определенной интонацией слова.

Запахи, которые временами проникали из лаборатории, тоже казались в высшей степени необычными: иногда они бывали ядовито-едкими, но чаще оттуда долетали манящие и неуловимые ароматы, словно обладавшие какой-то волшебной силой — они заставляли грезить наяву, вызывая фантастические образы. Тот, кто вдыхал их, говорил, что перед ним, как миражи, возникали великолепные виды — горы странной формы либо бесконечные ряды сфинксов и гиппогрифов, исчезающие вдали в необозримом пространстве. Вард не предпринимал, как прежде, прогулок по городу, целиком отдавшись изучению странных книг, которые он привез домой, и неменее странным занятиям в своей библиотеке. Европейские источники открыли для него новые горизонты и возможности, заявил он; вскоре мир будет потрясен какими-то великими открытиями. Изменившееся и даже словно постаревшее лицо юноши стало почти неотличимо от портрета Карвена. После разговоров с Чарльзом доктор Виллет часто останавливался перед камином, удивляясь феноменальному сходству юноши с его отдаленным предком и размышляя о том, что, пожалуй, между давно усопшим колдуном и Чарльзом осталось единственное различие — небольшое углубление над правым глазом, хорошо заметное на картине. Беседы с молодым пациентом, которые доктор проводил по просьбе отца Чарльза, демонстрировали одну любопытную особенность. Вард никогда не выказывал нежелания встречаться и говорить с доктором, но последний видел, что никак не может добиться полной искренности от молодого человека: его душа была как бы закрыта. Часто Виллет замечал в комнате странные предметы: небольшие изображения из воска, которые стояли на полках или на столах, полустертые остатки кругов, треугольников и пентаграмм, начерченных мелом или углем на полу в центре просторной библиотеки. И по-прежнему каждую ночь звучали заклинания и поражавшие странными ритмами напевы; в результате Вардам стало очень трудно удерживать у себя прислугу, равно как и пресекать толки о безумии сына.

В январе 1927 года произошел необычный инцидент. Однажды около полуночи, когда Чарльз произносил заклинание, гортанные звуки которого угрожающе отдавались в комнатах, со стороны бухты донесся сильный порыв ледяного ветра, и все соседи Вардов ощутили слабую и необъяснимую дрожь, сотрясавшую землю вокруг их дома. Кот метался в ужасе, и на милю вокруг жалобно выли собаки. Это было словно прелюдией к сильной грозе, необычной для зимы, а в завершение раздался такой грохот, что мистер и миссис Вард подумали, что в здание ударила молния. Они бросились наверх, чтобы посмотреть, какие повреждения нанесены кровле, но Чарльз встретил их у дверей чердака, бледный, решительный и серьезный. Его лицо казалось жуткой маской, выражающей насмешливое торжество. Он заверил родителей, что стихия обошла дом стороной и ветер скоро уляжется. Они немного постояли рядом с ним и, взглянув в окно, убедились, что сын прав: сполохи сверкали все дальше от них, а деревья больше не клонились от дуновений необычно холодного ветра, насытившего воздух капельками воды. Гром постепенно стих, превратился в глухой рокот, похожий на жуткий сатанинский смех, и в конце концов замер вдали.

На небе снова показались звезды; ликование, написанное на лице Варда-младшего, сменилось весьма странным выражением.

В течение двух месяцев после запомнившегося эпизода с грозой Чарльз проводил в своей лаборатории значительно меньше времени. Он проявлял не присущий ему прежде интерес к погоде, и непонятно для чего расспрашивал, когда в здешних краях оттаивает земля. Однажды ночью в конце марта он ушел из дома после полуночи, а вернулся только утром, и его мать, не сомкнувшая глаз, услышала тарахтение мотора машины, подъехавшей к задней двери, где обычно сгружали провизию. Чьи-то голоса спорили, приглушенно ругались; встав с постели и подойдя к окну, миссис Вард увидела четыре темные фигуры, снимающие с грузовика под присмотром Чарльза длинный и тяжелый ящик, который внесли в заднюю дверь. До нее донеслось тяжелое дыхание грузчиков, гулкие шаги и, наконец, глухой стук наверху, словно на пол чердака опустили какой-то тяжелый груз; потом снова протопали тяжелые сапоги. Четверо мужчин вышли из дома и уехали на своей машине.