Майорат

Болезнь дворецкого все более усиливалась, так что он уже не надеялся на выздоровление, и его должность передали старому егерю Францу, верному слуге Вольфганга. После долгих проволочек Ф. получил наконец из Швейцарии известия, которых он ждал с таким нетерпением. Священник, венчавший Вольфганга и крестивший Родериха, давно уже умер, но в церковной книге нашли сделанную его рукой запись, гласившую, что тот, кого он под именем Борна сочетал законным браком с девицей Юлией де Сен-Валь, открыл ему свое настоящее имя — барон Вольфганг фон Р., старший сын барона Родериха фон Р. из Р-зиттена. Кроме того, нашлись еще два свидетеля, присутствовавших при венчании,— женевский купец и старый французский капитан, переселившийся в Лион, которым Вольфганг также представился своим именем; их клятвенные показания скрепили запись в церковной книге.

Имея на руках бумаги, составленные по всей форме, Ф. представил полные доказательства законности прав своего доверителя, и теперь ничто уже не мешало передаче майората, что и состоялось ближайшей осенью. Губерт был убит в первом же сражении, его постигла участь младшего брата, который также пал на войне за год до смерти их отца; таким образом курляндские имения перешли к баронессе Серафине фон Р. и составили прекрасное приданое для безмерно счастливого Родериха.

Уже наступил ноябрь, когда баронесса и Родерих со своей невестой приехали в Р-зиттен. Состоялась передача майората, а затем и бракосочетание Родериха и Серафины. После нескольких недель, прошедших в шумных увеселениях, пресытившиеся гости стали покидать замок к великому удовольствию стряпчего, не желавшего уехать из Р-зиттена, не дав молодому владельцу майората подробных указаний относительно всех дел, касающихся его новых владений. Дядя Родериха с величайшей точностью вел счет доходам и расходам, так что, хотя Родерих получал ежегодно на свое содержание лишь небольшую сумму, остатки доходов составили значительный прирост к наличному капиталу, оставшемуся после старого барона. Только первые три года Губерт употреблял доходы майората на свои нужды, причем считал себя должником и обязался выплатить долг из причитавшейся ему части курляндских имений.

С тех пор как Даниэль явился перед ним в своем призрачно-лунатическом состоянии, стряпчий занял покои старого Родериха, желая до конца выяснить то, что Даниэль потом добровольно ему открыл. Так вышло, что эта комната и смежная с ней большая зала стали местом, где барон и Ф. занимались делами. Однажды они оба сидели за большим столом перед ярко пылавшим камином. Ф. отмечал суммы, подсчитывая богатства владельца майората, а тот пересматривал счетную книгу и важные документы. Они не слышали глухого шума моря, тревожных криков чаек, которые предвещали бурю, стуча крыльями в окна, не заметили и саму бурю, разразившуюся в полночь, дикий рев которой проник в замок, так что во всех каминных трубах и узких проходах, во всех углах начало свистеть и завывать. Наконец, после жуткого порыва ветра, от которого сотряслось все здание, залу вдруг озарило мрачное сияние полной луны.

— Скверная погода! — воскликнул Ф. Барон, погруженный в мысли о доставшемся ему богатстве, равнодушно отозвался, с довольной улыбкой переворачивая страницу в записях доходов: — Да, сильная буря!

Но как же страшно потрясло его прикосновение железной руки страха, когда дверь залы внезапно отворилась и показалась бледная, призрачная фигура с лицом мертвеца. Это был Даниэль, которого Ф., как и все, считал неспособным пошевелить ни одним членом, так как он лежал в беспамятстве, пораженный тяжкой болезнью; теперь же его опять настиг лунатизм, и он начал бродить по ночам. Безмолвно смотрел барон на старика, но когда тот начал с ужасающими вздохами, полными смертной муки, царапать стену, его охватил глубокий ужас. Бледный как смерть, вскочил он с места, подошел к старику и воскликнул так громко, что его голос эхом прокатился по всей зале:

— Даниэль! Даниэль! Что делаешь ты здесь в такой час?

Тут старик издал тот самый страшный, рыдающий вой, подобный реву насмерть раненного зверя, как и тогда, когда Вольфганг предложил ему золото за его верность, и рухнул на пол. Ф. позвал слуг, старика подняли, но все попытки вернуть его к жизни были тщетны. Барон был в отчаянии:

— Боже мой! Боже мой! Разве я не слышал, что лунатик может мгновенно умереть, если окликнуть его по имени?! О, я несчастный! Я убил этого бедного старика! Теперь всю свою жизнь я не буду знать покоя!

Когда слуги унесли тело и зала опустела, Ф. взял все еще причитавшего и обвинявшего себя барона за руку в глубоком молчании подвел к замурованной двери и сказал:

— Тот, кто упал здесь мертвым к вашим ногам, барон Родерих, был проклятый убийца вашего отца!

Барон смотрел на Ф. так, словно пред ним предстали духи ада. Стряпчий продолжал:

— Настало время открыть вам ужасную тайну, тяготевшую над этим человеком. Всевышний предначертал сыну отомстить убийце отца. Ваши слова, громом поразившие страшного лунатика, были последними, что произнес ваш несчастный отец!

Весь дрожа, не в силах вымолвить ни слова, барон сел рядом с Ф. у камина. Стряпчий начал свой рассказ с содержания бумаги, оставленной ему Губертом, которую он должен был распечатать только после вскрытия завещания. В выражениях, свидетельствующих о глубочайшем раскаянии, Губерт сознавался в непримиримой ненависти к старшему брату, которая зародилась в нем с той минуты, когда старый барон Родерих учредил майорат. У него было отнято всякое оружие, ибо если бы ему и удалось коварно поссорить отца с сыном, это ни к чему бы не привело, поскольку Родерих не мог лишить старшего сына права первородства, да он бы, следуя своим принципам, никогда бы так не поступил, даже если бы его сердце и отворотилось от сына. Только когда в Женеве между Вольфгангом и Юлией де Сен-Валь завязались любовные отношения, Губерт узрел возможность погубить брата. И, вступив в сговор с Даниэлем, хотел мошенническим образом принудить старого барона к решениям, которые должны были привести его старшего сына в отчаяние.

Он знал, что, по мнению старого барона Родериха, только союз с одним из старейших родов в его отечестве мог навеки упрочить блеск майората. Старик прочел об этом союзе по звездам и считал, что всякое дерзкое нарушение комбинаций светил могло навлечь гибель на учрежденный майорат. Союз Вольфганга с Юлией представлялся старику преступным посягательством на решение силы, которая помогала ему в его земных делах, и всякая попытка погубить Юлию, противящуюся этой силе, как демоническому началу, казалась ему оправданной. Губерт знал о безумной любви Вольфганга к Юлии; утрата ее сделала бы его несчастным, быть может, даже убила бы, но младший сын стал деятельным помощником в планах отца, тем более что сам чувствовал к Юлии преступную склонность и надеялся отвоевать ее для себя. Небу угодно было, чтобы самые ядовитые козни разбились о решимость Вольфганга, и последнему удалось даже обмануть брата. Свершившийся брак Вольфганга и рождение его сына остались для Губерта тайной. Вместе с предчувствием близкой смерти старого Родериха стала преследовать мысль, что Вольфганг женился на враждебной ему Юлии. В письме, где он приказывал сыну в назначенный день явиться в Р-зиттен, чтобы вступить во владение майоратом, он давал слово, что проклянет его, если он не расторгнет недостойный брак. Это письмо Вольфганг сжег у тела отца.

Губерту старик написал, что Вольфганг женился на Юлии, но что он разорвет этот союз. Губерт счел это сумасбродной выдумкой старого отца, однако немало испугался, когда сам Вольфганг не только подтвердил подозрения отца, но еще и прибавил, что Юлия родила ему сына и что в скором времени он обрадует свою супругу, до сих пор считавшую его купцом Борном из М., известием о своем высоком происхождении и богатстве. Вольфганг собирался в Женеву, чтобы привезти любимую жену. Но прежде чем он смог исполнить свое намерение, его настигла смерть. Губерт умолчал обо всем, что ему было известно о существовании рожденного от брака с Юлией ребенка, и таким образом присвоил себе майорат, по праву принадлежавший сыну Вольфганга. Однако прошло всего несколько лет, и он почувствовал глубокое раскаяние. Судьба наказала его за его вину ненавистью, которая все сильнее разгоралась между двумя его сыновьями.