Игры рядом

Урсон смотрел на меня сквозь сплетенные пальцы рук, прижатые к переносице, и меня мутило от его взгляда. Я встал.

— Могу я уйти?

— Сейчас? Хоть переночуй.

Мне не нравился его голос. Не нравился его взгляд, не нравилось то, что он мне рассказал: я не верил ему. Самое умное, что я мог сделать, — это убираться отсюда как можно скорее и дальше. Но было очевидно, что решения здесь принимаю не я.

— Спасибо. Я переночую и с рассветом уйду.

— Уедешь, — поправил Урсон, всё так же не отрывая от меня глаз. — Я дам тебе коня. И оружие. Ты ведь безоружен?

Меня начало трясти. Я вдруг почувствовал слабость в ногах. И понял, что, если бы Урсон смотрел на меня всё время разговора, я бы уже давно потерял над собой контроль. Я смог только выдавить очередную признательность и ретироваться за дверь. Меня всё еще трясло. И чем дальше, чем сильнее. Я сцепил руки в замок и стиснул их изо всех сил. За окнами уже было темно.

ГЛАВА 26

Пальцы дрожат от страха, от гнева. Пальцев только восемь: они трясутся так, словно их десять. Страха, гнева — на десять пальцев. И даже больше. В сером небе с криком носится птица. Крик бьется о закрытые ставни. Темно.

— Ты уверен?

— Уверен… Алоиз… Я уверен! Ты спрашиваешь, УВЕРЕН ли я!!

— Успокойся…

— Сам успокойся! Я предупреждал тебя! Говорил, что так и будет!

— Покажи мне. Отойди.

Пальцы — десять пальцев — легко касаются пергамента, бережно, нежно. Почти не касаются.

Тихое дыхание, ровное, спокойное, будто во сне… будто сон, который снится Демону.

— Мы все — только сон, снящийся Демону. Джейкоб, когда рисунок начал кровить?

Пальцы — восемь — дрожат, заламываются, выли бы, если бы умели.

— Почему ты спрашиваешь ЕГО?! Это я…

— Джевген… Я прошу… Джейкоб?

— Я увидел вчера ночью. Думал, почудилось…

— Почему ты сохранил этот рисунок?

— Я…

— Не бойся. Скажи: почему? Тебе нравится эта женщина? Ты находишь ее… привлекательной?

— Н-нет…

— Нет?

Пальцы — пять из десяти — расползаются в вязкой темной крови, по высоким холмикам грудей, по изгибу острых локтей, по буйной гриве черных волос, по белесому пергаменту, полустертому грифелю… Кровь темная, венозная и плохо, страшно пахнет. Пальцы — эти — не дрожат.

— Просто… она…

— Джейкоб?

Дыхание — рваное, тяжкое, мучительное — как сны, которые снятся всем.

— Она так хорошо… нарисована, и она… настоящая… просто очень настоящая… живая…

— Хотел бы я знать, где эта женщина теперь. И что с ней происходит.

Пальцы — восемь из восьми — дрожат, сжимают друг друга. Пальцы — пять из десяти, — отрываются от стертого грифеля, стряхивают темную кровь.

— У тебя остались еще какие-нибудь его рисунки?

Мне отвели комнату, но я в нее даже не заглянул. Решил, что просижу до утра у солдатских костров. Если мне позволят, конечно — я бы на месте Урсона этого не допустил. Но он то ли не боялся повторения истории на Перешейке, то ли доверял своим людям, то ли оказался достаточно проницателен, чтобы понять мою новую сущность. В случае