Иная

И тут я сделала нечто, чего делать не собиралась, чего даже представить себе не могла. Я подбежала к двери и с грохотом захлопнула ее.

Отец и не шевельнулся в своем кресле. Он даже не выказал удивления.

— Ари, имей терпение, — сказал он. — Когда время придет, ты все поймешь.

Затем он поднялся и покинул комнату, закрыв за собой дверь так аккуратно, что она не издала ни звука.

Я подошла к окну.

Курьерский фургон «Зеленого креста» стоял на подъездной дорожке с включенным двигателем. Я смотрела, как водитель выносит из подвала коробки и грузит их в фургон.

ГЛАВА 5

Возникало ли у вас когда-нибудь ощущение, что части нашего сознания воюют друг с другом?

Деннис объяснил мне насчет мозгового ствола — основного и самого маленького участка человеческого мозга, расположенного в основании черепа. Иногда его еще называют «ящеричный мозг» или «рептильный мозг», потому что он такой же, как у пресмыкающихся. Он отвечает за первичные функции организма — дыхание и сердцебиение — и основные эмоции, такие как любовь, ненависть, страх и похоть. Рептильный мозг реагирует инстинктивно, иррационально, чтобы обеспечить выживание организма.

Захлопнула дверь перед носом Рут? Это сработал мой рептильный мозг. Конечно, я могла с пеной у рта доказывать, что это было вызвано рациональной потребностью в знании — желанием, которое папа отмел как поверхностное.

Остаток утра одна часть моего сознания пыталась читать стихи Элиота, а другая силилась понять, что сказал мне отец и почему мне надо было это знать.

В тот день после уроков отец спустился в подвал, а я отправилась наверх. У себя в комнате я старалась не смотреть в зеркало. Я подозрительно посматривала на бутылку тоника на подзеркальнике и гадала о ее содержимом. Я почувствовала присутствие «другого» в соседней комнате и велела оставить меня в покое. Затем сняла трубку, чтобы позвонить Кэтлин, и положила ее обратно.

Потом я набрала тот же номер, но попросила к телефону Майкла.

Он забрал меня на старой отцовской машине, и мы поехали на запад. С полчаса или около того мы ехали бесцельно и разговаривали. Волосы у Майкла казались еще длиннее, чем на Хеллоуин, а одет он был в старые джинсы и побитый молью свитер поверх черной футболки. Мне казалось, что выглядит он чудесно.

Майкл говорил, что ненавидит школу. Он и Америку ненавидел и любил в то же время. Парень все говорил и говорил о политике, а я время от времени кивала и втайне немного скучала. Он вручил мне экземпляр «В дороге» Керуака и сказал, что мне нужно это прочесть.

Наконец мы заехали на старое кладбище «Гидеон Патнэм».

— Говорят, здесь водятся привидения, — сказал он.

Я выглянула из окна машины. Был пасмурный ноябрьский день, небо клубилось непроницаемой массой серых облаков. Везде стояли склепы, кресты и статуи, кладбищенскую землю покрывали опавшие листья. Над одной из могил высился обелиск, и я лениво подумала, кто мог быть похоронен под таким внушительным сооружением. И кто выбирает надгробные памятники? Принимаются ли во внимание пожелания усопших? Я никогда не размышляла на эту тему и как раз собиралась поинтересоваться точкой зрения Майкла, когда он нагнулся и поцеловал меня.

Разумеется, мы и раньше целовались. Но сегодня губы его были необычно теплыми, и он обнимал меня крепче. Трудно описывать поцелуй, чтобы это не выглядело сопливо и по-дурацки. Я хочу сказать, что этот поцелуй был важен. От него у меня перехватило дыхание и закружилась голова (еще один дурацкий штамп). Когда он потянулся ко мне второй раз, пришлось отстраниться.

— Я не могу, — сказала я. — Не могу.

Он посмотрел на меня так, словно понял. Я не знаю на самом деле, почему я так сказала. Но еще с минуту, пока мы оба не успокоились, он обнимал меня, правда, уже не так крепко.

— Я люблю тебя, Ари, — сказал он. — Люблю и хочу. Я не желаю, чтобы ты принадлежала кому-либо еще.

Из книг я знала, что первое признание в любви должно быть чем-то особенным, почти волшебным. Но голос у меня в голове (не мой) твердил: «Ари, ты будешь принадлежать всему миру».

— За мной кто-то следит, — сказала я отцу на следующий день.

Он был в особенно красивой рубашке дымчатого цвета, с черными эмалевыми пуговицами и ониксовыми запонками. Когда он надевал ее, глаза у него казались серыми.

Он отвлекся от учебника по физике, который только что открыл, и взгляд его серых глаз показался мне застенчивым, почти смущенным, как будто он подслушал мои мысли.

— Кто-то следит за тобой, — сказал он. — Ты знаешь, кто?

Я помотала головой.

— А ты?

— Нет, — сказал он. — Можешь дать определение хромизма и изомеризации?

Таким образом он опять ушел от ответа, по крайней мере, так мне тогда казалось.

Под утро мне снова приснился кроссворд. Я проснулась с двумя ключами: «морская корова» (восемь букв) и «змеиная птица» (десять букв). Я потрясла головой, силясь восстановить в памяти сетку целиком, но тщетно. Поэтому я оделась и спустилась к завтраку со знакомым ощущением подавленности из-за ограниченности моих интеллектуальных возможностей.

Уже не первую неделю я замечала, что миссис Макги несколько рассеянна. Утренняя овсянка подгорала сильнее, чем обычно, а вечерняя запеканка зачастую оказывалась вообще несъедобна.

В то утро она уронила кастрюлю с кашей, снимая ее с плиты. Кастрюлька ударилась об пол и подскочила, забрызгав клейкой субстанцией весь линолеум и туфли миссис Макги. За исключением короткого вздоха она никак не отреагировала. Она просто пошла к раковине и вернулась с полотенцами.

— Я помогу.

Из-за радости, что мне не придется это есть, я чувствовала себя виноватой.

Она присела на корточки и посмотрела на меня снизу вверх.

— Ари, — сказала она, — мне и вправду нужна твоя помощь. Но не поэтому.

Она прибралась и подсела ко мне за кухонный стол.

— Почему ты не гуляешь с Кэтлин в последнее время? — спросила она.

— Она слишком занята, — ответила я. — Школьные дела, спектакль, оркестр и все такое.

Миссис Макги покачала головой.

— Она ушла из спектакля. И флейту бросила. Она даже перестала теребить меня, чтобы я купила ей мобильник. Она изменилась, и это меня беспокоит.

Я не видела Кэтлин с Хеллоуина.

— Простите, я не знала.

— Не могла бы ты ей позвонить? — Она машинально почесала предплечья, на которых я заметила красноватую сыпь. — Я бы хотела, чтобы ты как-нибудь приехала к нам с ночевкой. Может, на этих выходных?

Я согласилась позвонить Кэтлин.

— Миссис Макги, вы когда-нибудь видели фотографию моей мамы? — Я не собиралась задавать этот вопрос, но подумывала об этом.

— Нет, никогда, — медленно ответила она. — Но на чердаке может что-нибудь быть. Именно туда убрали все ее вещи. Когда я только начала работать здесь, мисс Рут и Деннис упаковывали их.

— Какие вещи?

— Одежду и книги в основном. Видно, твоя мама была заядлым книгочеем.

— А книги какие?

— Этого я не знаю. — Она отодвинула свой стул. — Тебе лучше спросить у папы.

Я извинилась и отправилась наверх. Лестница на третий этаж не была покрыта ковром, и мои шаги громко отдавались на ней. Но дверь на чердак оказалась заперта.

Я двинулась дальше вверх по последнему маршу. С каждым шагом воздух становился все холоднее. Верх дома всегда был неприветлив: то слишком холодно, то слишком жарко, но сегодня холод меня не волновал.

Внутри купола я уселась на высокий табурет, установленный перед круглым окном — мой глаз во внешний мир, — и устремила взгляд наружу, поверх крыш соседних домов, мимо серого неба над головой, в синюю даль. За домами, за городом под названием Саратога-Спрингс, лежал бескрайний мир, ожидающий своего исследователя.

Я подумала о прабабушке из «Принцессы и гоблина», которая жила в комнате с прозрачными стенами, наполненной запахом роз и освещенной своей собственной луной, подвешенной высоко над миром. Она дала своей правнучке Принцессе клубок невидимых ниток, который вывел ее из беды, от гоблинов, обратно в комнату, пахнущую розами.