Иная

«Это может быть интересно», — подумала я.

— А что он наденет на танцы?

— Кто ж его знает. — Она вытянула из кучи расшитое блестками черное платье в обтяжку. — А вот это ты должна померить.

В итоге я надела это платье. Кэтлин выбрала себе красное атласное, с V-образным вырезом на груди и спине. Она сказала, что мы должны быть в масках, но я предпочла обойтись без оной.

Вечером на Хеллоуин у нашей парадной двери нарисовался Майкл в черных джинсах и черной футболке с намалеванным поперек груди словом «АНАРХИЯ». Он тоже был без маски. Мы с облегчением взглянули друг на друга.

Волосы у него отросли ниже плеч, и он выглядел стройнее, чем я помнила. Его темные глаза казались больше, а лицо уже. Мы стояли на пороге, разглядывая друг друга и не говоря ни слова.

Какое-то движение за спиной заставило меня оглянуться. У стены стоял отец, наблюдая за нами, и на лице его читалось крайнее неодобрение. Я никогда прежде не видела у него такого выражения. Уголки глаз и рта опущены, плечи жестко отведены назад, подбородок выдвинут вперед. Я промямлила что-то незначащее типа «привет», и он вздрогнул, странная судорога мельком исказила его лицо и грудь. Должно быть, я моргнула, подумалось мне тогда, потому что он внезапно исчез.

Когда я повернулась обратно к Майклу, глаза его были по-прежнему прикованы ко мне.

— Ты изменилась, — сказал он.

Майкл отвез нас в школу.

На заднем сиденье непрестанно, причем зачастую одновременно, трещали Кэтлин и ее приятель Райан, блондинистый коротышка, которого я видела летом. На Райане была маска черта.

Бриджит ныла весь обед. Она очень хотела пойти сегодня, — донесся голос Кэтлин с заднего сиденья, — считает, что заслужила это. Сегодня днем на школьном параде в честь Хеллоуина ей дали приз за лучший костюм вампира.

Кэтлин рассказала, что некоторые родители хотели отменить празднование Хеллоуина в школе, заявляя, будто таким образом дети славят Сатану. Они с Райаном громко хохотали над этим.

— Это все моя работа, — произнес Райан хриплым голосом, поглаживая рога на маске.

Мы с Майклом помалкивали. Его близость действовала на меня возбуждающе. Я украдкой поглядывала на его руки, лежащие на руле, на его длинные ноги.

Кэтлин опять переборщила с макияжем. Лицо у нее было белым, глаза обведены черными кругами, но почему-то сегодня косметика делала ее младше. Я чувствовала, что выгляжу куда старше. Черные блестки подчеркивали силуэт, демонстрируя миру ту сторону моего я, которую я едва замечала раньше. Накануне ночью я размечталась, как буду скользить по бальному залу, завораживая всех присутствующих своей красотой. Теперь фантазии казались вполне осуществимыми.

Бал был устроен в школьном спортзале, и встречала нас огромная статуя распростершего руки Иисуса. Когда мы входили, казалось, все смотрят на нас. Мы с Майклом друг на друга не глядели.

В помещении было жарко, от запаха множества человеческих тел кружилась голова. Было такое ощущение, что все ароматы, которые мы с Кэтлин перенюхали в аптеке — шампуни, дезодоранты, одеколоны, мыло, — витают в полумраке зала. Я дышала поверхностно, боясь потерять сознание, если вдохну поглубже.

Майкл протолкался со мной к ряду складных стульев у стены.

— Жди здесь, — сказал он. — Я принесу нам перекусить.

Музыка грохотала из огромных черных динамиков, установленных по углам зала. Звук был настолько искажен, что я не могла различить ни слов, ни мелодии. Кэтлин с Райаном уже кружились на танцполе. Платье Кэтлин ловило все переменчивые разноцветные блики от вращающегося на потолке колеса со светомузыкой. Казалось, ткань то пылает, то струится синей волной, то снова вспыхивает желтыми и красными языками пламени.

Майкл вернулся с двумя бумажными тарелками и протянул их мне.

— Я за напитками, — сказал он, повысив голос, чтобы я услышала его поверх музыки. И снова ушел.

Я поставила тарелки на стул рядом и принялась осматриваться. Все в помещении — даже учителя и сопровождающие — были в костюмах. Их наряды варьировались от ужасных (циклопы, демоны, мумии, зомби и всякие другие чудики, демонстрирующие глубокие раны, отсеченные конечности и прочие увечья) до возвышенных (феи, принцессы, богини всех мастей, закутанные в полупрозрачную мерцающую ткань). На меня уставились два мальчика с лицами, разрисованными шрамами и кровоподтеками.

Все вместе выглядели ужасно воодушевленными и наивными. Я снова порадовалась, что мы с Майклом не надели масок.

Когда он наконец вернулся, я уже достаточно освоилась, чтобы откусить кусочек принесенной им пиццы. Это оказалось ошибкой.

Еда у меня во рту имела странный, горьковато-сладкий вкус, не похожий ни на что из того, что я пробовала раньше. Я проглотила ее как можно быстрее и тут же почувствовала приступ тошноты. Лицо у меня запылало. Я выронила тарелку и метнулась к дверям, даже ухитрилась добежать до края парковки прежде, чем упала на колени и меня вырвало.

Когда спазмы в животе прекратились, я услышала чей-то смех, злобный смех, неподалеку. Спустя несколько секунд раздались голоса.

— Что это было? — спросила Кэтлин.

— Пицца. Просто пицца, — ответил Майкл.

— На пиццу же кладут колбасу, — сказала Кэтлин. — Как ты не додумался!

Она опустилась на колени рядом со мной и протянула мне салфетки, которыми я вытерла лицо и рот.

Потом мы с Майклом сидели на холодной траве, и он жалел, что так получилось.

Я покачала головой.

— В обычных условиях я бы заметила колбасу. Но было темно, и все эти запахи сбили меня с толку.

Майкл вовсе не казался «застреманным», как выразилась бы Кэтлин, моей тошнотой.

— Это я должна перед тобой извиняться, — сказала я.

Он неловко положил руку мне на плечо, потом убрал.

— Ари, тебе не надо извиняться передо мной, — сказал он. — Ни в чем.

А позже в ту ночь, когда я немного поплакала в подушку над разочарованиями этого вечера, слова Майкла вспомнились мне и принесли неожиданное утешение. Но мне так хотелось, чтобы у меня был кто-то, кому бы я могла рассказать об этом вечере. Хотелось, чтобы у меня была мама.

— Ты сказал, По один из нас.

На следующий день мы, как обычно, сидели в библиотеке. Папа был в темном костюме, от которого его глаза казались ультрамариново-синими. У меня слегка кружилась голова, но в целом я чувствовала себя хорошо. О бале мы не говорили.

Отец открыл сборник стихов Томаса Элиота.

— Мы решили вернуться к поэзии По? Означает ли это, что ты к нему прониклась?

Я открыла рот, чтобы ответить, и закрыла, не сказав ни слова. Сегодня у него этот номер не пройдет!

— «Один из нас», ты сказал. Ты имел в виду, что он тоже был осиротевшим ребенком? Или в смысле, что он был вампиром?

Ну вот, я это и сказала. На мгновение слово, казалось, повисло в воздухе между нами — я видела буквы, покачивающиеся и вертящиеся, словно малиновые пылинки.

Отец откинул голову и смерил меня долгим взглядом. Зрачки его расширились.

— Ну, Ари, — голос его звучал сухо, — ты уже знаешь ответ.

— Я знаю ответ? — Я чувствовала себя марионеткой, которую дергают за ниточки.

— У тебя острый ум, — сказал он, не давая мне времени насладиться триумфом. — Но, похоже, ему комфортнее в очевидных вещах, нежели в глубинных. — Он сплел пальцы. — Читаем мы По, или Плутарха, или Платона, мы находим смысл не на поверхности, но в глубине работы. Задача знания — пронизать земной опыт, а не барахтаться в нем. И поэтому, когда ты задаешь мне простые вопросы, ты ограничиваешь себя самыми простыми ответами — теми, которые уже знаешь сама.

Я помотала головой:

— Не понимаю.

Он кивнул:

— Понимаешь.

Кто-то забарабанил в дверь библиотеки. Затем она открылась и внутрь просунулось уродливое лицо Рут. Взглядом она дала мне понять, что мне здесь делать больше нечего.

— Вас зовут, — обратилась она к отцу.