Мясник (СИ)

Одновременно с тем, как тело Фомина коснулось пола, из коридора послышалась возня — третий пришел в себя и, всхлипывая и икая, пытался подняться на ноги. Схимник продолжал говорить:

— … ничего. Сканер и твой дебил! А вот это мы сейчас и выясним! Нет, дома ее точно нет! Все!

На секунду зал наполнила страшная кладбищенская тишина, только в коридоре возился третий…

Сканер?

…перед носом медленно-медленно дергались подошвы ботинок Фомина, а чуть дальше была видна свисающая со стола в форме ноты рука Николая Ивановича с засохшим на ней бордовым ручейком. Под пальцами на полу собралась лужица крови, похожая на свежую эмаль.

— А ну стой! — вдруг сказал Схимник почти весело, и тотчас с улицы долетел визг тормозов — какая-то машина остановилась неподалеку от магазина. Снова хрустнули жалюзи, а потом Схимник вдруг быстро вышел из зала. В коридоре что-то грохнуло.

— Я все расскажу Виктору Валентиновичу! Ты не имеешь права!..

— Я тоже расскажу кой-чего! Шевелись!

Вслед за словами Схимника весело звякнула наддверная подвеска, звякнула второй раз, легко хлопнула дверь и все стихло. Через несколько секунд с улицы донесся шум отъезжающей машины.

Пролежав неподвижно еще с минуту, Вита наконец не выдержала и приподняла голову, почти уверенная, что Схимник бесшумно вернулся обратно и стоит где-то здесь, посмеиваясь над маленькой глупой девочкой, слишком много о себе возомнившей.

— Ну как же это… девочка?..

Но в зале никого не было, и из коридора не доносилось ни единого звука. Вита снова огляделась, ничего не понимая. Почему он ушел? Почему оставил ее? Ведь он понял, что она жива, он прекрасно это понял. Почему? Он ушел так поспешно, ушел после телефонного разговора. Кто-то приехал. Кто? И кто такой Сканер? Почему Схимник убил Фомина — ведь Фомин для него «свой»?

Но Схимник вернется за ней. Обязательно вернется. И пусть он не убивал, но он все равно что преподнес их кому-то на блюдечке. Он тоже принял участие в том, чтобы испечь этот пирог. Большой пирог под названием «Пандора».

Она всхлипнула и попыталась привстать, и при первом же движении тело Санитара медленно и неохотно заскользило с ее спины и тяжело перекатилось на пол с глухим стуком. Звук был совсем негромким, но Вита тут же дико вскинула голову, почти уверенная, что на этот звук из-за угла коридора сейчас выплывет ухмыляющееся лицо с зачесанными назад волосами. Она четко видела Схимника только один раз и то почти месяц назад, но сейчас его лицо прорисовалось в памяти так ясно, словно не прошло и секунды, как Вита смотрела ему в глаза.

Но никто не появился.

Пошатываясь, тихонько охая и постанывая, она встала. Кожу на лице и шее уже начало стягивать от подсыхающей крови, спина, на которой лежал Рябинин, ныла тупой, холодной болью, располосованную ладонь дергало, и по всему затекшему телу копошились острые иголочки разгонявшейся по сосудам крови, которую поспешно толкало засуетившееся сердце. Согнувшись, медленно, как старуха, Вита сделала несколько шагов, все еще не веря в спасение. Пусть временное, но спасение. Сзади что-то булькнуло, будто кто-то решил прополоскать горло, и она, вздрогнув, обернулась, и ее глаза встретились с потухающими глазами Фомина. Схимник, несомненно, знал свое дело — шея Котошихина была глубоко и чисто вспорота как раз по сонной артерии, и кровь толчками вытекала из раны, расползаясь по полу, словно странные блестящие щупальца. Удивительно, что Фомин был еще жив, но жить ему оставалось несколько секунд. Кожа на его лице стала белой, почти прозрачной. «Вот умирает человек, — тупо подумала Вита, — а мне наплевать». На мгновение у нее в голове мелькнула мысль о милиции, но тут же пропала, показавшись очень глупой.

Бежать. Бежать. Вот единственное, что сейчас важно.

Но когда ее взгляд машинально скользнул выше, к столу, перед которым распростерся Фомин, Вита вдруг дернулась, как от электрического разряда. На столе лежала некая вещь. С самого начала, краешком подсознания Вита знала, что где-то здесь есть эта вещь. И не одна. Качнувшись, широко раскрыв глаза, как загипнотизированная, Вита шагнула обратно.

Фомин шевельнул губами, и в мертвой тишине до нее долетел шепот, похожий на шорох сухих листьев:

— Ты… помоги… мне…

Фомин лежал у нее на дороге, и даже не взглянув на него, Вита перешагнула через умирающего — равнодушно, как через бревно.

— Бог подаст, — шепнула она и потянулась к столу. Фомин сзади последний раз булькнул горлом, шелохнул каблуками по полу и затих.

Ее пальцы быстро схватили со стола некую вещь. Это был конверт. Запечатанный конверт, адресованный ей. «Кудрявцевой В.Н.» стояло в графе адресата, отправителем же значился Кудрявцев Н.А. Письмецо доченьке от давным-давно покинувшего Волжанск отца. Он ни разу не давал о себе знать, и Вита даже понятия не имела, жив ли он. Конечно, такой сюрприз! Скорее открыть и прочесть, что пишет папочка. Только там внутри письмо не от папочки. Там внутри ядовитый паук! Там внутри — страстное желание умереть!

Почтового штемпеля на конверте не было.

Вита взвыла. Вой получился негромким, но низким, протяжным и страшным, каким верные псы воют по умершим хозяевам. Ее окровавленное лицо исказилось в бешенстве, и в глазах блеснуло безумие. Забыв про боль и про то, что в магазин с минуты на минуту должен вернуться Схимник, она заметалась по залу, словно разгневанная фурия. Сползшее с плеч пальто летело за ней, точно вороньи крылья, выбившийся шарф задевал за разбросанную мебель, цеплял стеклянные крошки, и по полу, не отрываясь, прыгала за ней ее беснующаяся тень.

Она нашла еще три конверта и три письма — вскрытых, смятых, надорванных, одно наполовину испачканное в крови — то, которое лежало рядом с Максимом. Плотная хорошая бумага, исписанная знакомым проклятым кружевным почерком. Три письма. Три улыбки. Евгений. Вова. Максим. Происшедшее в «Пандоре» за время ее отсутствия стало до жути понятным. Невероятным, но понятным. Они прочли. А потом… конечно, кто-то из остальных попытался им помешать, как Наташа в свое время попыталась помешать Косте Лешко, как соседи и сын пытались помешать Людмиле Ковальчук. И началась бойня, в которой и она, Вита, должна была принять участие.

Но почему? За что? Ее, Виту, понятно… не совсем, но понятно. А за что ребят? Они ведь ничего не знали. Даже Женька знал не все, а прочие и подавно не были в курсе ее уговора с Чистовой и ее находок. За что?!

Приступ бешенства прошел так же резко, как и начался, и она остановилась посреди разгромленного магазина, оглядываясь растерянно и даже виновато. Ее губы дрожали, руки быстро двигались, заталкивая в сумочку письма, натягивая пальто обратно на плечи, широкими петлями набрасывая на шею шарф.

Время. Время.

Она подбежала к Евгению, наклонилась и осторожно, стараясь не дотронуться до торчащего из его груди стекла, отвернула полу расстегнутой куртки и вытащила из внутреннего кармана толстую записную книжку и бумажник с ключами от машины и от квартиры, потом бегло скользнула пальцами по холодной щеке друга.

— Полежи… полежи пока, Женечка, ладно?..

Латунные колокольчики и дельфины тихо и устало звякнули, когда Вита осторожно открыла дверь и выглянула на улицу. Сумерки набирали густоту, мимо «Пандоры» тек обычный вечерний поток прохожих, и только некоторые из них бросали рассеянные взгляды на крылечко компьютерного магазинчика и настороженно застывшую на нем темную фигуру — бросали и, ничем не заинтересованные, спешили дальше. Возле обочины стояла только одна машина — забрызганный грязью «мондео» Евгения.

Прижав к лицу носовой платок, чтобы никто не обратил внимания на кровь, Вита быстро спустилась, придерживаясь одной рукой за пошатывающиеся перила. Больше некому будет вытаскивать эти перила из пазов и прятать на ночь, чтобы их не украли, больше никто из постоянных ежевечерних прохожих не будет с улыбкой наблюдать за забавным ритуалом, а работники «Пандоры», сгрудившись возле крылечка, не будут отпускать шуточки в адрес трудящихся над перилами коллег… не будут, потому что никого больше нет… У нее на мгновение сдавило горло, и Вита испугалась, что ее сейчас вырвет, но спазм тут же прошел, и она, оглянувшись, скользнула к машине.