Another. Часть 1. Что?.. Почему?.. (ЛП)

– Лимон? Это?

Кинув взгляд на учительницу, склоняющую голову то так, то этак, Мотидзуки еле слышно ответил:

– Да. Это крик с лимоном.

Четверг, мой второй день в школе. Пятый урок, рисование.

Наш класс занимался на первом этаже старого школьного здания, «нулевого корпуса»; мы разбились на шесть групп, и каждая уселась вокруг отдельного большого стола, в середине которого были выставлены различные предметы: луковица, лимон, кружка и т.д. Темой сегодняшнего урока был натюрморт.

Я выбрал стоящую возле луковицы кружку и начал рисовать ее карандашом на выданном мне листе бумаги. Мотидзуки, похоже, выбрал лимон, но, не знаю…

Вытянув шею, я глянул на лист, лежащий перед ним. Только посмотрел и –

Да, понимаю. У Миками-сэнсэй были все основания задавать вопросы.

Он изобразил гротескное нечто, по форме не имеющее ничего общего с предметами на столе.

Когда он сказал, что это лимон, да, я с трудом смог опознать лимон. Но только по сравнению с фруктом на столе он был вытянут вдвое сильнее – такой высокий, похожий на веретено; и плюс его очертания были все неровные, искривленные. Вдобавок Мотидзуки вокруг него нарисовал такие же волнистые линии, как будто спецэффекты…

Что это?

У меня возникла точно такая же мысль, как и у Миками-сэнсэй. Но когда я экстраполировал слова Мотидзуки «крик с лимоном», до меня дошло.

Что касается «Крика», даже ученики начальной школы знают – это шедевр норвежского художника Эдварда Мунка. Фигура прижимающего руки к ушам человека на мосту, нарисованная искривленными линиями со странной композицией и в странных тонах. Этот волнистый лимон имел что-то общее с той картиной…

– Ты считаешь, это правильно, Мотидзуки-кун?

Кинув на Миками-сэнсэй еще один взгляд снизу вверх, Мотидзуки нерешительно ответил:

– Да… в смысле, сейчас я вижу лимон таким…

– Понятно.

Миками-сэнсэй сжала губы в линию, потом пробурчала:

– Это не совсем в духе сегодняшнего занятия, но… так и быть, – она грустно улыбнулась, будто признавая поражение, и добавила: – Хотя я бы предпочла, чтобы ты ставил такие эксперименты только на занятиях кружка.

– Аа, ладно. …Простите.

– Не за что извиняться. Продолжай, заверши это так, как начал, – равнодушно посоветовала Миками-сэнсэй и отошла от нашего стола. Тогда –

– Тебе нравится Мунк? – осторожно спросил я Мотидзуки, снова кинув взгляд на его рисунок.

– А… угу. Наверное, – ответил он, не глядя на меня, и снова взял карандаш. Однако какой-то стены вокруг него я не почувствовал и потому продолжил:

– Но почему лимон таким стал?

Мотидзуки поджал губы и пробурчал таким же тоном, как Миками-сэнсэй недавно:

– Я его так вижу, поэтому так рисую. И все.

– Ты имеешь в виду, предметы тоже кричат?

– Все не так. Люди все время неправильно понимают картину Мунка. Там на самом деле не человек кричит. А мир вокруг него. А он от этого крика дрожит и зажимает уши.

– Значит, и у тебя тоже не лимон кричит.

– …Да.

– Лимон зажимает уши?

– Мне кажется, ты еще не совсем понял…

– Хммм… Ладно, проехали. Ты, значит, в кружке рисования?

– А… угу. В этом году заново вступил.

Я вспомнил вчерашние слова Тэсигавары – про то, что в прошлом году кружок живописи был закрыт. Но с этого апреля «красотка Миками-сэнсэй» стала его куратором…

– Сакакибара-кун, а ты?

Мотидзуки впервые за все время взглянул мне в лицо. И склонил голову набок, словно щенок.

– Собираешься вступить? В рисовальный.

– С ч-чего бы мне?..

– Ну…

– Мне, конечно, немного интересно, но… не знаю. Я не очень хорошо рисую…

– Хорошо ты рисуешь или нет – это неважно, – сказал Мотидзуки невероятно серьезным тоном. – Ты рисуешь то, что видит твое сердце. Потому-то это и интересно.

– То, что видит сердце?

– Да.

– И это тоже?

Я взглядом показал на «Крик с лимоном», и Мотидзуки без намека на виноватость кивнул, потирая пальцем у себя под носом.

Думаю, он просто боится незнакомцев; а когда мы разговорились, он оказался довольно интересным парнем. При этой мысли я немного расслабился, но в то же время –

При упоминании кружка живописи что-то шевельнулось у меня в памяти.

Вчера, когда мы с Мей Мисаки беседовали на крыше корпуса С, у нее был с собой альбом. Может, она тоже в кружке живописи?

Комната для рисования в нулевом корпусе была вдвое больше обычного кабинета. Все в ней имело довольно дряхлый вид, да и света поступало маловато, но благодаря высокому потолку давящего ощущения не возникало. Комната казалась даже просторнее, чем была на самом деле.

Я огляделся по сторонам, как будто в первый раз. Однако –

Мей Мисаки нигде видно не было.

Но утром она на уроках была… Невольно меня охватило недоумение.

На то, чтобы спокойно поболтать, времени не было, но мне удалось отловить ее во время одной из перемен и перекинуться парой слов. Я упомянул, как она вчера шла домой одна под дождем, и еще всякие мелочи.

– Я не против дождя, – ответила она. – Больше всего люблю холодный дождь зимой. Когда он переходит в снег.

Я хотел поймать ее на большой перемене и поговорить еще, но, как и накануне, она исчезла из класса прежде, чем я заметил. И вот сейчас – пятый урок уже начался, а она не появилась.

– Слушай, Сакакибара-кун.

На этот раз Мотидзуки обратился ко мне первым, и я отложил мысли о Мей в сторонку.

– Что?

– Что ты думаешь… о Миками-сэнсэй?

– Чего это ты вдруг… я не знаю.

– Аа, ну… это, ладно… – забормотал Мотидзуки и несколько раз кивнул; его щеки снова залил легкий румянец.

Что это с ним? Он меня малость смутил.

Может, он втюрился в учительницу рисования? Вот этот пацан? Приятель, как ты себе это представляешь? Она старше тебя более чем на десять лет.

2

– Мунк всего создал четыре экземпляра «Крика».

– Да, я знаю.

– Мне нравится тот, что в Музее искусств в Осло. Красное небо – самое угрожающее. Оттуда как будто вот-вот кровь польется.

– Хм. Но разве страшно не становится, когда всматриваешься? Не вызывает какого-то беспокойства? Как это может нравиться?

Можно, конечно, сказать, что эту картину легко понять. Визуальный эффект настолько силен, что идея, лежащая в ее основе, забывается, и куда ни глянь, всюду натыкаешься на забавные пародии. Думаю, в этом смысле она популярная. Но, конечно, когда Мотидзуки сказал, что картина ему нравится, он имел в виду другой уровень.

– Беспокойство… пожалуй, да. Эта картина вытаскивает на поверхность такие вот чувства, она показывает, что тревога есть во всем, просто так устроен мир. Потому-то она мне и нравится.

– Она тебе нравится, потому что вызывает у тебя беспокойство?

– Так оно ведь не уходит от того, что ты делаешь вид, будто его нет. У тебя ведь тоже так, да, Сакакибара-кун? Уверен, у всех так.

– Даже у лимонов и луковиц? – в шутку спросил я, и Мотидзуки улыбнулся немного застенчиво.

– Рисунки – это проекция воображения.

– Это, конечно, так, но…

Когда урок рисования закончился, я встал и вышел из комнаты вместе с Юей Мотидзуки. Так получилось, что мы, идя по плохо освещенному коридору нулевого корпуса, продолжили разговор.

– Йо, Сакаки!

Кто-то сзади хлопнул меня по плечу. Даже не оборачиваясь, я знал, что это Тэсигавара. Похоже, сегодня он решил сократить мою фамилию до «Сакаки».

– Шепчетесь насчет Миками-сэнсэй? Я с вами.

– Жаль тебя расстраивать, но у нас тут более мрачная тема, – ответил я.

– Это какая? О чем разговор?

– О «тревоге», окутывающей мир.

– Ээээ?

– Тебе когда-нибудь бывает тревожно, Тэсигавара? – поинтересовался я, хоть и был уверен, что он на подобные эмоции просто неспособен. Я уже стал обращаться к нему просто по фамилии, без суффиксов.

Однако крашеноголовый не оправдал моих ожиданий, ответив:

– Конечно, а ты как думал!