Ужасы. Замкнутый круг

Дэвид остановился и смотрел на меня, но он был слишком далеко, чтобы разглядеть, что я делаю, я едва видел его — серый призрак, сгусток дыма. Он поманил меня за собой широким жестом, словно пытаясь поймать что-то в воздухе. Я крикнул: «Нет! Не ходи туда! Это не он!» Но Дэвид лишь прокричал в ответ что-то неразборчивое, отвернулся и двинулся дальше, и буран поглотил его.

И откуда-то издалека донесся вой, брачный зов какой-то кошмарной сирены, измазанной бензином, с выгнутой спиной и длинными железными когтями, готовыми впиться в жертву.

Я бросился бежать вслед за ним.

Я называю это бегом, хотя уйти мне удалось недалеко. Думаю, энергии, потраченной мною на то, чтобы сократить расстояние между мной и Дэвидом, вполне хватило бы, чтобы снабдить электричеством небольшой городок. Но я не смог его догнать. Он даже не оглянулся. Я увидел, как он попытался поймать нечто, пролетавшее мимо, и у меня на миг остановилось сердце, но, думаю, это был один из пластиковых конусов или другой подобный мусор, попадающийся на дороге. Сейчас Дэвида не могли бы отвлечь от его цели даже обнаженные монахини, танцующие в воздухе, потому что он увидел второй грузовик.

Грузовик.

Он был гораздо более старым, чем первый, и не таким большим. Он стоял у дальнего края барьера, передом ко мне; выглядел он так, словно его сильно занесло на льду, после чего он остановился, затем водитель покинул его, и его наполовину замело снегом. У него был какой-то зловещий вид, казалось, он приготовился к прыжку; двигатель работал, из трубы валил дым, бледные фары светились, как глаза больного, прикованного к постели. Дэвид протянул руку и постучал по дверце кабины, чтобы его впустили. Я остановился у барьера и мог только смотреть. Сирена смолкла. Дверь открылась. Внутри горел свет, но стекла запотели и были залеплены снегом, поэтому можно было разглядеть лишь какой-то смутный силуэт. Дэвид уже поставил ногу на ступеньку и почти поднялся, но я понял, что что-то насторожило его. Распахнутая дверь загородила его от меня, и внезапно он исчез — его с невероятной скоростью втащили внутрь; затем дверь захлопнулась и свет погас. Из кабины понеслись пронзительные, непрекращающиеся жуткие крики; я поморщился, зная, что ничего не могу сделать. Вспомнив длинные разрезы на бензобаке, я молился лишь о том, чтобы для Дэвида все закончилось побыстрее.

Но это продолжалось еще долго.

Наконец крики смолкли. После долгой паузы я увидел, как дверь кабины приотворилась, словно мышеловка. В заснеженную мглу упала узкая полоска света. Я взглянул на окна кабины — они были залиты алой жидкостью, как кувшин блендера; кровь начала медленно стекать вниз, осевший на стекле пар смывал ее. Я еще немного подождал, но не заметил никакого движения.

Я рассчитывал свои шансы добраться до заправочной станции. То, что до сих пор казалось совершенно невозможным, теперь выглядело как заманчивая и вполне достижимая цель. Ведь я уже преодолел большую часть пути, разве нет? Теперь, когда я мельком увидел то, что ожидало меня в случае задержки, мне внезапно ужасно захотелось идти вперед.

Первым делом необходимо было пересечь проезжую часть, чтобы оказаться как можно дальше от грузовика. Теперь я уже ничем не мог помочь Дэвиду, не было смысла оставаться здесь, под фонарями, которые освещали меня даже в снежную бурю. Я наискосок пересек заснеженное поле, когда-то бывшее скоростным рядом; я превратился в спотыкающееся на каждом шагу, замерзшее существо, внутри которого бился ужас. Внезапно сирена завыла снова.

Это обрадовало меня, это было очень кстати. Если те, кто сидит в кабине, нажимают на кнопку, значит, они не вышли на охоту за мной, и именно это мне было нужно. Я пытался вспомнить дорогу — ведь мне уже приходилось ездить здесь. Я решил, что сейчас должен выйти на возвышенный, открытый и изогнутый участок дороги, идущий над водохранилищем, затем дорога должна была свернуть в холмы, где располагалась заправка. Но в любом случае я не мог почти ничего рассмотреть — снегопад усилился. Даже в лучшие времена крупногабаритные грузовики попадали в аварии на этом участке, а сейчас время явно было не лучшее. Я решил, что нужно как следует смотреть под ноги. В хорошую погоду я смог бы разглядеть огни фабричного городка, расположенного внизу, в нескольких милях от дороги, но теперь вид застилала плотная снежная пелена. Я представил себе, что держу одно из этих пресс-папье с рождественскими сценами, из тех, что встряхивают, чтобы внутри взметнулся снег, но в моем сувенире была еще крошечная фигурка Дэвида, колотившего по стеклу и беззвучно звавшего на помощь. Я мысленно встряхнул шар еще раз, и внутренность его окрасилась в розовый цвет.

Глупо, я знаю — я не был виноват в их гибели, и, уж разумеется, не я толкнул Дэвида в объятия того, что ждало в кабине. Но, наверное, если увидишь, как кто-то умирает смертью, примерно схожей с тем, что бывает, когда попадаешь в турбину самолета, это не может хоть немного не воздействовать на воображение. Может быть, это объясняет кое-что из того, что произошло позже.

Но мне почему-то кажется, что дело тут было не в воображении.

Звук сирены у меня за спиной становился тише. Гудки были теперь более длинными, они походили на стоны пойманного в капкан животного, уставшего вырываться. Прекрасно, замечательно, думал я, просто сиди там и гуди, и в этот момент метель немного утихла и передо мной выросла темная фигура.

Это оказалась моя тень, я отбрасывал ее на снежную стену за обочиной, так что казалось, будто силуэт парит прямо в воздухе. Обернувшись, я заметил, что некто в кабине грузовика водит перед собой прожектором из тех, что вращаются на подставке. Этот прожектор светил прямо на меня; луч скользнул мимо, и я понял, что нахожусь слишком далеко, чтобы меня можно было заметить. И наверное, я был настолько облеплен снегом, что даже вблизи меня трудно было разглядеть.

Но облегчение это оказалось преждевременным — через несколько секунд прожектор наткнулся на линию моих следов, пересекавшую заснеженное поле. Яркий свет, падавший под небольшим углом, высветил его, не оставляя никаких сомнений. Прожектор перестал вращаться, и через мгновение сирена смолкла.

Воцарилась тишина, которая мне не понравилась, — она была полна неопределенной угрозы.

А затем дверь кабины открылась, и тот, кто там сидел, спрыгнул на снег.

Не знаю, что я ожидал увидеть. Что угодно, только не это. Она была маленькой, тонкой. Легкое летнее платье было изорвано и покрыто пятнами, пряди грязных, пыльных волос свисали на лицо. Руки ее были обнажены, но она, казалось, не замечала холода и ветра. Она двинулась к тому месту, где мои следы сворачивали с обочины на проезжую часть, и я знал, что мне надо разворачиваться и бежать, но не мог сдвинуться с места. Она шла по снегу босиком, не оставляя следов; я увидел, как она наклонилась, перелезая через барьер, и прикоснулась к нему, словно перебиралась через ограду где-то за городом в конце весны.

Наконец я бросился бежать. Передо мной мелькнули смутные очертания одного из пластиковых конусов, уносимого ветром, и в следующий момент он ударил меня. Я упал на землю. Я попытался встать, но, казалось, мои нервные окончания были выдернуты из своих гнезд и перепутаны так, что сигналы от мозга не доходили к конечностям.

Она приближалась, и я слышал ее легкую поступь даже сквозь вой ветра.

Она подошла и встала надо мной. Кожа у нее была белой, как мрамор, сквозь нее просвечивали голубые жилки; лица ее я не видел, потому что прожектор светил ей в спину. Я мог разглядеть лишь остатки ее волос, развеваемые ветром вокруг безжалостной черной бездны, которая смотрела на меня.

— Луи, — прошептала она.

«Луи? — подумал я. — Какой еще, мать его, Луи? Послушайте, леди, я точно не Луи». Я открыл рот, чтобы сказать нечто подобное, но у меня вырвался лишь жалкий, едва слышный хрип. Ветер прекратился, стало тихо, а затем мне показалось, что глаза на ее раздавленном лице загорелись, словно факелы; она наклонилась ко мне, и я почувствовал их жар. Дыхание, от которого несло разложением, опалило мою онемевшую от холода кожу. Теперь я разглядел, что ее волосы были облеплены цементом, местами пряди вырваны. Кожа походила на кожу ощипанной куропатки, которая слишком долго провисела в подвале.