Сны инкуба

— Иногда у меня бывают страшные фантазии, Анита.

Хотелось мне на это сказать, что я ему не мать-исповедница, но я не стала, потому что к кому мне было его послать для подобного разговора? Кому я могла бы доверить? Да никому. Ладно, черт с ним.

— Как у всех нас, Ричард, только важно не то, что мы думаем, а что мы по этому поводу делаем. Почти все мы знаем разницу между фантазиями — и реальностью. И знаем, что пригодное для фантазий не пригодно для реального мира.

— А что если мне хочется такого, отчего другим будет больно?

Очень уж мне не хотелось вести этот разговор, но, глядя в его лицо, я понимала, что сейчас говорю — хотя бы отчасти — с тем демоном, что чуть не довёл Ричарда до самоуничтожения — а потому и нашего уничтожения.

— Если это навсегда изувечит, изуродует или просто убьёт кого-то, ты этого не делаешь. Вне этих параметров можешь поговорить с партнёром и выслушать ответ. На что твой партнёр согласен.

Он посмотрел на меня, нахмурясь:

— Без увечий, уродств и убийства, а все остальное — ладно? Так просто?

Я покачала головой:

— Нет. Все остальное — это то, на что скажет «да» твой партнёр, тогда это ладно. Если ты сверху, если ты доминируешь, то ты контролируешь процесс и гарантируешь, что все будет безопасно и не слишком страшно.

— А я хочу страшного.

Я пожала плечами:

— Я сказала: «не слишком страшно». С помощью моих… друзей я начинаю понимать, что небольшой страх вполне вписывается в прелюдию.

— Могла бы прямо говорить «Натэниела» вместо «моих друзей».

— Если бы я имела в виду только Натэниела, я бы так и сказала — Натэниела. Он не может меня научить, как вести себя наверху. Чтобы научиться быть доминантом, надо говорить с доминантом, а не с подчинённым.

— Говоришь так, будто ты это изучила.

— Почти все леопарды в моем парде занимаются связыванием и подчинением. Плохая была бы я Нимир-Ра, если бы их не понимала.

Он посмотрел на меня, что-то соображая. Не знаю точно, о чем он думал, зато он сейчас не печалился и не злился, а я уже готова была на любую эмоцию, кроме этих двух.

— Я знаю, что до сегодняшней ночи ты с Натэниелом не трахалась. Я тоже видел твоё сознание, и я знаю. Тебе действительно пришлось поизучать вопрос, чтобы понимать своих леопардов. Ты это делала не только ради своего любовника.

— Ты удивлён?

— Райна очень долго была нашей лупой, и многие вервольфы тоже увлекаются садомазохизмом, но я все, что хотел знать о нем, узнал от Райны, Габриэля и их соучастников.

Я чуть было не промолчала, но он же пришёл ко мне за правдой. Сейчас посмотрим, хочет он всю правду или только её часть.

— Ричард, ты сказал, что любишь страх в сексе. Ты любишь игру в страх, и любишь грубый секс.

Он смотрел на меня, и взгляд его предупреждал. Эти карие глаза не хотели, чтобы я договорила, но если я ему не скажу, кто тогда скажет?

— Тебе тоже нравятся эти сцены, Ричард.

— Я не…

Я подняла руку:

— Ты не делаешь того, что делали Габриэль, Райна и ещё кое-кто, но немножко этого делать можно, и не быть при том сексуальным садистом. Некоторые вообще считают, что зубы и ногти в момент секса — это уже садизм.

Он затряс головой, и хотя царапины на лице должны были болеть, он на этот раз не перестал.

— То, что я люблю, когда ногти и зубы, ещё не значит, что я такой, как они. Я не такой.

— Если ты имеешь в виду Райну и Габриэля — то да, ты не такой. Но ты удрал от меня не потому, что счёл меня кровожадной. Удрал ты потому, что со мной не мог притворяться.

— Притворяться кем? Я никем не притворяюсь.

— Не только ты притворяешься, Ричард.

— Чем притворяюсь?

Его гнев заполнял комнату, горячий и удушающий, как собирающаяся гроза.

— Я люблю в сексе зубы и ногти. Черт побери, да я даже просто кусаться люблю без особого секса. Нравится ощущение плоти между зубами.

Он отвернулся:

— Это я виноват, и Жан-Клод. Это у тебя наш голод.

— Может быть, но он во мне есть, и он доставляет мне удовольствие. Может, мне никогда не будет так уютно в такой ситуации, как Натэниелу, и это меня беспокоит, потому что, если он мой, то я хочу, чтобы он был счастлив. Но мне пришлось бросить притворяться, будто я не люблю грубый секс. Джейсон сказал, что я люблю доминантных мужчин, потому что они берут командование на себя, а у меня не остаётся выбора. Вот почему я могла так долго уклоняться от Натэниела, пока он старался, чтобы все нужные шаги сделала я. Мне нужна некоторая игра в доминантность, иначе я не играю. Я тогда подумала, что Джейсон порет чушь, но случились у меня напряжённые сутки, и я вроде как устала убегать.

Он посмотрел на меня:

— Убегать? От чего убегать?

— От того же, что и ты. От себя.

— Ты же не…

Я снова остановила его выставленной ладонью.

— Да, убегала. Может быть, и до сих пор убегаю. Есть в моей жизни уголки, куда я не хочу заглядывать. Кто-то мне говорил, что вполне ничего, если мне нравится быть в постели с двумя мужчинами. Я тогда спорила, Ричард. Я спорила, что мне вовсе это не нравится. — Я шагнула к нему. — Но ведь глупо было спорить, правда?

— Не понимаю, о чем ты.

— Я встречаюсь сейчас с Жан-Клодом и Ашером. Я встречалась с тобой и Жан-Клодом.

— Не одновременно.

Я отмахнулась:

— Ладно, оставим тебя в стороне. Но с Жан-Клодом и Ашером я встречаюсь сейчас. Я живу и делю ложе с Микой и Натэниелом. Да, это вроде как случайно получилось. Я не старалась нарочно попасть в эту ситуацию, но попала. И теперь ещё Дамиан и Натэниел, ещё один тройственный союз, где я — единственная женщина. Не нарочно, но, Ричард, теперь спорить, что мне нравится иметь в постели двух мужчин, было бы с моей стороны глупо.

— А тебе нравится?

Отвечать ему я не была обязана, но, наверное, обязана ответить самой себе.

— Да, быть зажатой между двух мужчин — это на меня действует. Ощущать их по обе стороны от меня — это действует.

Я ожидала, что начну краснеть или хотя бы мне будет неловко, но ничего такого. Я сказала правду, и все в порядке. В порядке. И в моей жизни есть мужчины, для которых это тоже в порядке.

Ричард уставился на пол, будто увидев у меня в лице такое, чего видеть не хотел. Или в его лице было что-то, чего он не хотел мне показывать.

— Я бы никогда не смог.

— Тебя никто не просил.

Он поднял голову, и его гнев плеснул наружу, будто горячий кнут по коже.

— Ой! — сказала я.

— Извини, я не хотел тебе делать больно. Только зря ты говоришь, что никто меня не просил.

— Ладно. Насколько мне известно, никто тебя не просил.

— Каждый, каждый среди общины противоестественных, какого бы вида он ни был, думает, что я трахался с тобой и Жан-Клодом. Что мы — нормальный счастливый mиnage б trois.

— Доходил до меня этот слух, — сказала я. — Ты сам знаешь, с кем и с чем ты спишь, так какая тебе разница?

Он испустил жалкую тень того нечленораздельного крика, который я слышала раньше.

— Анита, как ты думаешь, каково мне, когда почти любой лидер в этом городе, с которым приходится иметь дело, думает, что я трахаю Мастера Города?

— Ты хочешь сказать, что раз тебя считают бисексуалом, это вредит твоей позиции вождя?

— Да.

— А Жан-Клоду это не мешает.

— Это другое.

— Не вижу разницы.

Он сжал кулаки, до боли, потому что снова издал какой-то звук.

— Ты не понимаешь, Анита. Ты женщина, и ты не понимаешь.

— Я женщина, и я не понимаю. Что это должно значить?

— Это значит, что бисексуальность до сих пор социально более приемлема для женщин, чем для мужчин.

— Кто это тебе сказал?

— Все говорят! — Гнев Ричарда рванулся наружу кипятком почти до пояса и продолжал подниматься.

— Ты гомофоб, — сказала я.

— Вовсе нет.

— Да. Если бы тебя так не беспокоило, что люди сочтут тебя бисексуалом, ты бы меньше внимания обращал на слухи. — Я придвинулась к нему, протолкнулась сквозь жар его силы, гнева, досады. — И вообще, что плохого в том, чтобы быть бисексуалом, или гомосексуалистом или кем там ещё? Какая разница, Ричард, если тебя это устраивает и никому от этого не плохо?