Служитель египетских богов

— О нет, никаких. Просто мне обязательно нужно было доделать кое-какие дела, а на это ушло больше времени, чем я предполагала. — Мадлен обвела взглядом комнату. — Прелестная гостиная.

— Отец будет рад, что она вам понравилась, — сказала девушка, сделав несколько неуклюжих шагов. — Не привыкла пока к каблукам, — призналась она.

— Понимаю, — сказала Мадлен. — Кажется, вы первая египтянка, какую я вижу в европейском наряде. Это так неожиданно.

— Вас не оскорбляет мой вид?

Мадлен покачала головой.

— Ни в малейшей степени. Наоборот, мне даже приятно. Это платье вам очень идет.

— Правда? — искренне обрадовалась Рида. — У меня их так мало, и почти все они плохо на мне сидят. Отец уверяет, что это не так, но я-то ведь не слепая. — Она потеребила края наброшенной на плечи шали. — Это единственное, что мне привычно. Все остальное… такое необычное.

— И наверное, не очень удобное? — догадалась Мадлен.

— Не очень, — призналась Рида. — И потом, я все время помню, что стоит мне появиться в таком виде на улице, как меня тут же забросают камнями.

Мадлен вскинула руку в протестующем жесте, хотя в душе признавала, что это именно так.

— Значит, вы носите что-нибудь европейское только здесь — и больше нигде?

— Я одеваюсь так, когда меня просит отец. Он знает, как мусульмане относятся к этому, он ведь и сам мусульманин, хотя и не раб отживших свое догм. — Девушка произнесла последнее скороговоркой, словно не понимая значения слов, и в ее огромных глазах отразилось смятение. — Простите. Я забыла о своих обязанностях. Вы же гостья и должны чувствовать, что вам здесь рады.

— А я и чувствую, — сказала Мадлен. — Искренность лучшее проявление чуткости.

Рида замахала руками.

— Я злоупотребила вашим вниманием. Мне следовало бы проявить больше заботливости. Хотите, я прикажу принести угощение?

«Французский наш безупречен, но принимать комплименты мы еще не умеем», — подумала Мадлен про себя, а вслух быстро сказала:

— О нет, благодарю. К сожалению, я страдаю одним неприятным недугом, весьма обедняющим мой рацион. Я вообще стараюсь есть в одиночестве, чтобы ненароком не отправить в рот что-нибудь лишнее. — Она протянула руку молоденькой египтянке. — Получив ваше приглашение, я была польщена, но… вот ведь что любопытно. Мне казалось, у вас не принято… приглашать одиноких женщин на званые вечера.

Рида Омат взволнованно закивала:

— Вы правы, мадам, вы правы. Я хочу сказать, в большинство наших домов… вас без мужчины просто бы не впустили. Да и египетским семьям не часто доводится развлекать заморских гостей, но так уж вышло, что мой отец ведет дела с европейцами еще со времен вторжения Наполеона и кое-что из французских обычаев пришлось ему по душе. — Она показала на свое платье. — У моих соседок подобных нарядов нет. Они ходят в одежде, какую носили, наверное, и до потопа.

— Да я успела заметить, — кивнула Мадлен, но любопытство ее только усилилось. — Я могу понять, что мусульманин, имеющий дела с европейцами, может посчитать для себя удобным что-то у них перенять, но никогда не слышала, чтобы эти новые веяния затрагивали членов его семейства. Весьма необычно видеть мусульманскую девушку в таком облачении, даже если она всего лишь угождает отцу. — Увидев испуг на лице египтянки, Мадлен продолжила — Я не хочу расстраивать вас, мадемуазель Омат, но, должна признаться, это меня удивляет. Прошу вас, не думайте, будто мои слова заключают в себе насмешку или неуважение по отношению к вам. Не сомневайтесь, многих из сегодняшних ваших гостей терзают те же вопросы.

— Точно так же, как их терзают вопросы о вас, — неожиданно выпалила Рида Омат. — Да-да. Я слышала разговоры. Отец велел мне не обращать на них внимания, но… уши мои все равно остаются открытыми.

Улыбка Мадлен сделалась почти ангельской.

— Вот как? И что же обо мне говорят? Пожалуйста, расскажите.

Лицо Риды помрачнело.

— Говорят, что вы сбежали от мужа, что вы здесь для того, чтобы… чтобы… познать удовольствия. Говорят, вы ищете себе любовника, чтобы отомстить своему супругу.

Собственные слова привели девушку в такое смятение, что Мадлен невольно рассмеялась.

— У меня нет мужа, мадемуазель Омат, — сказала она ласково. — И никогда не было. И ни от кого я не убегаю. Никому не мщу. На самом деле я занимаюсь тем, что интересует меня больше всего: изучаю прошлое. — Она подошла к девушке. — А удовольствия, на которые тут намекают, касаются только меня.

Теперь Рида смутилась совсем, глаза ее — карие и огромные — излучали печаль. Она отпрянула от Мадлен, непрерывно теребя бахрому роскошной шали, укрывавшей ее полудетские плечи.

— Простите меня… я забылась. Даже не знаю, как это получилось. Отец очень расстроится…

Мадлен мягко ее перебила:

— Ваш отец ни о чем не узнает.

— Что? — Рида обернулась и уставилась на Мадлен.

— У меня нет причины обсуждать в беседе с хозяином этого дома то, что я услышала от вас. Я понимаю, обо мне ходят разные сплетни, и вполне естественно, что некоторые из них дошли до ваших ушей. Я могу лишь благодарить вас за прямоту, ведь вы отважились вслух произнести то, о чем другие предпочитают шушукаться втихомолку. — Она дала время Риде обдумать свои слова. — А теперь не окажете ли мне честь представить меня своему отцу?

Девушка удивленно сморгнула.

— Отцу? — Она встрепенулась. — Да-да, конечно. Буду рада. Прошу. — Рида пошла было к двери, но тут же остановилась. — Вы правда не сообщите ему о моем дурном поведении?

— Я ведь уже сказала, что не стану это делать, — с иронической строгостью ответствовала Мадлен.

— При других обстоятельствах я бы и рта не раскрыла. Просто… вы меня потрясли. Вы так молоды, так красивы. Я ожидала встретить даму постарше… ну… не такую, как вы.

— Я не так молода как вы думаете, мадемуазель, — сказала Мадлен.

Зал для приемов оказался огромным. Его величие подавляло. Колонны из зеленого мрамора, пол с мраморной головоломной мозаикой, четыре огромные хрустальные люстры — всего этого было словно бы чересчур много для полусотни гостей. Тут же играл небольшой ансамбль из пяти музыкантов, но танцевали всего несколько пар.

— Отец, — обратилась к хозяину дома Рида Омат, проведя Мадлен через зал, — пришла твоя последняя гостья.

Ямут Омат был одет в строгий вечерний костюм и, если бы не тюрбан, вполне мог сойти за итальянца. Он стоял чуть в стороне от гостей, сверля их пронзительным взглядом.

— Мадам де Монталье, наконец-то, — произнес он. — Вы не нуждаетесь в представлении.

Мадлен придержала резкое замечание, готовое слететь с языка, и в церемонном реверансе присела перед хозяином дома.

— Месье Омат, благодарю вас за любезное приглашение и прошу простить мне столь позднее у вас появление.

Властность, с какой египтянин поцеловал ее руку, дала понять, что с этим человеком надо держаться настороже. В нем ощущалось желание подчинять себе все и вся. Поэтому она улыбнулась. Дружелюбно, но без тени игривости.

— Прощать тут нечего, — с важным видом отвечал Ямут Омат. — Скорее, я должен выразить благодарность. — Он широким жестом обвел присутствующих гостей. — Мы ведь не знакомы, но вы все же приехали, чем оказали мне честь.

— Вы пригласили всю экспедицию профессора Бондиле, а я ведь тоже ее участница. — Мадлен с удовольствием отметила про себя, что все еще не утратила умения поддерживать светскую болтовню. — С вашей стороны весьма великодушно оказывать гостеприимство иностранцам, слишком многие из них некогда злоупотребляли радушием египтян. Осторожная сдержанность по отношению к европейцам, особенно к нам, французам, была бы простительна и понятна.

— Из-за Наполеона, вы хотите сказать? — уточнил Ямут Омат и, не дожидаясь ответа, театрально расхохотался, отчего кое-кто из гостей повернулся в их сторону. — Дорогая, я не из тех одержимых глупцов, что прятались по развалинам и швыряли в завоевателей камни. Я сразу понял, что любое сопротивление обречено и что лучше сотрудничать, чем сражаться. Мое процветание — Аллах велик! — служит тому подтверждением. — Он взял руку Мадлен, сунул себе под локоть и неторопливо двинулся к столикам в конце зала. — Позвольте предложить вам бокал шампанского, мадам. Сам я не пью, но для гостей держу лучшие вина. Сейчас я расскажу вам о самых удачных своих сделках.