Темная материя

mugient (мычание);

mymy (кровать).

И еще:

pruritic (зудящий).

Это тоже стало тайной, скрытой за самыми туманными словами. Спенсера Мэллона Гути любил как никого в своей жизни. Поэтому история о двух дверях в коридоре гостиницы и мучительном гадании так его встревожила. Угадаешь — перед тобой окажется Спенсер Мэллон, держащий в руках нити происходящего. Но если выбор будет неправильным… говорил ли он когда-нибудь, что случится, если они выберут не ту дверь?

Вас слопает тигр.

Когда-то давно Говард Блай видел съеденного тигром человека. И больше видеть такого не хотел. Одному из них суждено отправиться в страну слепых, сказал Спенсер, и это должен быть он, Говард Блай. Там, где он жил, смотреть в любом случае не на что.

Благодаря Спенсеру Мэллону у Говарда Блая выросла в душе особая ненависть к дверям. Часами санитар по имени Ант-Ант прятался, скрючившись за дверью с табличкой «Только для персонала», где смолил вонючие сигареты, только вот угадайте: отчего Говард ни разу не постучал в нее? А еще знаете что? Говард Блай прожил в больнице сорок лет, он знал, что было за дверью «Только для персонала», и это не пугало его. Скучная комната с зелеными стенами, сломанной мебелью и пепельницей, которой, по идее, никто не должен пользоваться, уродливый стол с кофеваркой, журналы на другом древнем столе. Мужские журналы. Журналы для мужчин. Говард видел их, но не просматривал. Вот куда они ходили, санитары: Ант-Ант (Антонио Аргудин), Роберт К. (Крашвелл), Фердинанд Цардо, Роберт Г. (Герни) и Макс Байвэй, — когда хотели побыть собой.

Шестнадцатого октября 1966 года Мэллон преуспел в открывании своей двери, и то, что после этого произошло, было настолько ужасным, что Говард окружил себя священным кругом из слов, и они защищали его в облаке клубящегося розовато-оранжевого света. До тех пор, пока огромная и неотвратимая, сотканная из фраз и предложений сфера, вышибив все из головы Говарда Блая, не отправила его кружить в полной неразберихе сотен историй, которые успокаивали его, глумились над ним, мучили его, баловали его и показывали ему единственный доступный путь продолжения жизни.

Итак. На сцене появляется Спенсер Мэллон. Он сидит на картонной коробке в подвале лавки, качая ногами, опершись на руку.

Старый толстый Гути Блай, вытирая рукавом глаза, смотрел в пространство, он будто наяву видел всех такими, какими они были в тот день.

Высокий, атлетично сложенный Кроха на полу — привалился спиной к штабелю коробок с консервами, голова опущена на прижатые к груди колени. Темные волосы, длиннее, чем у других, обрамляют лицо молодого бандита. Зажатая между губами сигарета из пачки «Вайсрой», накануне стянутой на кассе, посылает к потолку прямой и ровный столбик белого дыма.

Кроха, ты был как бог. Как бог.

В футболке команды гребцов университета, грязных белых штанах и теннисных туфлях сидел на корточках Ботик, надеясь уловить подсказку, чем им предстоит сегодня заняться. Из-за недавно проснувшихся в нем ощущений маленький Говард болезненно сознавал, как страстно Ботик желал стать любимым учеником Спенсера Мэллона.

Спенсер Мэллон сидел, наклонившись вперед и уставившись на свои ноги, ходившие в воздухе взад-вперед, как поршни… Он провел ладонью по лицу, затем по прекрасным волосам.

— Итак, — сказал он. — Обстановка накаляется. Мередит составила карту, и карта говорит нам, что до оптимального срока, времени и дня, осталось всего двое суток. Семь двадцать вечера, воскресенье, шестнадцатое октября. Еще не стемнеет, однако лишних глаз там уже не будет.

— Где «там»? — спросил Ботик. — Вы нашли место?

— Луг агрономического факультета университета, в дальнем конце Глассхаус-роуд. Хорошее место, лучше не придумаешь. Я хочу, чтобы завтра днем мы пошли туда на репетицию.

— Репетицию?

— Хочу, чтобы всем все стало предельно ясно. Кое-кто из вас, олухов, даже слушать не умеет.

— Вот вы сказали «карту», — сказал Ботик. — Это что-то вроде навигационной карты?

— Астрологическая карта, — ответил Мэллон. — Специально для нашей группы. Время и дата рождения — когда мы собрались впервые в «Ла Белла Капри».

— Мередит составила гороскоп? — спросила Минога. — Для всех нас?

— Она опытный астролог.

Мэллон широко улыбнулся ученикам. Говарду показалось, что безрассудство этого человека упало до более терпимого уровня.

— Мне все еще немного не по себе, когда я думаю, стоит ли доверяться таким вещам, но Мередит абсолютно уверена в своих расчетах, так что теперь наш временной ориентир — семь двадцать через две ночи, считая от сегодняшней. Все согласны назначить репетицию в четыре?

Все кивнули. Только Говард как будто почувствовал, что Мэллона все равно тревожит астрология.

— А Мередит придет на репетицию? — спросил Говард.

— А куда она денется, — ответил Мэллон.

Все рассмеялись.

Мэллон сказал:

— Хочу, чтобы завтра вы приняли участие в совместном проекте. Кстати, завтра все может пойти не по намеченному.

— В смысле? — спросил за всех Ботик.

Мэллон пожал плечами:

— Ну а с другой стороны, эти затеи обычно ни к чему не приводят. Может и такое случиться.

— А вы часто это делали?

Беспокойство Мэллона сменилось неловкостью.

— А ради чего я живу? Но сейчас, понимаете, сейчас чувствую, что близок как никогда.

— Почему вы так решили? — спросил Ботик.

Ему робко вторил Говард Блай.

— Я могу читать знаки, а знаки повсюду вокруг нас.

— Что за знаки-то? — спросил Ботик.

— Глаза надо держать открытыми. Чтобы видеть маленькие несоответствия.

Старый Говард, перебравшийся на стул в комнате отдыха, вздрогнул от удивления: он понял, что, если Ботик и Кроха когда-нибудь встретятся, они ни за что, ни под каким видом не будут говорить о случившемся на лугу, потому что не смогут прийти к единому мнению об этом. Ему почти захотелось, чтобы кто-то из них или, может, Ботик и Кроха вместе, как в прежние времена, приехали в Мэдисон навестить его. Даже спустя десятилетия, показавшиеся одним мгновением, он придумает, как с ними поговорить.

— Я хотел вам кое о чем рассказать. О том, что должен был понять давным-давно.

Мэллон резко закрыл рот, опустил взгляд на свои болтающиеся ноги, потом по очереди внимательно посмотрел на каждого ученика.

В животе у Говарда все сжалось, и, хотя он этого не знал, сжалось и у Миноги.

«Нет, нет, нет», — подумал Говард.

— Когда церемония завершится, мне придется уехать. Вне зависимости от результатов. И помните, все может обернуться полным провалом. Может произойти… Ладно, ерунда.

— Ну, а если произойдет… — сказал Кроха.

— Тогда я вынужден буду убраться из города!

Мэллон засмеялся своим особенным смехом: негромко, грустно и очаровательно самодовольно. Двум юным ученикам этот смех показался следствием неловкости. Он словно гляделся в потаенное зеркало.

— Дело в том, — продолжил Мэллон, — что никаких инструкций и руководств к тому, что мы хотим сделать, не существует.

Он попытался ухмыльнуться, но его лицо лишь болезненно скривилось.

— Но вы ведь знаете, что все принадлежит всем? И пока мы заботимся друг о друге, с нами не должно произойти ничего плохого.

Ну да, только с каждым словом все хуже и хуже, подумал Говард. Оглядевшись, он заметил, что кроме него тяжело лишь Миноге. Двое других ловили каждое слово Мэллона — как всегда.

— Все принадлежит всем, — повторил Кроха.

«А на самом деле что это означает?» — спросил себя Говард.

Спенсер Мэллон глядел прямо на Миногу, и она изо всех сил старалась не выдать смущения.

«О мой Спенсер, мой дорогой, мой обожаемый, не будь таким, будь самим собой».

— Как-то раз в Катманду, — сказал Мэллон, — я слушал изумительную женщину, она пела необычным бархатным голосом песню под названием «Жаворонок».