Ночная смена

— Ясно. Просто у меня приятель купил, было дело по дешевке джип, в котором четыре рыбака угорели — ну и просидели внутри с декабря по май. Так даже полная смена всего нежелезного ничерта не дала. Стальной остов — и тот шмонил нестерпимо. И мытье тоже ничего не дало.

— Я в курсе. Но повторюсь — потерпим. Зато эту броню винтовочная пуля не берет. И пройдет этот агрегат везде… И проплывет. Что еще лучше. Семен Семеныч, лопату давайте!

Морф таки застревает боками в проеме. Действуя лопатой, как рычагом, Семен Семеныч вместе с Вовкой потихоньку — полегоньку, но выдергивают труп из БТР. После этого УАЗ оттаскивает тело в сторону метров на тридцать. Мне приходится идти к нему, пока Саша снимает что это мы такое упокоили. Остается отснять челюсти — рву мешки на голове кадавра, прутиком приподнимаю то, что было губами.

Все, вроде бы дело закончено. Можно ехать.

— А ты заметил, что на этой зувемби были стринги? — спрашивает меня Саша.

А ведь и точно — грязный шнурок и треугольнички пропитанной кровью ткани — точно, стринги. Больше на теле нет никакой одежи.

— И смотри-ка — она коленками назад — как Семен Семеныч про кузнечиков пел.

— Это не коленка. Коленка — вон, выше. Это у нее так ступни изменились. Наше крутое счастье, что она разожралась в замкнутом объеме и ее габариты ей не дали из люка выбраться. Она кинулась — и плечами застряла. А если бы проскочила и плечами — застряла бы брюхом — в животе она тоже плечиста.

— А давно она обратилась?

— Судя по гнилостным изменениям — дней четыре — шесть назад.

— И почему делаешь такой вывод?

— Потемнение поверхностных вен, видишь — похожи на веточки черного цвета, просвечивают через кожу. Ткани приобрели зеленоватый оттенок, отчетливо наблюдается их вздутие, особенно лица, груди у нее тоже вздулись. А живот — еще нет. Так что минимум — дня три, максимум — дней шесть уже. Учитывая холодную погоду — скорее дней шесть.

— Вы там закончили?

— Закончили.

— Тогда поехали!

За руль свежеполученного бронника садится Володька — ездил он на таких. Люки он не закрывает. Николаич хочет возразить, но воздерживается. «Найденыш» становится за первым УАЗом — и мы трогаемся дальше.

Семен Семеныч вертит подозрительно носом — хоть я и оставил перчатки и бахилы в поле, пахнет от нас с Сашей ощутимо.

— Что, одежку выкидывать придется — спрашиваю нашего драйвера.

— Ерунда, выветрится все отлично. А не выветрится — так закопаем.

— Не по чину — одежу-то хоронить — выкинем где по дороге и все.

— Не хоронить — просто закопать на пару дней. Земля отлично запах берет на себя.

— Это вы откуда знаете?

— Бабушка рассказывала. Во время войны носить-то нечего было. Так у них один инвалид что делал — как фронт от деревни ушел, так он одежку с мертвецов собирал, обувь тоже — детишки одежку и обувку с покойников снятые прикапывали, бабы потом стирали — сушили и это продавали на станции, сами-то не носили, а на той же станции покупали себе одежку.

— Так наверное и покупали тоже с мертвяков?

— Может и так. Но когда сам не видал — так и ничего.

— А почему инвалид одежку собирал?

— Он с фронта пришел — а там сапером был. Кроме него по лесам там шляться дурных не было — пацаны сунулись пару раз — так кишки на деревьях оказались — фронт-то через деревню туда обратно несколько раз катался, все вокруг в минах было. И ставились мины не на несмышленых пацанов, а на грамотных мужиков, так что пацанята вляпывались только так…

— А с инвалидом что потом было?

— Умер лет через пять. Он же не просто так инвалидом стал — его ж порвало железом страшно. Руки — ноги вроде и остались, а весь ливер дырявый. После войны таких калек много было, так они лет десять самое большее жили. Всей деревней хоронили — если б не он нищета была бы дикая. А он и не только одежду таскал, после войны в лесу много добра было.

— Ясненько.

— А что там в БТР то случилось?

— Черт его знает. Только, похоже, что водитель из машины все же выскочил — и мотор заглушил — иначе хрен бы мы на ней сегодня поехали. А так и соляра есть и аккумулятор живой. Начнем чистить — понятно будет. Но одно понятно, что кости этот морф своими челюстями дробил влегкую — причем и такие как бедренная. Так что челюсти-то не слабее, чем у гиены, а то и посильнее будут.

— Мда. Обратно повезло.

— А что там сзади, Семен Семеныч — никаких сидений не было. Где же десант — то сидит?

— Что, такие сплошные полати что ли были?

— Ага. Не сиденья.

— Так это сиденья, только разложенные в спальные места. В БТР и спать можно. Сиденья разложил — и дрыхни.

— Значит, лежачих везли?

— Скорее всего.

Тащимся по лесу — деревья с обеих сторон дороги. Спрашиваю Сашу — сообщили ли в Кронштадт, что везем еще кучу больных и раненых? Оказывается — да, уже успели. Жмурюсь, представляя глубокую благодарность за такой мой ответ на приглашение.

Неожиданно над дорогой довольно низко пролетает маленький, словно игрушечный самолет.

— Кронштадтский?

— Нет, тут оба аэродрома удержали — и Левашево и Горская.

— Лихо!

— Да ничего особенно лихого — какие — никакие, а вооруженные силы тут были — а вот населения мало. Рота в масштабе такого города как Питер — не величина. А вот для Левашово — вполне себе сила. Пустынных мест тут много. Мы вот только что проехали мимо Северного кладбища — так по нынешним временам самое спокойное место — а с другой стороны — не менее здоровенная Северная свалка. Неоткуда тут толпам зомби браться.

— Ну и соседство!

— Так и на юге ровно то же самое — и кладбище и свалка рядом — через дорогу буквально.

Жужжит «Длинное ухо». Старшой просит принять влево и собраться тем, кто находился рядом с бронетранспортером и стрелял по морфу. Останавливаемся, вылезаем. Николаич настоятельно рекомендует всем, принимавшим участие в охоте на морфа воздержаться по прибытии в Кронштадт от рассказов, что морф просто и банально не мог выбраться из своей консервной банки. Стоит рассказывать как и было — отлично скоординированная система взаимодействия и высокая боеготовность остановили атаку морфа в самом начале. И точка. Можем продолжать движение. Залезаем в машины, трогаемся.

Ну, это понятно. В итоге команда отбила броневик в честном бою с нехилых размеров и кондиций морфом. Двести кило с зубами (а возможно и побольше) — это и в Африке двести кило с зубами.

— Жук у вас Старшой — ухмыляется Семен Семеныч.

— Не без этого — соглашается Саша. — А что вы за песню хотели исполнить?

— Про Отелло?

— Ага.

— Что ж — извольте, да не завянут ваши ухи: