Книга духов

Под ударами палок смерть приходит быстро, но это меня не утешает.

Да. Один удар, и череп трескается. И Мать Венера умирает во второй, последний, раз. Эту смерть она давно держала в мыслях. Но вот вопрос: если оставить в стороне средства, была ли эта смерть желанной? Я знаю, Мама Венера сомневалась, что она придет, безвозвратная смерть. «Уход», – сказала она однажды. Но я не знала, насколько долгими, насколько глубокими были ее раздумья о собственной смертной природе (суждено ли ей умереть или Элайза Арнолд привязала ее к земле навсегда?), пока той же ночью кое-что не обнаружила. Пробравшись в подвал Ван Эйна, мы с Эли сделаем немало находок, весьма интересных, как мне предстоит убедиться, для ведьмы вроде меня.

Ночь все никак не наступала. Когда наконец пали сумерки, мы с Эли вышли из читального зала на улицу, в темноту. Месяц проглянул ненадолго и тут же заволокся облаками.

Открытая задняя дверь ванэйновского особняка походила на рот, готовый заговорить. Судя по холоду, тишине и темноте, внутри никого не было, однако недавно здесь кто-то побывал и, по-видимому, удалился в спешке. Вокруг наполовину упакованных ящиков валялась солома. Обеденный стол был тесно уставлен посудой, которую, вероятно, собирались сосчитать и вывезти. Куда? Кто был наследник? И что мог сказать по этому поводу Джейкоб Ван Эйн? Да и был ли он жив? Или Элайза завлекла его в тенета смерти?

Элайза… Ее как будто поблизости не было, но я все же втягивала носом воздух, чтобы бежать без оглядки, если почую гниль.

Дверь подвала была закрыта. Я нажала на потайную пружину, и мы при свете единственной свечи стали спускаться.

От земляного пола веяло холодом, пламя свечи мигало. Когда оно успокоилось, мы осмотрели подвал.

Повсюду были разбросаны materia [120] , имеющие отношение к ведовскому Ремеслу. За долгие годы, пока я отсутствовала, Мама Венера пробовала заниматься колдовством. Теперь я в этом убедилась. К огню была придвинута железная стойка, с которой свисали большие и маленькие котелки. На столе располагались ряды цветных стеклянных пузырьков, другие пузырьки хрустели у нас под ногами. Горела восковая свеча, водруженная на череп; от нее остался лишь огарок. В сыром воздухе стоял запах трав – едва ли знакомых обычным кухаркам. Я догадывалась, о чем думает Эли, но, застав в подвале оборудование для занятий Ремеслом, я была удивлена даже больше, чем он.

– Женщина, которая здесь живет… жила, – проговорила я, – она не была ведьмой. Да, у нее был дар, и она знала о ведьмах и о многом другом тоже, но к сестрам она не принадлежала.

В побеленные стены были вделаны кронштейны из кованого железа, на них опирались дощатые сосновые полки. Когда-то они прогнулись под тяжестью груза, хотя теперь на них было пусто. Несомненно, прежде здесь стояли книги.

В углу у камелька я увидела стул Мамы Венеры. Я шагнула ближе и, коснувшись губами пальцев, приложила их к перекладинам спинки. И остановилась, раздумывая о том, как Мама простилась с девочкой, которую знала с малых лет.

Тут послышался глухой стук – удар ногой. Элифалет спросил из темного угла:

– Что это?

Еще не рассмотрев, я поняла: это мой nécessaire. А по звуку поняла еще больше – в него Мама Венера поместила книги и многое другое. Она подготовила сундук для меня. Уложила внутрь наши секреты – ее и мои. На ярлычке было указано мое ненастоящее имя и добавлено, красными чернилами и слишком корявым для Розали почерком: «Сент-Огастин».

Возиться с замком нет времени. Заберу все как есть.

Сундук был тяжелым, да, но нам с Элифалетом вполне по силам. Мы вытащили его наружу по ступенькам лестницы и вместе с ним покинули дом Ван Эйна.

На улице не было ни души, и все же мы порадовались облакам, скрывавшим луну. Близилась ночь; сундук выскальзывал из моих потных рук. Но я не желала свалить груз на кавалера; нести его самой казалось долгом… К счастью, однако, Элифалет кое-что придумал.

Углядев в двух кварталах возчика с угольной тележкой, он свистнул. Дальше сундук покатился прочь, а я проводила его взглядом. Рядом с ним сидел Эли, махая мне, чтобы я не беспокоилась. Он, как и задумал, собирался присмотреть за вещами. Потом он поднял другую руку, со скрещенными средним и указательным пальцами. Этим он желал мне удачи, потому что знал: у меня имелись незавершенные дела на кладбище, на земле горшечника [121] , куда свозили гнить бедняков.

Нужное место я нашла легко – чутьем, я бы сказала. Я чуяла их присутствие (не запах гнили, нет, хоть без него тоже не обходится). Воздух начинает отдавать железом, словно тут недавно поработал кузнец, а также сыростью. Я чую мертвых, как другие, если им верить, улавливают запах близкого дождя… Дождь, да; той ночью моросил дождик, не останавливаясь, крепчая вместе с мертвецами.

До меня долетел их привычный уже шепот. Это звучали остатки жизни, которая постепенно покидала мертвецов, растворялась сперва в земле, потом в воздухе, затем уносилась прочь. Вернусь к сравнению с железом. Представьте себе, что вы стукнули одним железным прутом о другой, и вот они дрожат – такой же шум идет от мертвых. Иной раз в нем можно уловить речь или другие осмысленные звуки. Но говорить пытаются только самые беспокойные. Их слышат не многие, однако они надеются, ждут, что явится кто-нибудь вроде меня.

Той ночью это был гомон, не слова, и я, ступая от могилы к могиле, не обращала внимания на гул голосов. Луна сбросила с себя покрывало облаков и ярко сияла над землей горшечника; при ее свете я разыскивала могилу Мамы.

Она скоро нашлась – дыра, размером меньше, чем нужно. Мелкая, квадратная, телу, чтобы уместилось, нужно было придать скрюченную позу зародыша или подогнуть под него сломанные члены. Земля, мягкая, еще не осевшая, высилась холмиком. Я с легкостью отрыла три, четыре фута.

Разрывая могилу, я, конечно же, потревожила должников, тех беспутных, безымянных покойников, которых жители Ричмонда год за годом сюда сваливали; их голоса звучали все громче. На этом фоне я время от времени различала мольбы. От их смятения дождь припустил сильнее, и вскоре я погрузилась по колено в грязь. Но я не останавливалась, и наконец мои пальцы нащупали материю: мешок? саван? Да, они зашили Маму Венеру в саван и без гроба опустили, скрюченную, прямо в могилу.