Жизнь мальчишки (др. перевод)

На стене, как раз напротив кровати, обои были сорваны, а под ними виднелась выбоина. На полу валялись шестеренки и стекло; стрелки на циферблате будильника показывали два двадцать.

— Я знала, что часы могут летать, — сказала мама, — но будильник стоил недешево.

Тема разбитого будильника со смехом обсуждалась за мексиканской эчилидой, которую мама приготовила на обед.

Вскоре события начали обретать форму и наполняться смыслом, в котором угадывалось и заложенное предначертание судьбы, и место действия. До тех пор я не мог понять ни того, ни другого. Впрочем, так же, как и мои родители.

Точно так же ничего не ведал о близящемся несчастье водитель грузовика из Бирмингема, каждое утро в соответствии со своим графиком доставлявший прохладительные напитки от крупной оптовой фирмы сначала в магазинчик при бензозаправке, а потом — в зеленные лавки. Как по-вашему, что было бы, если вдруг по какой-то малозначительной причине водитель грузовика вдруг взял бы да и провел лишнюю пару минут за своим утренним завтраком? Если бы вместо бекона к яичнице у него были, например, сосиски? Или если бы он решил лишнюю минуту понежиться под теплым душем? Или если бы я бросил Рибелю палку еще один, лишний, раз, прежде чем отправиться в школу, и мой пес пробыл на дворе еще минутку-другую? Изменило бы это хоть что-нибудь в ткани и структуре пространства и времени?

Безусловный кобель, Рибель, когда приходила пора, убегал из дома бродяжничать. Зная об этой манере Рибеля, доктор Лизандер не раз и не два предлагал нам удалить у него «хозяйство», после чего его пыл к странствиям должен был поуменьшиться, но всякий раз, когда об этом заходил разговор, отец уклонялся от ответа и обещал подумать, да и мне совсем не нравилась мысль отправить нашего пса на операционный стол. Может, я тогда просто еще многого не понимал. В общем, вышло так, что наш Рибель так и остался нестерилизованным. В опасные дни Рибеля традиционно держали взаперти в сарае, но мама не могла за ним уследить, и потому мой приятель частенько вырывался на свободу. Возможно, маме просто не нравилось, что псу целый день приходится проводить в неволе, а кроме того, она всегда была уверена в том, что на нашей улице нечего бояться — проедет пара-тройка машин в день, да и все.

Таким образом вся сцена трагедии была подготовлена нами всеми сообща. Действие уже началось. И трагедия не заставила себя долго ждать.

Тринадцатого октября, вернувшись из школы, я обнаружил, что отец вернулся домой раньше обычного и явно дожидается меня.

— Сынок, — начал он.

Я отлично знал эти его слова и тон, такое начало обычно значило, что случилось что-то ужасное и непоправимое.

Дальнейшее происходило в полном молчании. Отец проводил меня к нашему пикапу, мы вместе доехали до дома док-гора Лизандера, обособленно стоявшего на трех акрах свободной земли между Мерчантс и Шентак-стрит. На зеленом траве перед домом доктора Лизандера за белым дощатым забором паслись или дремали на солнышке пара лошадей. С одной стороны дома была устроена собачья площадка, с другой — амбар. Двухэтажный домик доктора Лизандера был чист, аккуратен и имел математически точные очертания. По подъездной дорожке мы попали на задний двор, где над черным ходом на табличке значилось: «Пожалуйста, привяжите ваше животное». Оставив пикап у двери черного хода, мы поднялись на заднее крыльцо, и отец потянул за цепочку звонка. Через минуту дверь открылась и миссис Лизандер заслонила собой проход.

Как я уже говорил раньше, хмурый угрожающий лик и могучее тело миссис Лизандер могли вселить страх в кого угодно, даже в гризли. Жена ветеринара обычно была неулыбчива и мрачна, будто грозовая туча. Но я плакал, мои глаза покраснели: возможно, это явилось причиной внезапного преображения, свидетелем которого я стал в тот день.

— Ах ты мой бедный маленький ангелок, — проворковала миссис Лизандер, и лицо ее выразило такую несвойственную ей чистосердечную заботу, что я был этим заворожен и лишился дара речи. — Господи, мне так жалко твоего песика.

Она сказала песеика, вот как это вышло у нее.

— Пожалуйста, входите! — сказала она отцу. Вслед за ней мы прошли в небольшую приемную, где на обшитых сосновыми панелями стенах висели снимки счастливых детей, обнимающих за шеи своих собак или держащих на коленях кошек. Отворилась дверь в подвал, где находилась процедурная доктора Лизандера. Каждый шаг доктора по ступеням деревянной лестницы был для меня мукой, потому что я уже знал, что сейчас услышу. Надеяться было не на что.

Моя собака умирала.

Около часа дня грузовик с прохладительными напитками из Бирмингема сбил Рибеля, когда тот перебегал Мерчантс-стрит. Рибель был в компании собачьей стаи, так сказал маме по телефону мистер Доллар, который, собственно, и принес это ужасное известие. Выходя после ленча из кафе «Яркая звезда», мистер Доллар услышал визг тормозов, удар и последний пронзительный вопль Рибеля. Когда машина наконец остановилась, Рибель лежал на мостовой, а собаки стояли над ним и лаем пытались заставить подняться. Увидев это, мистер Доллар позвонил шефу Марчетте, они погрузили Рибеля в кузов пикапа Вайна Гилли и отвезли к доку Лизандеру. Для мамы известие было тяжким ударом, потому что еще с утра она хотела посадить Рибеля в загончик, но забыла об этом, увлекшись очередной серией «В поисках завтрашнего дня». Никогда раньше Рибель не забирался на Мерчантс-стрит. На этот раз он связался с дурной компанией: было ясно, что за привольную жизнь ему пришлось заплатить дорогую цену.

Внизу пахло животными; запах был не то чтобы неприятный, но резкий. Вокруг стояли клетки из блестящей нержавеющей стали, стены были выложены чисто вымытой, сверкающей белой кафельной плиткой, а свет давали флюоресцентные лампы. Доктор Лизандер был одет в свой обычный белый халат, лысина доктора блестела под ярким светом ламп. Когда он здоровался с отцом, его голос был тихим, а лицо невеселым. Доктор Лизандер взглянул на меня и положил мне руку на плечо.

— Кори? — спросил он. — Хочешь посмотреть на Рибеля?

— Да, сэр.

— Тогда я отведу тебя к нему.

— Так… он еще не умер?

— Нет, он еще не умер.

Рука доктора принялась осторожно разминать сжавшиеся в тугой клубок мышцы на моей шее.

— Он еще не умер, но он умирает. Я хочу, чтобы ты это понимал.

Глаза доктора Лизандера поймали мой взгляд и уже больше не отпускали его.

— Я сделал все для того… чтобы Рибелю не было больно… но ему все равно очень плохо. — Пожалуйста, помогите ему! — крикнул я. — Вы же доктор!

— Все верно, но даже если я сделаю ему операцию, это ему не поможет. Кори Он очень сильно пострадал.

— Но вы же… не можете… просто так дать ему умереть!

— Пойдем поглядим на Рибеля, сынок, — позвал меня отец. — Нам лучше поторопиться.

Пока там еще есть на кого смотреть! — вот что он хотел сказать.

Отец вошел последним. Сначала в маленькую операционную вошли мы с доктором Лизандером. Еще в дверях я услышал свистяший звук, похожий на закипающий чайник. Наверху в кухне миссис Лизандер готовила для нас чай: на плите у нее кипел чайник. В комнате, куда мы вошли, стоял резкий прилипчивый запах. Я увидел полку, полную пузырьков, и небольшой столик с врачебными инструментами, аккуратно разложенными на голубой ткани. В центре комнаты стоял стол из нержавеющей стали с продолговатым возвышением посредине размером как раз с собаку, на который было накинуто одеяло. У меня подкосились ноги: край одеяла был пропитан подсыхающей кровью.

Должно быть, меня начало трясти, потому что доктор Лизандер сказал:

— Можешь не смотреть, если тебе не хочется…

— Нет, я хочу посмотреть.

Доктор Лизандер осторожно откинул край одеяла.

— Тихо, спокойно, больно не будет, — проговорил он, словно обращаясь к больному ребенку. Бугор на столе начал дрожать, и я услышал, как кто-то заскулил под одеялом, отчего у меня сразу же оборвалось сердце. Глаза мои наполнились горячими слезами. Я хорошо помнил, кто так скулил: когда отец первый раз принес щенка Рибеля в коробке, тот боялся темноты. В четыре шага оказавшись у стола, я взглянул на то, что доктор Лизандер показал мне.