Ночная смена

— Глумишься? Откуда тут шалфей?

— Ну вот. Принцип простой — снаружи греть больные зубы нельзя — лицо еще больше отечет и боли будут интенсивнее. Греть надо изнутри — ополаскивая больную десну. Горячей жидкостью. Постоянно. Кофе — жидкость?

— Ну, жидкость.

— Вот и полощите. Приедем — найдем и шалфей и стоматолога. Хотя зуб придется драть — бессонная ночь прямое показание.

— А если не драть?

— Потом придется операцию делать на челюсти, потеряете пару — тройку зубов. И давайте закончим разговор — вам полоскать и полоскать…

Болезный улезает в люк. Подмигиваю пареньку и возвращаюсь к санитару.

— Это ж кто тут у вас?

— Да всякие разные — и санитар перечисляет пару десятков предприятий, ВОХР, подразделения с Ржевского полигона и так далее…

Все-таки вернуться обратно в кабину — приятно. Трогаемся — ну если не гора с плеч, то такой курганчик…

— А кроме вояк тут кто еще?

— Да всякой твари по паре — и ВОХР с завода и заводские и химики и местные. Беженцев набрали еще… Монолитовцы тож…

Саша подпрыгивает:

— Какие монолитовцы?

— Гаражный кооператив здоровенный так называется. От них тут отряд самообороны. А что ты подпрыгнул?

— Не, так, ничего…

Прыскаю про себя с серьезной физиономией — явно Саша в «Сталкера» рубился…

Тем временем нам дают отмашку, трогаемся дальше.

На пустыре за блокпостами табор — яркие туристические палатки, строительные вагончики, автомобили. Пара вышек с силуэтами на них. В ту сторону как раз санитар показывал.

— Это что такое за цыганский лагерь?

— Беженцы, наверное. Санитар толковал, что тут у них инфекционные больные.

— Дык тут домов полно. Разместили бы в тепле.

— Ну, это типа карантина. А может в домах места нет или опасно. Хотя если тут дизентерийные — лучше их в чисто поле.

Прокатываемся уже разросшейся колонной по Беляевскому мосту.

Тут меня дергают снять какую-то нефтебазу в полукилометре от дороги.

Встряхиваюсь. Чего-то замотался. Спать хочется сильно. Саша откровенно зевает.

— Эй, вы кончайте зевать — буркает Семен Семеныч. — Глядя на вас, и меня в сон потянуло! Хотите уехать в кювет? Не хотите — тогда давайте общаться. Грачи вы или кто?

Раз едете пассажирами — извольте увеселять водителя. А зевать да спать — себе могилу копать.

— А вот что вы так презрительно про «Жип Широкий» отозвались?

— Дык а как о нем отзываться? У джипа — и несущий кузов! Курам на смех. Далее — зеркала очень быстро начинают портиться. Все шильдики ржавеют за год. Ну и с электрикой беда. Вот остановимся — спросите у Нади — подогрев сидения работает или нет. Готов на рупь поспорить — не работает. А самое главное — коробка автомат для джипа. Если его по нашим дрищам гонять — выходит из строя на раз. Ну и получается джип — девок в казино возить. А для этого джип не нужен. Это — понты. Самое смешное — что целая куча этих самых чероков — заднеприводные. Вот это уже понтее понтов. На брюхе — шелк, а в брюхе — щелк.

— О, а я вдруг подумал — можно же у Нади кроме электроподогрева и про подарки женщинам в больнице спросить! Она и женщина и медик.

— Спохватились! Уже спросили. Она меня при всех в галошу посадила и плавать отправила.

— Когда это вы успели-то?

— Пока вы в «Макдональде» шарились. Мне эта мысль в голову тоже пришла. Я ее спросту и спросил.

— А она?

— А она глянула так и спрашивает: «Вы же вроде говорили, что женаты?»

Ага, говорю, уже двадцать шесть лет.

Она так картинно удивилась и заявляет: «И что ваша супруга никогда колготок не носила?»

Ну и все. И сказать нечего. Конечно колготки… Умыла девчонка как маленького…

— Ловко! Действительно, все гениальное просто. И что будем делать?

— Есть у меня наколка на карте, где колгот куча.

— Сейчас приберем?

— Нет, сейчас не получится.

— А где колготы-то?

— Будете ржать — высажу.

— Не будем.

— В кузове моей фуры. На том предприятии, откуда бананы брали. Рядом с американцем этим стояла.

— Семен Семеныч — при всем уважении — Бугага!

— Вот так и знал, что заржете.

— А что еще остается?

— Ржать внутренне. Про себя, с соответствующим выражением лица.

— Извините, но реакцию надо было обозначить, чтоб показать свое участие в беседе. Вот представьте — вы сказали, где колготы. А мы сидим с индифферентными мордами. Как-то не по-человечески…

— Ладно, проехали.

— А что вы про пушки рассказывали — интересуетесь вопросом?

— Нет, это так. По детским впечатлениям.

— А что за детские впечатления?

— Я перед армией в ДОСААФе на водителя учился. А положено было еще и работать — школу закончил — до армии еще время оставалось — пока восемнадцать лет стукнет. Ну и поработал некоторое время, пока прав не было, еще в Артиллерийском музее. Вот там пришлось пушки покатать.

— С чего это так? Там же они навечно поставлены?

— А как раз была реконструкция пятого зала.

— Это который про начало Великой Отечественной?

— Он самый. Там уже подиумы старые стали ломаться — пушку же для хранения вывешивать надо, если она на колесах стоять будет, то наполнитель резиновый — гумматик — деформируется и катить такую пушку будет нельзя.

— Точно, я видал — у нас маневры были, так в артполку треть гаубиц накрылась после небольшого марша в сто километров — от колес аж ошметья летели…

— Вот — вот. Пушки со старых подиумов скатили и они в зале стояли вполне себе на полу. А со старыми подиумами распрощались — разобрали и вынесли. Новые же задержались. Ну и так вышло, что я участвовал сначала в снимании пушек с подиумов, потом в расставлении их по залу — ну и на новые ставил тоже. Не один конечно. Но как молодой — здоровый участие принимал с остальными стариканами.

— Так что есть опыт артиллерийский?

— Скорее транспортный — по профессии. Сам себе тягач, называется. По работе это было необходимо — разбирались старые подиумы, орудия откатывались в сторону, потом ставились на новые подиумы. Поэтому опыт есть. Кроме того, пришлось принимать участие в перекатывании во дворе Артмузея более тяжелых систем. Вот это действительно тяжело пришлось. Там тоже в тот год перестановки делались. Вроде бы как раз ставился этот атомный миномет «Ока».

— Это такая жуткая дура вроде Большой Берты?

— Нет, Берта — пушка, нарезная. И атомными минами стрелять не может. А минометик — не нарезной. Зато может вдуть атомным зарядом на 45 километров.

Так что артиллеристом назвать меня нельзя. Работу танковых орудий и артсистем наблюдал в армии на полигоне только.

— Что-то вы улыбаетесь хитро?

— Из молодеческой дури часть пушек катал сам. В одиночку. Стыдно признаваться, но дурил много — было достаточно свободного времени — столяры задержали поставку подиумов и меня забыли нагрузить работой. От безделья спал в кабине «Катюши» — ну самые мерзкие ощущения — как там люди ездили, кабина «Шишиги» после «Катюши» — прямо роскошный «Бентли», а уж про «Шишигу» ругани у шоферов было много, очень там сидеть неудобно — и сиденье не регулируется и кабина тесная.

— А у нас трое во время маневров влезало в кабину.

— Зимой, небось?

— Ага. В Сальских степях — неподалеку от Волгограда.

— Знаю эти места — там зимой за тридцать градусов мороз, да с ветерком…

— Точно! Но я вас перебил.

— Да и кроме того я там охотился с пушками за бабкой-уборщицей — она была слепая и глухая, возраста такого, что Мафусаил по сравнению с ней мальчонка пестрожопый, поэтому мои экзерциции она не замечала — зал здоровеный — выкатываешь пушку на прямую наводку, наводишь — потом открываешь замок и смотришь в ствол — попал, аль нет. Азартное занятие.

Самое теплое ощущение — от 37 мм. немецкой «армейской колотушки». Ее еще немцы после знакомства с нашими танками стали называть «Дверной молоток».

Не пушка, а песня, бегом катать можно было. ДШК на станке в разы тяжелее. Утюг утюгом… Даже наша 45 мм легче. Очень хороша на ходу 76 полковушка — на станке от 45 мм.