Ночная смена

После этого Конат похвастался коллекцией синяков на заднице, в некоторых из которых угадывались при наличии небольшой фантазии пятиконечные звезды от пряжки офицерского ремня.

То Конат обнаруживал на железнодорожных путях товарняк, в одном из вагонов которого был груз кубинского рома. После этого Ульянка пару дней благоухала по-благородному, а милиционеры опять ломали себе головы — почему от синяков, которым и «Три топора» были недостижимой мальвазией, пахнет так непривычно романтично. Потом запахло по-пиратски и от милиционеров, а Конат опять хвастался новыми звездами.

Явно в этом мальчишке сидело несколько чертей, потому как только он мог поспорить на то, что профутболит череп от Разбитого до Ульянки. То, что череп с равным успехом может быть и от нашего его не парило совершенно. Вообще отношение к останкам было глубоко философским — убрать такую прорву павших явно было невозможно — разве что всем забросить свою деятельность и начать собирать кости. Правда, в нашей компашке как-то было западло рыться в костях наших солдат. Не то, что мы были такие уж сознательные. Просто как-то не катило. Поэтому и рыли у немцев. Вроде как вот какие мы аристократы.

Конат одно время рыл с нами, бросив бульканье, но получилось как со щукой, что пошла мышей ловить. Раз Конат нашел явную одиночку — и на бруствере попались довольно редкие гильзы от патронов к парабеллуму. На первых же сантиметрах ячейки попалась немецкая каска, которую Конат почему-то тут же назвал «эсэсовской». Потом пошли кости.

Мы столпились вокруг, потому как Конат вопил про здоровенного автоматчика — эсэсовца и рыл словно одержимый… Честно говоря — мы страшно завидовали. Кости были и впрямь здоровые. А потом к нашей громадной радости Конат выволок копыто с подковой. И потом еще одно. И еще. И лошадиный череп.

В следующий раз, взявшись за не менее перспективный объект Конат нарвался на сортир — во всяком случае нашел там стандартный стульчак тех времен — две доски с аккуратно по-немецки вырезанной дырой.

После этого копательство он бросил и опять взялся булькать. И тут же утер нам морды, найдя в одной воронке четыре «Гочкиса» — причем два были с треногами…

А еще Конат чуть не застрелил Борова — когда нам взбрендило в голову собрать идеального сохрана К-98. Для этого тщательно отбирались наиболее сохранившиеся детали от разных карабинов. Тут таилась засада — вроде бы одинаковые Маузеры оказались разными — в долях миллиметров, но разными. Подгонка шла с трудностями.

Вот в ходе этой подгонки ствольной коробки к стволу и корячились мои приятели. Патрон — единственный на тот момент трассер упорно не лез.

Наконец удалось подогнать одно к другому и стали возиться с магазином. Разумеется этот патрон то вставлялся, то вынимался. Комнатка у Коната была маленькая и потому Боров сидел на кровати, а Конат — напротив на табуретке. Как раз на тот момент железный остов карабина был в руках у Коната.

Увидев, что ствол смотрит ему прямо в пузо, Боров решительно отвел его рукой в сторону.

— Ты что, меня кретином считаешь? — вспылил Конат. — В стволе нет патрона!

— А все равно не надо! — Боров, когда хотел, мог тоже упереться.

— Ах, так! Смотри!

Дальше все произошло стремительно — Конат нажал на спуск, оглушительно ударило по ушам, простыню перечеркнула черная, по словам Борова, молния, а из стены ударил фонтан зеленого огня.

Боров на автомате тут же заткнул этот фонтан подушкой. Завоняло палеными перьями.

В запертую дверь стала ломиться мама Коната с вопросом:

— Мальчики, вы живы?

— Да, мам, это детонатор хлопнул! — ответил Конат.

— Что-то больно сильно! — заметила опытная мама.

— Показалось! — возразил Конат, несколько сбледнувший с лица, но не потерявший хладнокровия.

Боров отнял тлеющую подушку от стены. Из бетона торчал задний кончик трассирующей пули и кинематографично дымился. Подушку залили водой из графина и задумались.

Самое кислое было на кровати. Мы, конечно, все знали, что пуля из винтовки крутится вокруг своей оси. Но как-то по кроватям не стреляли — и то, что приятели увидели — сильно их удивило. Пуля прошла вскользь, зацепив простыню и матрас. При этом она словно постаралась намотать на себя тряпки, но это у нее не вышло. В итоге простыня была изодрана затейливым образом — словно как тигровая шкура получилась — неровная прямая дыра как хребтина и отходящие от нее вбок разрывы — как полосы. Залатать такое было невозможно. Пришлось судорожно искать замены простыне и подушке. Матрас потом зашили… Так что экстерриториальность комнаты Коната еще некоторое время сохранялась и мама туда без спросу не заходила, мальчик взрослый уже, как же…

Правда это тоже кончилось — таким же заковыристым образом, как все, что вытворял Конат. Он нашел совершенно сохранившийся ППС — 42. В магазине еще было три патрончика. Надо заметить, что в отличие от винтовочных патронов, где пули в гильзе обжимались плотно по всей окружности, ттшки были как эрзац — пуля в гильзе держалась за счет трех точечных вдавлений. Вода в такие патроны попадала на раз и все ттшки, которые я видел, были сырые, даже мелкий игольчатый порох в них обычно был не только мокрым, но и зеленым от окислов…

(Разумеется в сухих цинках патроны были нормальные, но поди найди непочатые цынки…)

Конат тоже это знал и тут его после разборки и чистки Судаева черт дернул.

Он потом сам не мог объяснить, с какого это ему понадобилось лезть на рожон — но он решил опробовать машинку, не выходя из квартиры. Захотел — сделал.

Целью был избран бабкин окованный жестью сундук со «смертным». Сундук был из толстых досок и Конат почему-то решил, что пуля застрянет в стенке. Если сработает…

Сработали короткой очередью все три патрона. Все три пули прошибли стенку и ушли в бабкино приданое.

Бабку же на следующий день понесло перебрать тряпочки и переложить их лавандой — для запаха и от моли… Внучок оказался самой могучей молью за всю бабкину жизнь — пульки изрядно проскочили в тряпках, разорвав их так, что помянутая ранее простыня была образцом целости и сохранности.

Это послужило последней каплей терпению и матери и бабушки. Замок с комнаты был торжественно свинчен, а Конат похвастался нам еще более причудливыми синяками в которых на этот раз угадывались отпечатки кожуха ППС… Мать гонялась за сыном вокруг стола и лупила его ППСом.

— Хорошо еще, что приклад не отомкнула… — заметил на это Боров.

Насчет приклада — это верно замечено. Приклад сильная штука…

— Эй! Гляньте, что это справа?

А справа у самой дороги — здоровенная помойка посреди поля. Было бы полное впечатление того, что высыпали сюда несколько мусоровозов свой груз и потом еще и подпалили… Если б не торчащий посреди этого безобразия закопченный хвост от авиалайнера с каким-то незнакомым значком — хотя компаний сейчас много было, все эмблемы и не упомнишь.

Чуть поодаль — груда металлолома, какие-то баки. Нет, не баки — сильно обгоревшие турбины скорее. Опять хлам, рваные шмотки, вяло шевелящиеся на земле от холодного ветра тряпки и бумажки…

— Самолет грохнулся. Должен был видно сесть — да не угадал.

— Живые интересно есть?

— Да после такого удара и пожара и неживые — то вряд ли уцелели…

Медленно проезжаем место катастрофы. Горело здесь сильно — металл плавленый, кроме хвоста больше ничего внятного и не осталось… А бумажки какие-то все равно уцелели…

— Апатит твою Хибины! — скороговоркой выдает Семен Семеныч, резко взяв в сторону и вдарив по тормозам со всем усердием…

Мда, это надо снять…

Совсем рядом с капотом нашего грузовика стоят ноги. Голые человеческие ноги с тем самым к чему они обычно прикрепляются — бледные, с синюшными трупными пятнами. Босые, но какие-то рваные тряпки внизу болтаются. А вот сверху… сверху — из таза торчит столб позвоночника с черепом наверху. Все, что было выше пояса словно сорвано страшной силой — как и ткани с головы — только на макушке нелепый ежик из недогоревших волос. Все грязное, закопченное. И неподвижное.