Монстры

Лапа оказалась огромной, и, добравшись до Элайн, она смогла бы ладонью накрыть все ее лицо целиком. Цветом ручища напоминала застарелое тесто и была раздутой, словно разлагающейся. Разодранная плоть болталась кусками, но крови не было, лишь сероватая масса. Зажав дрожащей левой рукой рот, Элайн правой ткнула пламенем зажигалки в раздутые, ищущие ее пальцы.

Обожженные пальцы зашипели, скорчились, на них выступили беловатые капельки. Отсутствие крика было, наверное, хуже всего. Рука исчезла в отверстии, оцарапавшись о край, в люке замаячило громадное расплывчатое лицо, которое всматривалось вниз глазами, напоминавшими сгустки теста. На Элайн накатила волна истерической радости, когда рука исчезла, но теперь она поняла, что причин для торжества нет. Занятая лапой, Элайн не следила за продвижением лифта и не заметила, как он достиг нижней точки шахты.

Стоит ли попытаться придержать двери? Слишком поздно. Они разъезжались в стороны, пока не раскрылись полностью и перед ней не оказался подвал.

Перед ней простиралась тьма, до которой уже не мог добраться ее крошечный огонек. Такое чувство, что Элайн находится у громадных врат, за которыми на сотни ярдов простирается тьма, словно это шахта или канализационная труба. Вонь сгнивших продуктов была просто невыносима, одутловатые сгустки тьмы вызывали тревогу. Но когда послышалось какое-то движение и по направлению к ней метнулся неясный силуэт, это оказалась всего лишь крупная крыса.

Крыса сама по себе — не очень здорово, но не стоит отвлекаться на зверька и забывать о существе над ней, на крыше лифта. Никак нельзя. Крыса пробежала довольно далеко, метнулась прочь от света, и тут послышался вязкий чмокающий звук, и крысу подхватила белесая струя, словно хлынувший поток сточных вод. Элайн отпрянула и пятилась, пока не прижалась к задней стене лифта. Однако даже так она видела слишком многое, но как заставить себя погасить огонек, сдаться на милость тьме?

Белесый поток состоял из карабкающихся друг на друга тучных тел, тянущихся к пойманной крысе. Толстые ручищи тащили крысу к себе, от тестообразной плоти существ отрывались куски, но их это вовсе не беспокоило. На опухших лицах зияли громадные беззубые рты с ввалившимися старческими губами, издающие жадные, громкие сосущие звуки. Три раздутые головы свалились прямо на крысу, и Элайн услышала визг грызуна, смешавшийся с отвратительными звуками всасывания.

Напирающие сзади, выбирающиеся из тьмы твари обернулись к Элайн. На безносых лицах расширялись и сужались большие влажные ноздри. Видели ли они огонек сгустками глаз? Или учуяли ужас Элайн? Наверное, здесь у них была лишь мягкая сгнившая пища, но они быстро учились распознавать новую еду. Их единственным мотивом был голод. Беспощадный и всепоглощающий.

Толкаясь, они двинулись к лифту. Тут же все звуки стихли, и наступившая тишина оказалась гораздо страшнее. Элайн пыталась вжаться в стену, давила на кнопки лифта — все напрасно. Двери не шевелились. Сейчас одутловатые тестообразные тела смрадной массой ввалятся в лифт, загасят маленький огонек, удушая и пожирая ее во тьме… Тот, что сидел сверху лифта, скользнул вниз и присоединился к остальным.

Возможно, движения сползшего с крыши тестообразного толстяка облегчили лифт или же контакты встали на место, но внезапно двери закрылись. Раздутые ручищи барабанили по дверям, мягкие пальцы, словно личинки, пытались протиснуться между ними, но лифт уже скользил вверх. Боже, неужели он пойдет прямо на шестой?! Но Элайн нащупала кнопку первого этажа, хотя та прыгала в отблесках огонька и ускользала от ее дрожащего пальца, и лифт замедлил движение. Скорее через двери лифта выскочить из стеклянных дверей здания — на улицу, где фонарь солнцем сверкает над головой.

Двери лифта раскрылись, и перед Элайн качнулась тестообразная рожа с выпученными белыми слепыми глазами и огромным, с кулак, алчно разинутым ртом. Через секунду, показавшуюся ей страшным сном, она поняла, что тестообразный угодил между лифтом и шахтой и раздавлен, потому что, когда двери раскрылись, лицо его начало распадаться на части. Пронзительно закричав, Элайн подтолкнула двери, и они наконец распахнулись, разрывая одутловатое тело пополам. Перепрыгивая через него, Элайн услышала, как останки свалились в основание шахты, встреченные тихим и алчным натиском бледных тел, но она уже наугад мчалась прямо под потоки дождя, к мокрым лабиринтам темных улиц, к сидящему у камина отцу, требовательно ожидающему ее отчета о прошедшем дне.

Скотт Эдельман

Тот, каким он был прежде

Не успев выйти из хижины, мама с папой начали препираться. К тому времени, когда на рассвете мы взобрались на гребень горы и вгляделись в спавший внизу поселок, родители уже оставили свои обычные упреки и обвинения и погрузились в угрюмое молчание, которое всегда приходило на смену ссорам.

Достаточно ли рано мы вышли, чтобы сделать то, что было намечено, и вовремя вернуться под надежный кров хижины? Достаточно ли поздно мы вышли, чтобы избежать каких бы то ни было отголосков ночных опасностей, которые могут таиться за каждым деревом? Достаточно ли взяли с собой патронов? (Это папа, как всегда, папа.) Благоразумно ли было тащить за собой ребенка? (Это мама, как всегда, мама.) Вопросы выстреливались напористо, но обсуждались затем без особого энтузиазма, поскольку ответов на них, по правде говоря, не находилось. Эти вопросы были всего лишь колкостями, которыми родители любили подначивать друг друга. И ничем иным.

Папа вел нас через лес, мама замыкала цепочку. Я шел между ними, и волны их враждебности так и пронизывали меня. И все же я предпочитал, чтобы они молча курили, лишь бы не пришлось выслушивать их перебранку и терпеть обращение с собой как с ребенком. Мне уже четырнадцать лет, я мужчина, у которого за плечом висит дробовик двенадцатого калибра. В конце концов, я готов помогать им в той работе, которая сейчас важнее всего на свете и будет еще какое-то время таковой оставаться, — убивать тех, кто хочет убить нас.