Варьельский узник

Эммануэль задумался. Ему пришла в голову мысль, что он, возможно, вообще никогда не узнает, зачем узник покидал замок. Одно было очевидно: раз пленник вернулся обратно, значит, бежать не собирался. Оставался еще вариант — узник хотел передать или получить сообщение.

— Хорошо,— сеньор посмотрел на капитана.— Отправляйтесь к мэтру Обину. Десять плетей.— Эммануэль никогда не разбрасывался словами. Наказание не было чрезмерным — от такой порки еще никто не умирал. Капитан отдал честь и молча вышел.

В ожидании господина Проклятый стоял перед дверью Большого зала, устало прислонившись к стене. Стражники, связав пленнику руки за спиной, не сводили с него глаз. Наконец, сеньор появился, подошел к юноше и развязал веревки. Войдя в зал, Эммануэль бросил на стол перчатки, снял плащ и швырнул его в кресло. Преступник стоял перед ним с непроницаемым выражением лица.

— Мне доложили, что вы покидали замок.

— Да, монсеньор.

— Вы разговаривали с музыкантом?

— Да, монсеньор.

— Вас заранее предупредили, что он придет?

На этот раз юноша ничего не ответил. Его взгляд устремился к морю, видневшемуся через большое окно зала.

— Я прикажу моему палачу получить у вас ответ на этот вопрос.

— Воля ваша, монсеньор.

Эммануэль опустился в кресло и несколько секунд в раздумье вертел в руках серебряный нож для резки бумаги. Мысль пороть и без того невыносимо страдающего человека была ему отвратительна. Но выхода не оставалось, и юноша не хуже его знал об этом.

— Хорошо. Вас отведут в башню.

Эммануэль выглянул за дверь, отдал необходимые распоряжения охране и отправился на поиски лекаря.

— Как ты думаешь, Сальвиус, он вынесет наказание плетьми? — Сидя за столом, Эммануэль раздраженно перебирал листки протокола.

— Наверняка. У него такая же спина, как у всех. Вообще, вы здесь хозяин, вам и решать,— холодно ответил его собеседник.

— Сальвиус, я — хозяин Лувара и не могу поступить иначе. Я не спрашиваю тебя, надо ли его наказывать, так как знаю, что надо. Я тебя спрашиваю как врачевателя: сколько ударов он сможет вынести? Ты ведь лекарь, не так ли?

— Я тоже время от времени задаю себе этот вопрос: лекарь ли я? Врачеватель, достойный носить это звание, начал бы с того, что снял бы у него с руки эту адскую машинку,— присаживаясь рядом с ним, ответил старик.— Как вы его накажете?

— Сорок плетей и ночь в клетке.

— Сорок?!

— Он заслужил. Выход за стены замка — одно из самых серьезных нарушений. Серьезнее только побег. А побег, как ты прекрасно знаешь, карается крайне сурово — шестьюдесятью ударами. К тому же он разговаривал с незнакомцем, а это ему категорически запрещено. Сорок плетей, не меньше!

— Это слишком сурово, сеньор. Вы крайне редко прибегаете к такому наказанию. Не думаю, что он выдержит, У него мало сил. Браслет и так изрядно подточил его здоровье.

— Хорошо, тридцать, но не меньше!

— А если во время наказания начнется приступ?

— Тогда и посмотрим. Что-нибудь еще?

— Ничего, сеньор. Вы так часто заявляете, что вы — не Регент и не верховный судья, не вам судить. Говоря вашими словами, я — не повелитель Лувара, не мне решать.

— Ты пойдешь к нему?

— Зачем? Посчитать следы от плетей на его спине и убедиться, что их ровно тридцать?

— Сальвиус! Его надо будет осмотреть...ближе к ночи.

— Я пойду, если это приказ.

— Это приказ.

Мэтр Обин был искусным и ловким палачом, лишенным как жестокости, так и сентиментальности. Когда тем же вечером Эммануэль спустился к нему, то застал заплечных дел мастера в некоторой растерянности. Незадолго до того браслет вызвал у узника сильнейший приступ. Его дикие крики повергли всех в замешательство.

— С вашего позволения, монсеньор, я кое-что понимаю в криках,— сообщил ему палач.— Такие может вызвать только поистине адская боль.

— Где он?

— Там, за стеной на соломе. Какие будут распоряжения?

— Тридцать плетей и на ночь в клетку.

Мэтр кивнул с таким важным видом, словно его попросили утвердить приговор.

Эммануэль прошел вглубь зала к специально предназначенному для него креслу, инкрустированному золотом. Обычай требовал его присутствия при наказании более чем двадцатью плетьми. Он плотнее закутался в плащ и сел в кресло, рассеянно глядя на помощников палача, подтягивающих кольца.

Так же как и клетки для варваров, кольца Лувара пользовались дурной славой. Те, что предназначались для ног приговоренных, не таили в себе ничего необычного. Но вот руки заковывали в особенные кандалы — адские изобретения мстительного Отона IV, предка Эммануэля,— на внутренней стороне которых блестел ряд заостренных зубцов. Только как можно крепче держась за цепи и не двигая руками в попытке освободиться под ударами плетей, жертвы могли не порвать себе сухожилия на запястьях, моля Господа даровать им сил вытерпеть боль и не потерять сознание.

Помощники палача принялись расстилать на помосте свежую солому. Мысли Эммануэля витали далеко, он думал о вожде варваров. Ему только что сообщили имя — Рилор. Дозорный отряд доложил, что его видели крестьяне, чьи земли граничили с землями дикарей. Поползли слухи о кровожадности и беспощадности этого человека. «Никогда раньше никто из них не мог собрать их вместе,— размышлял Эммануэль.— Два или три племени, не более...»

Появление узника в сопровождении охранников вывело его из раздумий. Мэтр Обин заканчивал последние приготовления, раскладывая на скамье инструменты. В Луваре, как и повсюду в Систели, первые десять ударов наносили обыкновенной плетью. Она оставляла на теле лишь болезненные синяки, не повреждая спину. Следующие десять ударов кожаным хлыстом разрывали одежду и кожу. Далее начиналась поистине зверская пытка, поскольку палач брал в руки плеть, на кончиках ремней которой красовались металлические наконечники. Сегодня мэтру понадобятся все три инструмента —- и он старательно разложил их на скамье в соответствующем порядке. Эммануэль украдкой посматривал на юношу, наблюдавшего за действиями палача стиснув зубы, хотя лицо его по-прежнему ничего не выражало. С таким же успехом он мог ждать своей обычной вечерней аудиенции у сеньора в коридоре перед дверью. Единственное, что выдавало его тревогу,— это связанные за спиной руки: юноша судорожно сжимал и разжимал кулаки. Словно почувствовав, как за ним наблюдают, он обернулся. Их взгляды встретились, но преступник тут же отвел глаза и застыл на месте.

Когда помощники палача подошли к нему, он в страхе отступил назад, но тут же собрался с духом и покорно позволил отвести себя на помост. С него сорвали куртку и шелковый пояс. По обычаям Лувара с наказуемого плетьми рубашку не снимали. Он протянул руки к одному из помощников, и тот защелкнул кольца у него на запястьях. Проклятый опустил голову, наблюдая за тем, как ему надевают оковы на щиколотки, и волосы золотой волной рассыпались у него по лицу. Эммануэль почувствовал укол совести и отвел взгляд. В тонкой рубашке, с ореолом золотистых волос его узник казался особенно хрупким и юным в окружении мрачных фигур, суетившихся вокруг. «Возьми себя в руки!.. Расчувствовался, словно девица какая-то!» — мысленно приказал себе Эммануэль.

Когда начали подтягивать вверх кольца, преступник ухватился за цепи и закрыл глаза. Помощники палача, выполнив все, что от них требовалось, отступили в полумрак зала. Мэтр подошел к рычагу колеса, окончательно закрепив высоту оков, и обернулся к сеньору в ожидании указаний. У них уже давно существовал негласный обычай согласовывать тяжесть наказания в самый последний момент, обмениваясь условными знаками. Обычно это случалось, когда речь шла о слишком молодых жертвах.

Эммануэль кивнул. Значит, цепи колец не натянуты слишком сильно, палач будет бить без оттяга и размеренно, чтобы бедолага мог перевести дыхание. Мэтр еще два раза провернул колесо, опустил рычаг и отошел за первой плетью. Он был готов приступить по первому знаку сеньора. Но Эммануэль медлил. О чем он думал, рассеянно глядя на приговоренного? О его юности и кажущейся хрупкости? О выдержке и мужестве? Быть может, о том, как такой гордый и умный человек мог совершить столь отвратительное убийство? Внезапно снаружи во дворе раздался чей-то голос, зовущий Сент-Люка, и вывел Эммануэля из задумчивости. Он поднял глаза и сделал знак рукой начинать.