Даша (СИ)

Наталья Сергеевна Чернышева

Даша

Сон.

Ночной кошмар, и вязнешь в нем как в болоте, ужас — громадное чувство, растянутое на века. И знаешь ведь, что сон, но паника давит слабый писк разума, и ты тонешь, тонешь, захлебываешься вязкой болотной жижей, и не вздохнуть, и не крикнуть, и воздуха не хватает, — все, конец!

Тогда-то и просыпаешься в холодном поту, с бешено бьющимся сердцем, внутри все вибрирует от пережитого ужаса, и тошно, тошно до полусмерти, до рвотных спазмов, до полного аута…

Но тьма перед глазами не спешит рассеиваться.

И становится ясно ("ясно" — какая ирония, с ума сойти!): главный кошмар уходить даже не думает.

И что мне вместо со зрением заодно и память не отшибло? Спокойнее сейчас было бы, честное слово!

Ненавижу свою беспомощность!

Тьму, пожравшую весь белый свет, ненавижу!

— Даша! Ты здесь что делаешь?

Хороший вопрос! Губы сводит истерической улыбочкой. А не хочу я торчать в своей камере, — пардон, комнате! — безвылазно, надоело мне с ума сходить от мертвого одиночества, дни считать по времени завтрака-обеда-ужина! Да только Андрей почему-то не понимает этого, хоть тресни его.

— В туалет захотелось, — говорю. — Что, самой нельзя туда сходить? Тебя же хрен дозовешься, особенно когда нужен. Или мне в комнате надо было нагадить?

— Ты мне тут не хами! — зло бросает Андрей.

Не выдерживаю, начинаю хихикать. Муж любящий, блин… Как случилось со мной это несчастье, его будто подменил кто. Ну, конечно! Сиди тут с калекой, ухаживай за нею, время драгоценное, молодое переводи на нее. Других кругом нет, что ли? Наверняка, у него роман на стороне, причем даже и не один… То-то телефон по вечерам трезвонит без устали.

— Ты от меня зависишь, между прочим!

Ну да, а как же! Сижу на твоей шее, ем и пью с твоего стола… каждый день ты об этом вспоминать не забываешь…

— А не хочу я от тебя зависеть! — кричу злобно. — Не хо-чу!

— Можно подумать, у тебя выбор есть!

— Выбор всегда есть, Андрюшенька.

— Не у тебя, Дашунечка. Ты, между прочим, платье задом наперед надела!

Платье я надела правильно. Но рука непроизвольно дернулась пощупать ворот, и я почти увидела самодовольную улыбочку на роже своего благоверного. В последнее время он испытывает странное извращенное удовольствие, оттачивая на мне свой убийственный юмор. Подумать только, ведь когда-то я считала его безобидным остроумным весельчаком! Когда-то. Когда он смеялся над другими, не надо мной. …а ведь в церкви со мной венчался. "В горе и радости, в болезни и здравии…" В радости да здравии быть рядом нетрудно. А вот в болезни, да притом безнадежной…

Мне далеко до утонченного слуха слепорожденных. Но как входная дверь хлопнула, я услышала. Ушел Андрей. К любовнице своей побежал! То, что таковая у него есть, можно даже не сомневаться. Я для него — предмет мебели, не больше. Я как из больницы вернулась, так он даже за руку меня взять брезгует, не говоря уже об остальном. Можно подумать, раз ослепла, значит, и женщиной сразу же быть перестала!

Ненавижу!

Я взвилась с постели, кинулась в коридор — ан нет, дверь в комнату заперта! Кто бы сомневался. Счастье, я готова была к такому повороту, заранее вещи припрятала. Лихорадочно одеваюсь, и — к окну. Мы на втором этаже живем. Второй этаж — это пустяк, если вдуматься! В детстве прыгала на спор, неужели сейчас испугаюсь? Двор наш мне как пять копеек, с годовалого возраста известен!

Стылый осенний воздух проник в комнату. Пахнуло прелой листвой, горьковатым дымом костров, промозглой влагой утреннего тумана. Не хочу я от тебя зависеть, Андрюшенька! Не хочу, не могу и не буду!

Страшно. Страшно и трудно двигаться в наполненном тьмой мире. Иду медленно, стараясь не шарить руками и ничем своей ущербности не показывать. Не нужна мне жалость незнакомых прохожих! Ненавижу все эти неискренние слезки, за которыми стоит лишь шкурная радость: не со мной, слава Богу, не со мной беда приключилась.

Хорошо хоть вещи догадалась заранее припрятать. Одета по погоде, никто не цепляется. Боже мой, на что я рассчитываю? Под машину попасть, в открытый люк свалиться и шею свернуть? Не знаю. Но в одной квартире с чужим, ненавидящим человеком находиться не хочу. Не хочу и не буду!

Это должно было случиться, рано или поздно. И случилось, конечно же: я налетела на какого-то человека. Что-то упало, покатилось, послышался звон бьющегося стекла…

— А, чтоб тебя, б…ь обкуренная! — взвился надо мной могучий матерный. — Смотри, куда прешь, сука бесхвостая! Мать твою…

— Простите, пожалуйста, — лепечу, неловко поднимаясь.

— Да пошла ты на…!

Я и пошла. Не совсем, правда, туда, куда отправили… По левую руку шумела дорога. Несколько раз приостанавливались машины, сигналили, кавказский акцент звал прокатиться "с вэтерком". Я пропускала мимо ушей.

Ступенька подвернулись под ногу неожиданно. Подземный переход. Отсчитав задом половину лестницы, я приткнулась к стене и заплакала от отчаяния и боли. Господи, ну за что? За что мне это?!

Буддизм, модный ныне, жесток: ослепла — значит, такова твоя карма, и ты сама во всем виновата: в прошлых жизнях творила зло, в этой — расплачивайся. Христианство предписывает смирение, молитву и покаяние. Кое-какие молитвы я знала, "отче наш" например, зато христианского смирения не было и в помине: за что каяться, если я грехов за собой серьезных не ведала? Не убивала, не грабила, аборты не делала, собачек бездомных под хвост не пинала… За что же мне каяться?!

— Сидишь, бессовестная, милостыню клянчишь! — задребезжал над душой старческий голос, и тут же последовал болезненный тычок костылем в спину. — Шла бы лучше работать, молодая ведь, здоровая, — еще один тычок, — и не стыдно, средь бела дня-то! — опять тычок. — Молодь беспардонная, пьют, курят, колются, ноги перед каждым встречным раскидывают, а совести, совести-то…

Вспышка дикой ярости вздернула меня на ноги:

— Пошла ты вон, карга старая!!!

— Да она же слепая! — ахнул кто-то из прохожих.

Высоко над головой родился вдруг густой тягучий звук церковного колокола…

Служба давно закончилась, а я продолжала стоять неподвижно, впитывая неожиданно обострившимся слухом слабое потрескивание свечей перед иконами. Бог милостив, говорил батюшка. И хорошо же говорил, спокойно так, доброжелательно, Новый Завет цитировал… Из всей беседы пара фраз врезалась в память особенно четко: "просите, и дано будет вам… ибо каждый просящий получает…" Господи! Может, и впрямь я грешница страшная, раз уж Ты послал мне такое наказание. Тебе виднее. Но если Сын Твой грехи прощал и слепых исцелял одним лишь словом, то уж Тебе-то оно и подавно нетрудно. Прости мне все грехи, даже те, которых я не знаю или не помню! Дай мне прозреть, Господи! Пожалуйста! А я… я… Хочешь, Тебе служить буду? И обет какой-нибудь дам? Как там в Средневековье люди поступали… не мыться, волос не стричь, молчать годами, еще что-то такое… Хочешь, Господи, я молчать буду? До конца своей жизни! Дай только прозреть, Господи…

Я долго так стояла, даже ноги устали. Ответа не было. Да и кому в наше время Бог отвечал самолично? Ерунда это все, опиум для народа, и ничего больше. Я повернулась, осторожно пробралась к выходу, спустилась по крутой лестнице…

Что-то происходило. Тьма перед глазами осталась прежней. Что и говорить, надеяться на исцеление от неизлечимой травмы в церкви мог лишь наивный глупец. Не верила я в подобные чудеса, не было во мне того фанатизма, который на заре христианства позволял истинно верующим в воде не тонуть и в огне не сгорать. Но что-то определенно вокруг происходило.

Линии. Толстые, тонкие, блестящие, тусклые. Неяркая, причудливая схема сумасшедшего чертежника. И все это живет, дышит, движется. Пустой провал в странной схеме, больно смотреть, там, вот прямо сейчас… …Визг тормозов, глухой удар, пронзительные крики, через время — вой сирен, свистки…