Мертвые помнят

Роберт Говард

Мертвые помнят

Додж Сити, Канзас 3 ноября 1877 г.

Мистеру Уильяму Л. Гордону Антиохия, Техас

Дорогой Билл! Пишу тебе, потому что предчувствую: ненадолго я задержусь на этом свете. Ты, наверное, удивишься, ведь последний раз, когда мы встречались – когда я привел стадо, – ты меня видел в добром здравии. Смею заверить, с того дня я не заболел, но если б ты взглянул на меня сейчас, сам бы сказал: краше в гроб кладут.

Однако прежде, чем я поведаю о своей беде, хочу, чтобы ты узнал, как мы добрались до Додж-Сити. Мы пригнали огромное стадо – три тысячи четыреста голов, и мистер Р. Дж. Блэйн уплатил нашему старшему пастуху Джону Элстону по двадцать долларов за голову. Все бы хорошо, да один из наших, ковбой по имени Джо Ричардс, не дожил до этого дня, его забодал молодой бычок, когда мы пересекали канадскую границу. У него осталась сестра, ее зовут миссис Дик Уестфолл, она живет возле Сегина, и я бы хотел, чтобы ты съездил к ней и рассказал о брате. Джон Элстон хочет послать ей седло, уздечку, ружье и деньги бедолаги Джо.

А вот теперь, Билл, я попробую объяснить, откуда у меня появилось странное подозрение, что я не жилец на этом свете. Помнишь, вскоре после того, как я отправился со стадом в Канзас, обнаружилось, что старый Джоэл, который когда-то служил у полковника, и его жена погибли. Они жили возле дубовой рощи на берегу бухты Завалло. Женщину звали Изабель, и поговаривали, что она ведьма. Она была квартеронка и намного моложе Джоэла; многие белые ее побаивались, потому что она промышляла колдовством, но тогда я в это не верил.

Ну так вот, гнали мы стадо и оказались возле бухты Завалло как раз перед закатом, и я понял, что мой конь устал, а сам я голоден как волк, да и вообще, не мешало бы передохнуть. Я заглянул к Джоэлу и спросил у его жены, не найдется ли чего-нибудь перекусить. Хижина стояла в дубовой роще, Джоэлу не пришлось далеко ходить за хворостом, и Изабель зажарила мясо на жаровне. Почему-то мне запомнилось, что она была одета в красное с зеленым платье. Странно, но я до сих пор не могу этого забыть.

Они накрыли стол, и я с жадностью набросился на еду, а потом Джоэл принес бутылку текилы, и мы с ним выпили и поболтали о том о сем. Он спросил, не играю ли я в кости. Я ответил, что нет, но он меня уговорил сыграть партию-другую.

Так мы скоротали вечер, а потом я собрался уходить, но тут вдруг Джоэл потребовал деньги за харчи и выпивку. А у меня и было-то пять долларов семьдесят пять центов, и все до последней монетки я ему же и продул в кости. Я разозлился и сказал, что знать его больше не желаю, а нализаться смогу и в другом месте. Тут он хватает бутылку и заявляет, что я один ее вылакал, и глядит на меня так, будто я ему задолжал миллион. Я усмехнулся и велел нести еще текилы, а он заупрямился и ответил, что лавочка закрыта. Это меня еще больше разозлило, я даже кулаком погрозил, потому что был уже изрядно во хмелю. Изабель стала упрашивать, чтобы я уехал, но я ей подмигнул и доходчиво объяснил, что-де я свободный белый человек, и мне уже стукнуло двадцать один, и я не из тех, кто упускает возможность маленько пощекотать хорошенькую молодую смуглянку.

Джоэла это задело за живое. Он шарахнул кулаком по столу и завопил, что текилы у него хоть залейся, но я не получу больше ни капли, даже если буду подыхать от жажды у него на глазах. Тут я взбесился по-настоящему. “Ах ты, – говорю, – копченое свиное рыло! Напоил меня, обжулил в кости, а теперь еще и оскорбляешь! Я видел, как вздергивали черномазых даже не за такие смертные грехи!”

А он и говорит: “Ты жрешь мое мясо и хлещешь мою текилу, да еще называешь меня жуликом! Ни один настоящий белый себе бы такого не позволил. Или думаешь, на слабака напал?”

И тогда я отвечаю: “Ну, ты меня допек! Кажись, кое-кто сейчас получит по наглой черной роже!”

Он крикнул: “Это мы еще посмотрим!”, схватил нож, которым только что резал мясо, и бросился на меня. Я выхватил револьвер и всадил две пули ему в грудь. Он повалился на пол, а я встал, подошел и выстрелил еще раз – в голову.

И тут я услышал дикий вопль Изабель, которая целилась в меня из дробовика. Она вся дрожала, когда дергала спусковой крючок. Дробовик дал осечку, и я крикнул, чтобы она убиралась, не то пристрелю! А она кинулась на меня, размахивая ружьем, как дубиной. Я увернулся, но Изабель все-таки задела меня по щеке, и я тогда прицелился ей в грудь и нажал на спуск. Когда раздался выстрел, она сделала несколько шагов назад, а потом схватилась за грудь и рухнула. Сквозь пальцы текла кровь.

Я наклонился над ней, не выпуская револьвера из руки, и вдруг она открывает глаза и говорит: “Ты убил Джоэла и меня убил, но, клянусь Богом, ты это сделал себе на беду. Запомни: большая змея, черное болото и белый петух. Мое проклятие будет тебя преследовать. Мы еще встретимся. Я приду к тебе, когда пробьет час”.

Тут из ее рта вялыми толчками потекла кровь, голова откинулась, и я понял, что Изабель умерла. Я кинулся вон из лачуги, вскочил на коня и помчался прочь. Свидетелей не было. На другой день я солгал парням, будто налетел щекой на ветку, когда скакал на коне, и они поверили. Так бы никто и не узнал, что это я застрелил Джоэла и его жену, даже ты. Но что толку скрывать, если я твердо знаю: скоро мне самому конец?

Мы погнали стадо дальше, и всю дорогу мне казалось, будто гора легла на плечи. Мы еще не успели добраться до Ред-Ривер, а однажды утром в мой сапог заползла гремучая змея. После этого я всегда ложился спать не разуваясь. Позже, когда мы пересекали канадскую границу, стадо чего-то испугалось и бросилось бежать. Я погнался за ним, и мой конь провалился в болото. Я бы непременно утонул, не окажись случайно рядом Стива Кирби с лассо. Кое-как выбравшись, я тут же едва не погиб под копытами взбесившихся коров. Одна из этих тварей продырявила мне шляпу, но, слава Богу, голова уцелела. С тех пор ребята стали недобро коситься на меня и поговаривать, что я приношу несчастье.

Но все же канадскую границу мы перешли. Это было ясной тихой ночью. Я надеялся, что все неприятности позади, но тут один ковбой остановил коня и сказал нам, что из ближайшей рощицы доносятся какие-то странные звуки, и будто бы он даже видит в той стороне мерцающий синий свет. Может, ему и почудилось, но внезапно молодых быков охватила ярость, и они едва не подняли меня на рога. Их жуткие морды замелькали со всех сторон, и ничего не оставалось делать, как пришпорить коня и побить все рекорды скорости южного Техаса. Если бы не верный конь, я бы неминуемо пропал.

Мне удалось оторваться от разъяренных быков, и еще долго я кружил вдалеке от них, пока парням не удалось опять сбить их в стадо. Вот тогда-то и погиб Джо Ричардс. Быки снова взбеленились без всякой видимой причины и понеслись прямо на меня. Мой конь дико захрапел и попятился, а затем рухнул на землю вместе со мной. Едва я вскочил на ноги, как перед самым носом увидел огромные рога.

Поблизости не было даже деревьев, за которыми я мог бы спрятаться, и я попытался выхватить из кобуры револьвер и сорвать с пояса топорик. Но пока я возился, Джо Ричардс накинул на быка лассо, и тут под ним тоже упала лошадь. Джо хотел выпрыгнуть из седла, но его нога застряла в стремени, и бык в ту же секунду проткнул его обоими рогами. Это было ужасное зрелище.

Я всадил в подлую скотину несколько пуль, но бедолаге Джо это уже не помогло – он был разорван в клочья. Мы завернули его в пончо и похоронили под деревом, на котором Джон Элстон ножом вырезал его имя и дату смерти.

После этого парни перестали шутить, что я приношу беду. Они вообще перестали разговаривать со мной. Я тоже не пытался ни с кем из них завести беседу, хотя, видит Бог, не чувствовал за собой никакой вины.

И вот наконец мы добрались до Додж-Сити и продали скот. А прошлой ночью мне вдруг приснилась Изабель, да так явственно, будто я увидел ее среди бела дня. Она зловеще улыбнулась и что-то сказала – я ни слова не разобрал, – а потом сделала какой-то жест. И вот теперь я, кажется, догадываюсь, что это был за знак.