Чад

Стефан Грабинский

Чад (Czad)

C оврагов полетели новые табуны ветровых посвистов и, пролетев над заснеженными полями, ударили челом в белые сугробы. Согнанный с мягкой постели снег сворачивался в причудливые сплетения, бездонные воронки, хлещущие плети и в каком-то безумном вихре рассыпался белой сыпучей пылью.

Наступал ранний зимний вечер.

Ослепительная белизна метели наливалась синеватым цветом, перламутровый блеск на горизонте переходил в хмурый сумрак. Снег сыпал без остановки. Большие лохматые космы появлялись откуда-то сверху совсем бесшумно и стелились пластами по земле. Подрастали на глазах стога сена, натягивая на себя огромные широкополые снежные шапки, и куда не кинешь взгляд, торчали похожие на скалы снежные заносы.

Постепенно ветер успокоился и, сложив свои усталые крылья, подался завывать куда-то в чащу. Пейзаж медленно обретал более четкие очертания, проявляясь на вечернем морозе.

Ожарский упорно брел по большаку. Одетый в тяжелый кожух, в грубых сапогах до колен, увешанный измерительными приборами, молодой инженер одолевал снежные завалы, что заслоняли ему путь. Два часа назад, отбившись от группы товарищей, ослепленный метелью, заблудился он в поле и после бесполезных блужданий окольными путями в конце пошел наугад, пока не попал на какую-то дорогу. Теперь, увидев, с какой скоростью падают сумерки, он напряг все свои силы, чтобы добраться до человеческого жилья, пока не наступила сплошная тьма.

Но вдоль дороги тянулась бесконечная пустыня, в которой взгляд не на чем было остановить, ни хижины, ни кузницы покинутой не видать. Охватило его досадное ощущение одиночества. На минуту он стащил пропотевшую меховую шапку и, вытерев ее изнутри платком, втянул воздух уставшей грудью.

Двинулся дальше. Дорога медленно меняла направление и, изогнувшись широкой дугой, начала спускаться в долину на запад. Инженер преодолел изгиб и, минуя обрыв, ускоренным шагом начал спускаться в долину. Вдруг, пристально оглядевшись вокруг, не удержался от непроизвольного вскрика. Справа, во мгле неярко блеснул свет, недалеко было жилье. Прибавил шагу и в четверть часа оказался перед старой, занесенной снегом хатой, подле которой не было никаких пристроек.

Вокруг на весь окоём ни следа хоть какого-нибудь села или хутора, только пара вихрей, точно псы, спущенные с поводка, завывали и скулили.

Инженер забарабанил кулаком в темную дверь. Она тотчас открылась. На пороге едва освещенных сеней стоял крепкий седой старик, приветствуя его странной улыбкой. На просьбу о ночлеге приветливо кивнул головой и, меряя глазами крепко сбитую фигуру молодого человека, сказал голосом мягким, почти ласковым:

— Будет, как же будет где положить ясную головку. Еще и на ужин не поскуплюсь, а как же, накормлю ясного пана и напою, а как же — напою. Заходите в дом, вот сюда, да, в тепло.

И мягким родительским движением обнял гостя за пояс и повел к двери комнаты.

Ожарскому движение это показалось дерзким, и он охотно бы сбросил руку старика, но она держала его крепко, и, когда уже он, преодолевая внутреннее сопротивление, переступал высокий порог, то споткнулся и чуть не упал, если бы не поспешная помощь хозяина, что подхватил его, как ребенка, на руки и занес без малейшего усилия в дом. Здесь, опустив инженера на пол, сказал каким-то другим голосом:

— Ну, и как же вам гулялось на ветру? Легонький же вы, как перышко …

Ожарский остолбенело посмотрел на человека, для которого он показался перышком, и вместе с удивлением почувствовал еще и отвращение к этой назойливой вежливости, к льстивой улыбке, словно бы навеки запечатавшей уста хозяина. Теперь, в свете закопченной лампы, свисающей на шнуре с грязного потолка, он мог подробно его рассмотреть. Хозяину было лет семьдесят, но худая, ровная осанка и только что продемонстрированная им сила, противоречили столь преклонному возрасту. Лицо большое, покрытое бородавками, буйные обвисшие подковой седые усы и такие же седые длинные волосы. Глаза были особенные — черные, с демоническим блеском дикого страстного огня, производившего на Ожарского поистине магнетическое влияние.

Хозяин тем временем занялся ужином. Снял с полки шинку, буханку хлеба, достал из буфета графин с водкой и поставил на стол перед гостем.

— Кушайте, пожалуйста. Чувствуйте себя, как дома, сейчас принесу борща.

Панибратски похлопав гостя по колену, вышел в кладовую.

Ужиная, Ожарский осматривался в хате. Она была низкая, квадратная, с пыльным потолком. В одном углу у окна стояла скамья, а напротив что-то вроде стойки с бочонком пива. Повсюду висела густая с серебряными бликами паутина.

— Душегубка, — процедил он сквозь зубы.

В печи клокотало пламя, а в устье под четырехугольной заслонкой дотлевали угли, и это тихое тление жара сливалось с бурчанием закипевшего на плите кушанья в какую-то таинственную полусонную беседу, в приглушенные шепоты душного жилья на фоне воющей за стенами пурги.

Скрипнула дверь кладовой, и, вопреки ожиданиям Ожарского, к печи подбежала низкая крепко сбитая девка. Отставила в сторону большую кастрюлю и, наклонив, налила в глубокую глиняную миску густого наваристого борща.

Девушка молча поставила перед Ожарским ароматное варево, второй рукой подавая ему добытую из ящика цинковую ложку. Наклонилась при этом так близко над ним, что задела его щеку, словно нехотя выпадающими из свободной рубашки грудями. Инженер почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Груди были молодыми и полными.

Девушка села на скамье рядом и уставилась на гостя большими голубыми, немного слезящимися глазами. Выглядела она лет на двадцать. Золотисто-рыжие буйные волосы спускались на плечи двумя грубыми косами. Круглое лицо портил длинный рубец от середины лба через левую бровь. Пухлые груди цвета светло-желтого мрамора были покрыты легким золотистым пушком. На правой груди виднелась родинка в форме маленькой подковки.

Девушка ему нравилась. Полез к ее груди и погладил. Не защищалась.

— Как зовут?

— Мокрина.

— Красивое имя. Тот там — твой отец? — Указал рукой на кладовую, где исчез недавно старик.

Девушка улыбнулась загадочно.

— Что за «тот там»? Там сейчас нет никого.

— Э, не выкручивайся. Ты его дочь или любовница?

— Ни то, ни другое, — рассмеялась широким простым смехом.

— А кто же ты — служанка?

Нахмурилась свысока.

— Еще что выдумал. Я тут сама себе хозяйка.

Ожарский удивился.

— Он твой муж?

Мокрина снова рассмеялась.

— Не угадал, ничья я не жена.

— Но спишь с ним, да? Старый, а цепкий? Трех таких, как я, за пояс бы заткнул. А в глазах искры летают.

— Слишком ты любопытный. Нет, ложиться с ним не ложусь. Как же это? Ведь я родом из него … — замешкалась при этих словах, подбирая нужные.

Вдруг, словно пытаясь избежать его смелых рук, вывернулась и пропала в кладовке.

— Странная девушка.

Ожарский выпил пятый стаканчик водки и, удобно развалившись на скамье, расслабился. Тепло разогретой хаты, усталость после долгого путешествия и горячий напиток — навеяли сонливость. Уже бы и заснул, если бы не повторное появление старика. Хозяин принес под мышкой две бутылки и наполнил стаканы для гостя и для себя.

— Это хороший вишняк. Очень старый.

Ожарский выпил и почувствовал, как в голове завертелось. Старик следил за ним исподлобья.

— А ведь ясный пан совсем мало съел. А пригодилось бы на ночь.

Инженер не понял.

— На ночь? Что вы имеете в виду?

— Ничего, ничего … Но бедрышки неплохие!

И ущипнул его за ногу.

Ожарский отодвинулся, одновременно нащупывая револьвер.

— Эй, что вы так дергаетесь? Обычная шутка и только. Ведь вы мне нравитесь. Времени у нас полно.

И, как бы для того, чтобы успокоить, отодвинулся к стене.

Инженер остыл, а чтоб сменить тему, спросил:

— Где ваша девка? Почему она за дверью скрывается? Вот вместо глупых шуток, пришлите мне ее на ночь. Я заплачу хорошо.