Хаос наступающий

Говард Филлипс Лавкрафт

Хаос наступающий

Немало уже написано разными авторами о наслаждениях и муках, что таит в себе опиум. Экстатические и ужасные откровения Де Куинси, Искусственный рай Бодлера трудами их почитателей и искусством переводчиков стали драгоценным достоянием всего человечества; миру прекрасно известны и колдовское очарование, и скрытые угрозы и непередаваемая таинственность тех туманных областей, куда переносится человек под воздействием наркотика. Но сколь бы обширны ни были подобные свидетельства, никто еще не осмелился раскрыть людям природу тех фантастических видений, что открываются внутреннему взору употребляющего опиум, или хотя бы обозначить направление того необъяснимого движения по неведомым, необычайным и прекрасным путям, что непреодолимо увлекают всякого, кто принимает те или иные наркотические вещества. Де Куинси переносился в Азию, сказочно изобильную землю смутных теней, чья отталкивающая древность настолько впечатляет, что невообразимый возраст народов и их имен подавляет всякое ощущения своего собственного возраста у отдельных их представителей ; но и этот писатель не осмелился пойти дальше. Те же, кто осмеливался на такое, редко возвращались назад, а если и возвращались, то либо хранили полное молчание, либо сходили с ума. Я пробовал опиум лишь однажды во времена Великой эпидемии; тогда врачи очень часто прибегали к этому средству, желая облегчить своим пациентам мучения, избавить от которых обычные лекарства уже не могли. В моем случае произошла, очевидно, сильная передозировка врач был совсем измотан постоянным страхом за жизнь своих больных и напряженной работой, и мои видения завели меня очень далеко. В конце концов я все же пришел в себя... Я выжил, но с тех пор по ночам ко мне приходят очень странные образы, и я больше не позволяю вводить мне опиум.

Когда мне дали наркотик, я испытал совершенно невыносимую, пульсирующую головную боль. Сама жизнь моя уже не заботила меня в ту минуту, ибо я хотел непременно избавиться от боли, все равно как с помощью лекарств, ценой беспамятства или даже смерти. Я находился в состоянии, близком к бреду; и потому мне трудно теперь точно определить момент погружения в наркотическое забытье думаю, препарат начал действовать незадолго до того, как размеренные удары внутри моего черепа перестали причинять ужасную боль. Как уже говорилось, я получил чрезмерно большую дозу опиума и поэтому не исключаю, что реакция моего организма на наркотик была не совсем типична. В моем случае преобладало ощущение полета, или скорее, падения, странным образом не связанное с ощущением тяжести моего собственного тела и направления движения; в то же время я совершенно определенно ощущал, что вокруг незримо присутствует множество других тел или предметов их скопления имели природу, бесконечно отличную от моей, и все же были каким-то образом со мной связаны. Иногда мне казалось, что это не я куда-то падаю, а вся вселенная и самое время проносятся мимо меня. Неожиданно терзавшая меня боль совсем исчезла, и мне представилось, что источник пульсации, которую я по-прежнему чувствовал, находится не внутри, а вне меня. Падение тоже прекратилось, уступив место ощущению какой-то неловкой временной передышки; я прислушался: размеренные удары, грохотавшие у меня в голове, теперь более всего напоминали шум необозримого океана он словно успокаивался после немыслимого, титанического шторма, продолжая, однако, сотрясать неведомый пустынный берег огромными валами волн. Затем я открыл глаза.

Некоторое время я не мог как следует разглядеть помещение, в котором находился, все было размыто, как на фотографии с дурным фокусом. Наконец, я понял, что нахожусь в полном одиночестве посреди очень странной, прекрасно убранной комнаты с огромным количеством больших и светлых окон. Что это могло быть за место, я не имел ни малейшего представления; мысли мои по-прежнему путались, но я различил разноцветные ковры и гобелены, изящно отделанные столики, стулья; оттоманки, диваны, хрупкие вазы, расставленные повсюду, а также изящные орнаменты на стенах очень странные, но в то же время смутно напоминавшие что-то очень хорошо знакомое. Я все еще продолжал осматриваться кругом, а мною уже начинали завладевать совсем иные ощущения и мысли. Медленно, но неотвратимо, подавляя сознание и заглушая все иные впечатления, наступал на меня дикий страх перед неизвестностью; он только возрастал оттого, что невозможно было понять его причину, он таил в себе какую-то угрозу, нет, не угрозу смерти, а чего-то иного, неизъяснимого, невиданного, невыразимо более ужасного и отвратительного, чем смерть. Я быстро понял, что источником моего страха и ужасным его символом было не что иное, как это невыносимое биение: непрестанные удары отзывались в утомленном мозгу со способной свести с ума силой. Они доносились откуда-то извне снизу и вызывали в сознании чудовищные образы. Мне казалось, что некто или нечто скрывается от меня за шелковыми занавесями, развешенными вдоль стен, за стрельчатыми окнами с переплетами и что недоступность этого нечто моему взору является великим для меня благом. Я заметил, что на окнах а их было так много, что это как-то сбивало с толку есть ставни, и принялся закрывать их все подряд, стараясь не смотреть наружу. На одном из столиков лежали кремень и точило, с помощью которых я зажег свечи в стоявших у стен канделябрах. Закрытые ставни и яркий блеск свечей создали ощущение относительной безопасности и несколько успокоили меня, хотя я и не сумел окончательно отгородиться от монотонных ударов прибоя. Теперь одновременно со страхом я почувствовал ничуть не меньшее возбуждение: мне захотелось непременно выяснить, откуда идет этот необыкновенный шум, хотя я все еще ужасно боялся его. Я раздвинул портьеры у той стены, из-за которой, как мне казалось, доносились монотонные удары, и увидал небольшую, богато драпированную гобеленами галерею, в конце которой была видна резная дверь и окно эркера. Меня очень тянуло подойти к этому окну, хотя, как ни странно, не менее сильно мне хотелось вернуться назад. Преодолев мучительные колебания, я все же приблизился к окну и увидал бескрайний океан и огромный водоворот на горизонте. Несколько секунд я пристально вглядывался вдаль, и тут-то эта невероятная картина обрушилась на меня со всей своей демонической силой.

То, что я увидел, мне не случалось видеть прежде да и никому другому из живущих, разве что в болезненном бреду или наркотическом опьянении. Здание, где я находился, стояло на узкой полоске земли вернее, теперь это была узкая полоска земли метров на сто поднимавшейся над водой, что бурлила в безумном водовороте. По обеим сторонам от меня виднелись огромные красные оползни, а впереди ужасные волны продолжали наступать, монотонно и ненасытно пожирая сушу. Примерно в миле от берега к небесам вздымались грозные валы не менее пятнадцати метров высотою, а на в горизонтов мрачном раздумьи застыли, словно огромные хищные птицы, зловещие черные тучи самых невероятных очертаний. Волны были темно-фиолетовыми, почти черными: словно лапы громадного жадного чудовища хватались они за податливую красную почву. Казалось, океан, это огромное злобное существо, объявил непримиримую войну тверди земной, подстрекаемый к тому самим разъяренным небом.

Очнувшись, наконец, от оцепенения, в которое повергло меня это сверхъестественное зрелище, я увидал, что и мне самому угрожает непосредственная опасность. Пока я стоял, оцепенело уставившись на океан, несколько метров земной тверди уже обвалились в воду недалек был тот момент, когда и дом, подмытый волнами, должен был рухнуть в неистовую пучину. Я поспешил на противоположную сторону здания и вышел в первую попавшуюся дверь, заперев ее каким-то странной формы ключом, который нашел внутри. Теперь я мог получше рассмотреть окрестности и сразу же заметил, что враждебные друг другу вода и суша были разделены в этом месте на две совершенно непохожие части. По разные стороны узкого мыса, на котором я стоял, казалось, располагались разные миры. Слева от меня море мягко вздымало огромные зеленые волны, мирно накатывавшиеся на берег в лучах яркого солнца. Но в самом этом солнце и даже в его положении на небосклоне было что-то такое, что заставило меня содрогнуться; но что это было ни тогда, ни сейчас я не мог бы сказать. Справа же простиралось совсем другое море голубое, покойное, лишь слегка колыхавшееся, а небо над ним было темнее, чем слева, и омываемый волнами берег казался скорее белесым, чем красноватым, как с другой стороны.