Парк моих кошмаров

Дубинина Мария

ПАРК МОИХ КОШМАРОВ

Мыслями я часто возвращался сюда. По утрам, когда очередной душный кошмар отпускал меня, оставляя после себя необъяснимое чувство тревоги, въевшееся в мое сердце, и влажные смятые простыни. Я не мог вспомнить, когда это началось, и уж точно не знал, когда закончится. Тогда не знал. Просто однажды во сне увидел его — старый, страшный, одинокий и мертвый парк, полный механического детского смеха, точно записанного на скрипящую грампластинку. В нем все было неправильно, все не так, там вместо радости испытываешь горечь, а вместо восторга — унылую печаль. Там бродят тени с мутными пятнами вместо лиц, слышатся обрывки разговоров, оборвавшихся десятки лет назад. Парк потерянных желаний — так я его назвал, когда попал в него впервые, и он действительно будто выпивал из меня жизнь, возвращаясь каждый раз, каждую ночь, и забирал что-то ценное, даря взамен слезы бессильной злости.

И я знал, что когда-нибудь мог остаться там навсегда.

Мое имя — Ричард Донаван, для друзей просто Рич, впрочем, передо мной на простом деревянном стуле сидел отнюдь не друг и даже не очередная бывшая подружка. Заплаканная женщина в велюровом спортивном костюме выглядела старше своих лет, бледная, не накрашенная, с распухшим от слез носом, она казалась жалкой и несчастной. Эта женщина и была такой — жалкой и несчастной, потому что мало кому удалось бы сохранить лоск, когда единственная дочь ни с того ни с сего исчезает без следа, без надежды на возвращение, а полиция давно махнула на безнадёжное дело рукой. Увы, и я давно перестал испытывать сострадание, быть может, после десятой или двадцатой такой вот безутешной женщины, отчаявшегося мужчины или попавшей в безвыходное положение старушки. Я частный детектив, моя сила в разуме, а не в сердце, хотя без него иногда тоже бывает непросто.

— Как давно это случилось, миссис Харрис?

Посетительница промокнула глаза платком и виновато улыбнулась. Я в ответ тоже выдавил из себя понимающую улыбку. Хотелось домой, к телевизору и бутылке пива в холодильнике.

— Два года назад, — голос у миссис Харрис оказался насквозь прокуренным, хриплым и срывающимся, правда, не столько от сигарет, сколько от сдерживаемых рыданий. — Даже записки не оставила. Ее похитили! — женщина вдруг сорвалась на крик и, испугавшись, притихла. Я привычно перехватил инициативу:

— Вы кого-то подозреваете?

— Нет.

Она посмотрела на меня жалостливым взглядом прозрачно-голубых, неприятно водянистых глаз:

— Найдите Анну. Пожалуйста…

Отказывать я не любил. Честно. Нет ничего приятного в том, чтобы отнимать у людей надежду, но чем я мог помочь? Прошло два года, и если полицейские не нашли ни единой зацепки для продолжения расследования, то я не найду и подавно.

— Миссис Харрис… — я опустил глаза в конспект ее короткого рассказа, — Сара, не уверен, что смогу вам чем-то… Я… — взгляд снова опустился к записям, поверх которых лежала фотография пропавшей девушки. — Я зайду к вам завтра с утра и осмотрю комнату Анны.

Неожиданное решение не давало мне покоя весь день, и, вернувшись под вечер в свою маленькую уютную квартирку с видом на Темзу, я неоднократно задавал себе вопрос — зачем? Зачем я взялся за дело, надежда на благополучное разрешение которого умерла два года тому назад, возможно, что вместе с самой пропавшей девушкой? Посидев в тишине перед телевизором с выключенным звуком, я так и не пришел к определённому выводу.

Ночь принесла с собой ощущение липкого тянущего ужаса и беспомощности, я проснулся на рассвете, — солнце едва-едва выползло из-за горизонта, скрытого мрачными тенями многоэтажек — чувствуя, как в груди разрастается давно позабытая боль, и отправился к холодильнику за недопитым накануне пивом. Я хотел ее заглушить, попытаться представить, будто ее нет и никогда не было, только боль возвращалась, медленно, сонно, как разбуженный зверь и усыпить снова ее будет очень трудно.

Семья Харрисов ютилась в типовом коттедже на двух хозяев, ничего необычного или цепляющего взгляд, лишь серые стены, черная дверь и белые занавески на окнах. Мне открыла сама миссис Харрис, все в том же безвкусном вельветовом костюме и собранными в неопрятный узел обесцвеченными волосами. А еще от нее ощутимо попахивало спиртным покрепче моей давешней бутылки Carling.

— Доброе утро, — пролепетала женщина смущенно, и по ее покрасневшим глазам я сделал простой вывод, что ее утро едва ли было добрым, как и я мое. Вслед за хозяйкой я проследовал внутрь. Спальня девушки сполна выдавала интересы ее владелицы. В чем-то я мог понять стражей правопорядка, решивших, что девица сбежала с каким-нибудь непутёвым бойфрендом, уж больно неприятной и мрачной была обстановка ее жилища — черно-красная гамма цветов, плакаты с изображениями пугающих лиц неизвестных мне музыкантов, а также мрачные монохромные рисунки, выполненные самой Анной. Я незаметно усмехнулся, никак иначе не смея выразить свое к этому отношение. Профессионализм превыше всего.

— Что это? — я заглянул в ящик стола и достал оттуда надорванный с одного края фотоснимок, с которого на меня взирала отнюдь не блондинистый ангелок в бирюзовой блузке, какой Анна выглядела на портрете в моем досье, а фиолетововолосая девица с пирсингом и в пестрой вызывающей одежде. За спиной Анны высилось Чертово колесо.

— Она… моя девочка очень изменилась в последнее время, — принялась оправдываться миссис Харрис. — Наверное, на нее кто-то дурно повлиял.

Я пришел в ярость, хотя уверен, что на моем лице не дрогнул ни один мускул. Мы так не договаривались!

— Вы сообщали об этом в полицию? — холодно поинтересовался я.

Она кивнула.

— В таком случае, что вы от меня хотите? Я сыщик, а не детский психолог.

И тут Сара заплакала. Сначала тихо, прикрывая рот ладонью, потом все громче, пока не рухнула на узкую кровать и не разрыдалась в голос. Чтобы не видеть этой жалкой картины, я перевернул снимок обратной стороной и с удивлением заметил неразборчивую надпись, сделанную, похоже, в большой спешке. На мой вопрос Сара только непонимающе похлопала мокрыми ресницами. Она ничего не видела, а это означало, что мое проклятие вновь настигло меня.

Я размышлял об этом в дороге. На следующее утро я сел на поезд, и скорый понес меня в то место, куда звала непонятная подпись на оборотной стороне фото. За окном проносились смазанные июльские пейзажи, а я все никак не мог объяснить сам себе, что со мной происходит. Да, дело о пропавшей Анне Харрис мгновенно отошло на второй план, стоило мне понять, что замысловатые буквы вижу я один, и послание это адресовано мне. «От ворот слепой наяды вниз идет струна судьбы. Мрачный странник, брось сомненья и назад домой приди». И с того момента, как я прочитал это, стоило только закрыть глаза, как перед ними возникал силуэт Чертова колеса с фотографии. Для любого другого человека простенькое четверостишие — не более чем пустая несуразица, но я чувствовал, что должен спешить.

Где-то там меня давно ждали.

От вокзала три часа пешего хода. Поминутно поднимая голову к небу, я видел, как быстро солнце клонилось к закату. Слишком быстро. Мои черные брюки запылились, рубашка пропиталась потом. Я не знал точной дороги, однако разбитый, заросший травой асфальт под ногами уверенно вел меня вперед, пока вдали не возник изломанный силуэт огромного парка развлечений. За металлическим кружевом забора нелепо и как-то нереально торчали вверх проржавевшие конструкции аттракционов. Я сверился с фото, чтобы убедиться, что не ошибся, только вот не мог парк за два года измениться настолько, чтобы казаться заброшенным уже много-много лет назад. Кому вообще могла прийти в голову мысль строить развлекательный парк так далеко от города? Я прошел сквозь поскрипывающие от ветра ворота и остановился перевести дух. Ощущение, словно нырнул в ледяную воду — грудь сдавило, перед глазами поплыли цветные круги. Я с трудом восстановил дыхание, и на смену этим странным чувствам пришла ноющая боль в сердце. Она была со мной всегда, как я себя помнил, вместе с пугающим даром-проклятием видеть странные сны, которые иногда сбывались. Сирота, я привык сдерживать боль, страх, отчаяние, и я держался, а вот сейчас не смог подавить стон. Эхом мне вторил вой ветра в куполе арены. Полосатая ткань прорвалась, обвиснув на балках как гроздья грязной паутины. Я осторожно взошел по трем высоким ступенькам и коснулся тента рукой.