Расколотый Мир

Кридмур засмеялся и сплюнул:

— Карпентер? Да пошел ты, Карпентер! Я...

Раздался оглушительный грохот, словно с огромной высоты наземь свалилось что-то огромное; взрыв полыхнул павлиньим хвостом из огня, пепла и жуткого черного дыма, смердевшего порохом и кровью. Воздух так потяжелел, что даже звезды, казалось, выдавило куда-то с неба. И затем воцарилась долгая глубокая тишина.

Кридмур охнул и обмяк от нечеловеческой боли за все причиненные ему увечья. Сил больше не осталось.

— Мармион?

Нет ответа.

Взрыв поднял в воздух раскаленную пластину от спускового механизма, впечатал ее прямо в лоб младшему офицеру Миллзу и убил его наповал. Это был последний поступок, который совершил Хозяин Кридмура в материальном мире, с воплем падая обратно в Ложу.

Двое оставшихся линейных не знали, что делать дальше. Карпентер отпустил голову Кридмура, перешагнул через него, и оба солдата в замешательстве встали рядом.

По грохоту взрыва, вони пороха с кровью и везапно потяжелевшему воздуху Лив догадалась: Хозяин Кридмура ушел. Слишком поздно, увы, — но проклятая тварь убралась-таки восвояси. Ее вместилище наконец-то разлетелось на куски, и она с воплями упала — а может, и вознеслась — в то, что Кридмур называл Ложей.

Поразмыслив немного, Лив поползла назад.

Кридмур лежал недвижно на склоне пепельной дюны. Его руки были связаны за спиной. На другом склоне лежал Генерал. Оба — в лужах собственной крови и с виду мертвы.

Двое из пяти линейных выжили. Сидели на корточках спинами к ней, занятые каким-то делом. Лишь чуть погодя Лив сообразила, что они пытаются похоронить убитых. Ковыряют пепел штыками и голыми руками, но у них ничего не получается. Каждую вырытую ямку сразу же засыпает вновь.

Она слышала, что линейные не хоронят своих мертвецов, а скармливают Локомотивам. Наверное, то была пропаганда, но ей стало интересно чья: самих линейных или их врагов?

Внезапно она ощутила к ним нечто вроде сочувствия. Которое, впрочем, тут же прошло. Эти насекомые работают по велению холодного бессознательного инстинкта. Все они — лишь скрежещущие детали Локомотива; в их действиях нет ни чувств, ни доброты. То, чем они сейчас заняты, — это даже не исполнение долга, а всего лишь привычка...

Кридмур повернул окровавленную голову и увидел, как Лив подползает во тьме. Он выдавил гротескную улыбку. Лив отвернулась.

Ружье одного из убитых линейных валялось в пепле. Лив подползла и взяла его. Она понятия не имела, как стрелять из такого чудовищно сложного механизма или даже обращаться с ним бесшумно; колоть же штыком она не решилась, а поэтому взяла ружье, как дубину, подползла к ближайшему Линейному и огрела его сзади по основанию черепа.

Рука ее заныла от боли. Линейный рухнул в скверно выкопанную им же могилу, точно мешок с углем Второй вояка медленно повернулся. Она ударила его по лицу, выбила зубы и сломала челюсть, а возможно, и шею, ибо он тут же свалился и больше не встал.

А не один ли из них — тот офицер с мегафоном? — подумала Лив. Как его звали? Лаури... Впрочем, этого ей лучше не знать.

Отшвырнув ружье, она заковыляла туда, где лежал и скалился Кридмур.

Лицо Кридмура, все в крови и синяках, выглядело бледным и старым. Связанные руки распухли и покраснели. Лив заметила, что у него сломан нос и порвана щека. Он казался хрупким и словно бы стал меньше ростом.

— Отличная работа, Лив! Я думал, вы поклялись никогда больше этого не делать, но я лучше, чем кто-либо другой знаю, что с каждым разом становится только легче. Предлагаю вам прекратить убивать, пока это не вошло у вас в привычку, и развязать меня.

— Зачем мне это, Кридмур?

— Мой Хозяин ушел.

— Знаю. Он вернется?

— Не ко мне. По крайней мере, я так думаю. Нечасто бывает так, что наших Хозяев ломают, а мы остаемся в живых. Эти линейные, честь им и хвала, смогли то, чего не смог я...

— Вы истекаете кровью, Кридмур.

— Рана не такая страшная, как кажется. Успела частично затянуться. Развяжите меня и перетяните ее.

— Лучше я оставлю вас здесь умирать, Кридмур.

— Мой хозяин ушел, Лив!

— Это не оправдание.

Она оставила его и подошла к Генералу. Кридмур больше не произнес ни слова.

Генерал, как и Кридмур, лежал на спине, раскинув руки. Кровь окружала его странной бесформенной тенью. Сначала Лив решила, что он мертв, но когда приблизилась, он тяжело, неровно вздохнул. Изо рта его хлынула кровь и залила бороду и усы, так заботливо подстриженные докторами Нового Замысла. После этого он задышал — мелко, быстро и непрерывно.

Лив осторожно дотронулась до раны. Плоть по ее краям стала жесткой и почернела, словно от яда. Генерал что-то тихо бормотал. Его лицо казалось ужасающе бледным. Она взяла его руку — та оказалась совсем холодной. Не мигая, старик разглядывал темное небо с горсткой резко светящихся, будто фосфорных звезд. Не в силах ничем помочь, Лив держала его руку и ждала, когда он умрет. Взгляд его был суров, но бесцелен.

Голос же его постепенно становился все громче и отчетливей, раздаваясь словно откуда-то издалека. Он сжал руку Лив, будто знал, что она здесь, и отчаянно хотел, чтобы она оставалась рядом.

— Опять... — сказал он. — Опять умираю под звездами один. Мы всегда проигрываем. Проигрываем все битвы, одну за другой.

Лив захотела достать ручку и блокнот. Но вместо этого стиснула в ответ его руку — уже напряженную и горячую, словно от лихорадки, и наклонилась к нему как можно ближе.

— Каждый раз я присягаю в верности Республике, звездам, будущему. Спускаюсь с горы все более холодным и все менее человечным. Я почти не знаю своей дочери и своей жены. Все меняется в такие ночи. Как же это трудно — жить дальше...

Казалось, он повторяет речь, которую когда-то уже произносил, словно наконец давая волю словам, что копил в себе долгие годы.

Кридмур подполз к ним поближе. Лив подняла руку, и тот замер на расстоянии.

— Смерть и возрождение, — продолжал старик. — Я думал, тот раз наконец-то будет последним. Тот раз, когда я поднялся на гору...

51. ГЕНЕРАЛ ГОВОРИТ (1878)

Генерал поднялся на гору ранней весной, когда стаял снег. Березы и сосны вдохнули в холмы прохладу и жизнь. Под ногами валялись ярко-пурпурные сосновые шишки. Жирные робкие перепелки свистели в кустах, поигрывая хохолками. Солнце светило ярко и холодно. Обо всем этом он рассказывал Иодреллу, который распластал лист бумаги на ржавом ящике с патронами и записывал за ним. Генерал, выпрямив спину, восседал на раскладном табурете; Иодрелл сидел рядом на корточках.

— Этого не записывай, Иодрелл, не нужно.

Юноша не обращал внимания на шишки и сосны; это беспокоило Генерала. Человек должен ценить природу и красоту. В эти последние, отчаянные дни Республики так легко лишиться всего человеческого. Постоянно нападая из тени и хоронясь в подворотнях, уцелевшие солдаты великой Республики могли превратиться в чудовищ. На голой вершине горы, над беспокойной и мрачной бездной так легко об этом забыть...

Генералу потребовался час, чтоб закончить диктовку письма. Он адресовал его дочери и внучке, которой никогда не видел. Он не мог написать жене — не хватало смелости, — но надеялся, что одного письма для них всех будет достаточно. Он пообещал им: это последний раз. Действительно последний. Конец близок. Ибо там, в залах народа Кан-Кука... Сам Кан-Кук недвижно стоял меж деревьев в двадцати футах от них — стройный, словно сосна, и шишковато-белый, точно береза. Глядя на Генерала неодобрительно и оставаясь безмолвным, как камень. Тайну не должен знать никто, кроме Генерала Он — их конфиденциальный агент. Генерал содрогнулся под взглядом его глаз — алых, точно заря, и передумал.

— Ну, довольно, Иодрелл Убери письмо и ступай за мной. К чему писать им письма, если мы и так их скоро увидим?

Но на следующее утро, шагая за Кан-Куком по голой каменистой земле, они углубились в горы, где было значительно холоднее. И Генерал, вновь подозвав мальчишку Иодрелла, отправил его вниз по склону горы с письмом, другими бумагами и деньгами, которых хватило бы, чтобы начать новую жизнь.