Расколотый Мир

— И это правда. — Он энергично закивал. — Я понимаю.

— Я вам не верю, но полагаю, вы знаете толк в самосохранении.

— Вы тоже не сможете вернуться одна, Лив. Вы и сами это понимаете.

— Тише, Кридмур. Я думаю.

Лив взобралась на вершину дюны и взглянула на восток. В ночи она не увидела ничего, кроме дюн. Горизонт был удушающе близок.

— Вы еще следите за мной? — сказала она.

— Отсюда я вас не вижу, Лив. Чтобы я вас увидел, вам пришлось бы меня развязать...

— Я говорю не с вами, Кридмур. Не болтайте, а то разбередите раны.

Она посмотрела на запад. Вдали клубились безумные облака, то сияя, то собираясь, то рассеиваясь. Она вспомнила слова Генерала: «В глубине пещер были прекрасные и древние города»...

— Ку Койрик. Ты позволила нам пройти. Зачем? Ты хотела, чтобы все так и произошло? Чтобы Тайна Генерала попала в мои руки? Случайно ли это? Или таков твой план? Что же мне делать дальше?

Ответа не последовало.

Она встала на колени, слегка смущаясь. Вытянулась и прижала ухо к земле, внезапно ощутив правильность и разумность своего поступка. Но, даже проведя так несколько минут, она слышала лишь собственный пульс, отдававшийся в голове. Никакого послания для нее не было.

Будь у нее монетка, она подбросила бы ее, но без монетки пришлось решать все самой.

Лив приняла решение и тут же принялась за дело. Соскользнула по пепельному склону туда, где лежал Кридмур, и опустилась на колени, чтобы перерезать замасленные лохмотья, впивавшиеся в его руки.

Он долго молчал, затем вздохнул и сказал:

— Спасибо, Лив. — Он сел, вытянул опухшие занемевшие пальцы и поморщился: — Когда были связаны, болели меньше. Как прикажете это понимать?

— Не шевелитесь, Кридмур. Дайте мне осмотреть вашу ногу.

— Ах, доктор, доктор. Вы очень мудрая женщина.

— Не забывайте об этом, Кридмур.

ЭПИЛОГ

ОДИН: ПЕСНЬ ЛОКОМОТИВОВ (ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ СПУСТЯ)

Локомотивы грохочут, проносясь через весь континент по шрамам рельсов, располосовавших равнины, по отвратительным кособоким каньонам, вырезанным или пробитым взрывами в холмах. Они мчат по тоннелям, и Песнь их гулким эхом оглашает мрак, барабанным боем гремит под землей и громом вырывается на белый свет из жерла тоннеля. Прокладываются новые рельсы, открываются новые пути. Из Гумбольдта в Глориану — по заболоченным землям; из Антрима в Драйден — уничтожая местные холмы и деревни; из Фирта в Коффи. Сеть уплотняется. Линии пересекаются. Рельсы подобны заборам: никто не смеет их пересекать. Дети выходят из городов вблизи новых железных дорог и смотрят с благоговением на эти полосы, тянущиеся вдаль, на будущее, которое ждет их там. В ясные ночи Песнь Локомотивов гулом и грохотом оглашает прерии. Ее слышат все. Все люди повсюду знают, что приближается к ним — непреклонно и неумолимо...

Но в Песни этой появился теперь новый звук. Что-то неправильное. Сбой ритма. Крошечная, едва уловимая фальшь. Ни одно человеческое ухо не способно различить ее в те краткие мгновения, за которые Локомотив с воем возникает на востоке и уносится на запад, — но она неизменно слышна. Невозможная погрешность. Линейные беспокойно ерзают на постах. Они не спят ночами и кажутся еще более серыми, чем обычно. Их руки трясутся. Строительство новых башен в Харроу-Кроссе и Своде приостанавливается. Из-за проблем с электропроводкой неправильно заполнены документы. Виновных наказывают палками, но морального духа это не повышает.

Локомотивы поют друг другу: Лаури потерпел неудачу. Лаури потерпел неудачу. Проходят месяцы, а он не возвращается. Лаури потерпел неудачу. След потерян. Что придет с востока? Что придет? Фальшивая нота — это страх, незнание того, когда наступит конец. И от этой единственной ноты содрогается континент.

ДВА: ДЖЕН ИЗ «ПАРЯЩЕГО МИРА»

«Парящий Мир» стоит на утесе над Джаспером Днем он невидим среди деревьев. Ночью на ветвях развешивают бумажные фонари, газовый свет в комнатах девушек горит за малиновыми шелковыми занавесками, и «Парящий Мир» нависает над деловым и чопорным Джаспером, как непристойный сон.

Незнакомцы приходят сюда и уходят под покровом ночи. Девушки из «Парящего Мира» знамениты повсюду, хотя не все посетители здесь ради них. В «Парящем Мире» занимаются не только одним, сами знаете каким делом. Всем в Джаспере это известно, как известно и то, что нужно держать рот на замке: излишнее любопытство по поводу этих странников может оказаться смертельным...

Кнолл приходит после полуночи, с шумом распахивает дверь, впуская холод, затем захлопывает — так, что фонари дребезжат, а девушки вздрагивают и бросаются врассыпную. Посетители смотрят себе под ноги и ускользают из зала. Шкуры Кнолла смердят. Он огромен, как медведь, и грязен, как боров. На поясе у него болтаются черные клочья волос. Это бороды жителей холмов.

Он их коллекционирует. Сейчас он служит Стволам — это ясно уже потому, что за спиной его висит чудовищная винтовка размером с кувалду, оседлавшая его, как тупую скотину, — но его Хозяева не запрещают ему отдыхать таким образом, доколе он выполняет все, что они прикажут, когда прозвучит их Зов.

Дженни — рыжая Дженни, улыбающаяся Дженни, Джен для тех, кто хорошо ее знает, владелица и содержательница «Парящего Мира» — приветствует его у очага. Она хлопает в ладоши, и девушки бросаются врассыпную, оставляя хозяйку наедине с Кноллом. Он громоздится над ней, как людоед из сказок. Неловко переминается в своих сапожищах, похожих на выкорчеванные пни. Ему место в пещере, думает Джен. И смеется, а он наклоняется, чтобы поцеловать ее руку в перчатке; она продолжает смеяться, а он стоит, неуклюже сутулясь. Под пунцовыми юбками на ее бедре висит Ствол, серебристый и острый, как игла. Джен из «Парящего Мира» думает.

— Кнолл.

— Мэм.

— Ты изменился.

— Я никогда вас раньше не видел, мэм. Меня в такие места не впускают.

— Я так и думала. Но я имела в виду не тебя, а твое оружие. Или то, что в нем обитает. Оно принадлежало моему другу.

— Да? Он сдох. Теперь оно мое.

— А ты груб. Многие юноши грубы. Такие теперь времена. Я слышала, ты следопыт?

— Да.

— У нас есть работа для тебя. Ложа близко, она уже здесь. Всмотрись в огонь, Кнолл. Прислушайся. Они говорят с нами из пламени.

Кнолл становится на колени у огня, и языки пламени вздымаются к потолку. В их пульсирующей сердцевине видна кровавая тьма. Издалека раздается голос, одновременно знакомый и бесконечно чужой.

— Кнолл.

— Хозяин?

— Это не твой Хозяин. Можешь звать меня Мармионом. Теперь я бесплотно пылаю в Ложе. Последнего, кто носил меня в твоем мире, звали Кридмуром.

— И кто он был, этот Кридмур?

— Он не умер, Кнолл. Мы бы это почуяли. Он служил нам тридцать лет, порой исправно, хотя никогда не был верен. Мы бы это почуяли. Он не мертв, но прошло много месяцев, а он не вернулся.

Джен думает:

«Он был обязан прийти сюда, Кнолл. Я была связной. Он пришел бы сюда, если бы вернулся к нам».

— Кто такой Кридмур? Никогда о нем не слышал.

— Он не вернулся к нам. Он предал нас. Эта женщина сбила его с пути.

Кнолл нахмурил бровь:

— Хозяин?

Назвавшийся Мармионом сказал:

— Нам нужен охотник, Кнолл. Обычный человек.

— Я сгожусь.

— Я пойду с тобой. Я очень зла, Кнолл.

ТРИ: ВОЗРОЖДЕНИЕ

Вера мистера Уэйта, лидера Улыбчивых в городе, который когда-то назывался Новым Замыслом, а теперь — Нео-Новым Замыслом, в честь позитивного взгляда на жизнь, — в эти дни подвергается суровому испытанию. Сам Уэйт никогда не подходил на роль лидера, но в ужасные холодные месяцы после Битвы горстка уцелевших жителей города повернулась к нему — сначала чтобы он поднимал им настроение песнями и вдохновляющими проповедями, а затем, когда лучшего кандидата не нашлось, и для того, чтобы назначить его своим президентом. Нет-нет, говорил он, мы должны разделяупъ светскую власть и церковь; но ему напомнили, что население Республики теперь составляло 233 человека, и эти люди давно уже не заботятся о соблюдении Принципов, — как он мог отказаться?