Дети богини Кали (СИ)

Но сейчас, когда у неё в душе созрела настоящая готовность сделать предложение юноше, обусловленная чувством, а не мимолётным настроением, эти воспоминания стали вызывать раздражение. Как будто бы неудачным сватовством Онки нарушила свою целостность, безвозвратно утратив какую-то часть своего «я»: словно пакет с водой, проколотый иголкой – много, может, и не вытечет, но всё равно уже не то…

А если об этом узнает Саймон? Ведь он ревнив, кажется, в той превосходной степени, когда для ревнивца не существует ни прошлого, ни будущего – все бывшие и грядущие возлюбленные его избранницы, словно призраки, существуют здесь и сейчас, не давая ему покоя. Онки улыбнулась, вспомнив эпизод в гараже – Саймон же был тогда совсем крошкой!

Она удивлялась тому, что не могла точно определить, когда именно возникло это почти мистическое притяжение между ними – оно уходило корнями в зыбкую бездну прошлого… Когда она вернулась в Норд наставницей? Или гораздо раньше, еще в детстве? Или, может, оно существовало всегда, это притяжение, даже то того, как они узнали друг друга, оно то и нашло их, чтобы соединить, и теперь не даст им разделиться, даже если они растеряются, разлетятся далеко, словно отпущенные в небо воздушные шары…

Саймон общался с Малколмом по электронной почте, и о предложении Онки, конечно, знал, причём с того самого дня, в который оно было сделано, однако старший товарищ умудрился пересказать ему эту историю в таком ключе, что она представлялась скорее курьезной, чем сколько-нибудь значительной (как в старых анекдотах «выпил-проснулся-женат») и не могла никого всерьез обидеть.

ГЛАВА 17

Деятельность «ЦветкаДружбы», направленная против коррупции, организовывалась, разумеется, неумело, по-детски – чему, собственно, не приходилось удивляться, ведь сам по себе «Цветок» был и оставался всего лишь студенческим кружком – девчонками и ребятами проводились, как правило, разовые акции, имеющие целью вывести на чистую воду конкретного, по каким-то причинам не внушающего доверия представителя власти. По большей части, конечно, такие акции завершались провалом, но случались и вполне успешные. В некоторых Онки Сакайо участвовала лично, а остальные, обычно, не обходились без её идейных решений и организаторской искринки.

Зубастую акулу, однако, нельзя одолеть без зубов – отважным правдолюбцам приходилось временами ходить по самому краю закона – и это не замедлило принести свои горькие плоды. Однажды, когда Онки, чтобы установить прослушку, влезла ночью в кабинет одной муниципальной чиновницы, на которую сильно жаловались жители района, на вой включившейся сигнализации примчались сразу три полицейские машины – девушку арестовали и доставили в участок.

Дело завели сразу, причём достаточно серьёзное.

– Несанкционированное проникновение в здание, принадлежащее администрации города, – бормоча себе под нос, забивала в компьютер капитан полиции, – какого черта за хвост ловить тебе там понадобилось?

– Готовила сюрприз ко Дню Освобождения прославленному молвой народной герою административной службы, – отвечала Онки мрачно.

– Шуточки шутить будем? – спросила ментовский капитан неприязненно, – давай колись, расскажешь всё, скорее отпустим, – на последних словах интонация капитана несколько переменилась, перейдя от резкой обвинительной к воспитательной, вкрадчивой, что не слишком понравилось Онки, – Пусть ты даже кнопок на стул насыпать хотела, как эти дураки из оппозиции, я должна знать. Мы – опора страны, всё нас касается, что если вы под шумок государственный переворот готовите?

Товарищи из «Цветка» добились, чтобы Онки Сакайо выпустили под залог, но, оказавшись на свободе, она находилась под неусыпным надзором полиции и должна была регулярно являться в участок. Ей запретили выезд из страны, и даже в Атлантсбурге патрульные нередко останавливали ее машину, пристально всматривались в лицо и надоедливо мусолили документы.

Онки в принудительном порядке устроили на работу в государственную столовую Народного Совета и обязали ежемесячно по частям выплачивать городской администрации штраф в размере трехсот тысяч атлантиков. Теперь она вынуждена была ежедневно проводить четыре часа своей жизни, прислуживая депутатам за обедом, складывая тарелки в посудомоечную машину и выпотрашивая нутро маленьких ползающих роботов-мусоросборников.

Случилось всё как назло весной, перед началом цветения тюльпанов, и с таким вот «багажом» Онки должна была ехать в Норд делать предложение Саймону, раз уж обещала.

Сезон помолвок – самое удивительное время в году, когда вся столица преображается, принаряжается к этому великому празднику самой жизни: в каждом дворе, сквере, парке, на грядках, на клумбах, в лотках и в кадках на балконах – везде поднимают свои тугие головки разноцветные тюльпаны. Желтые, фиолетовые, пятнистые, тигровые, торжественные белые, кремовые, ярко-алые, бордовые, строгие чёрные… И вечера необыкновенно нежные, золотистые, нежаркие; из раскрытых окон слышится музыка, звон бокалов, веселых смех гостей; на балконах девушки увлеченно целуют своих юных хорошеньких женихов…

Онки Сакайо ехала, опустив стекла. Ей не хотелось терять неповторимый аромат весеннего города. Притормозив возле огромной клумбы в виде флага Новой Атлантиды – тюльпаны разных цветов были высажены группами в соответствии с узором на полотнище – Онки Сакайо выбрала для Саймона самый красивый цветок, прохладный, сочный, с шелковистыми, плотно сжатыми пока лепестками, по обычаю – белый, бережно срезала его и положила на переднее сидение почтительно, точно пассажира.

– Ты ведь знаешь, у меня есть право подумать несколько дней, – сказал юноша сдержанно, принимая от неё этот символ предложения руки и сердца.

Они в молчании прошли несколько десятков шагов по аллее.

– До меня дошли слухи, будто у тебя неприятности с законом? – Саймон остановился сам и удержал за руку Онки. Теперь они стояли в центре усыпанной песком парковой дорожки друг напротив друга.

– Да, – подтвердила Онки с обескураживающей улыбкой, – ничего серьезного. Влезла ночью в окно районной администрации. Забудь…

– Не вижу тут ничего смешного.

Слова Саймона прозвучали так, что она тут же перестала улыбаться. Ей всегда становилось не по себе, когда он подобным образом преображался, становясь невообразимо далеким, холодным, строгим.

– Опять этот твой студенческий клуб?

Онки кивнула.

Он ничего не говорил, продолжая смотреть на неё испытующе. И тогда будто бы оправдываясь – ей самой не слишком понравилась собственная интонация – она призналась:

– Понимаешь, я чувствую, что это дело – моя жизнь.

– А я? – спросил Саймон без тени кокетства, серьёзно и чуть грустно, ни на миг не отпуская её взглядом.

Онки видела перед собою его глаза, огромные, как небо, изумрудное небо выдуманных миров, и она не смогла побороть преувеличенность впечатлений, характерную для влюблённости, схватила его руки в свои, поцеловала каждую, и зашептала, быстро, горячо:

– Ты тоже моя жизнь, другая её сторона. У монеты две стороны, понимаешь, и без этого она не будет монетой, точно также, как и жизнь не будет настоящей жизнью, заполненная чем-то одним. Две стороны одной монеты, понимаешь, – повторила она с силой, – и я не могу выбрать между ними…