Достоин свободы

— Нет, — качнул головой Абрахамс.

— Вы просто устали, — нежно проговорил Женька, вдруг перейдя на «вы». — Имеется свертка по осям нашего пространства. Но это совсем не значит эн-мерной свертки. Вы же сами работали с подобными вещами, только по гравиполям. Покрутите оси!

У Абрахамса стала отвисать челюсть — ниже, ниже, потом он пробормотал едва слышно: «О боже…» — и отключился.

Женька стоял будто остолбенев. Изумление на его лице сменилось смазанным, забытым мимикой выражением гордости. Он высоко подпрыгнул и издал победный клич, восторженно хлопнув себя по голове ладонью и тетрадью.

— Работает! — заорал он. — Работает башка, Энди!

Я молчал. Стало очень тихо. Женька смотрел на нас, и во взгляде его гасло пламя. Тетрадь выпала из его руки, порхнули десятки листов, и вдруг Женька швырнул компьютер в экран. Раздался пронзительный короткий звон, по поверхностному слою экрана брызнули серебряные трещины.

— Нет!!! — крикнул Женька. — Нет! Марина, все останется!

…Наступила ночь. Я боролся со сном, накатывавшим, как обморок. Около полуночи Женька достал из какой-то коробки небольшое стереофото и протянул мне:

— Посмотри. Он звонил неделю назад, я снял с экрана. Ты ведь его так и не видел… — В голосе явно слышалось: «и не увидишь».

На фоне чахлого куста стоял длинный большеголовый парень в плавках и счастливо улыбался мне. У его ног, выставив смешные, совсем девчачьи еще коленки, сидела девушка. Она завороженно глядела вверх, на Сережку, и ей не было дела до объектива. Она вся словно светилась. Мы еще повоюем, дружище, сказал я Сережке.

— Отличный парень, — сказал я Женьке. — Очень на тебя похож. И девочка красивая, даже завидно.

Женька улыбнулся вымученно и благодарно.

— Старый греховодник, — проговорил он.

— Хотите есть, мальчишки? — спросила Марина.

Я не вбил бы в себя ни кусочка, но только повел рукой в сторону Женьки:

— Как хозяин.

— А что, — бесцветно согласился Женька, — мысль…

Они ушли на кухню. Сначала там было тихо, позвякивала посуда. Потом зазвучали приглушенные, сливающиеся голоса. Потом вышел Женька, сел, а Марина тихо заплакала там, на кухне.

— Странно, — задумчиво проговорил Женька. — Все-таки, значит, я эту штуку раздолбал там… — Он вздохнул. — Могу…

— Прекрати.

— Нет-нет, я не жалею. Просто дьявольски сложная штука. И интересная. Знаешь, в институте долго не верили, что стоит этой темой заниматься, я ее так пробивал… Очень здорово знать, что могу. Наверное, я все только для этого и делаю: узнать, могу ли.

— Можешь. Запомни. И успокойся. И езжай на свой атолл.

— Да, — ответил он почти шепотом. — Смотреть на небо и думать: я мог бы вернуть чаек. Обрабатывать Маришкины пробы и думать: я мог бы вернуть рыб. И все время бояться — как бы не вызвать переход. Опять — бояться, бояться…

Раздался вызов. Женька, глядя на меня, вопросительно поднял брови. Я пожал плечами. Он дал контакт.

Это был не Абрахамс. На экране возникли семь человек — пятеро мужчин и две женщины. Всех их я видел впервые.

— Доктор Соломин, — нерешительно сказал один из них. — Мы… тут подумали…

— Мы — это физики Канберрского центра, — вставил другой.

— Да. Собственно, никакого предложения, по сути, у нас нет. Иначе мы обратились бы к доктору Абрахамсу.

— Да будет мямлить! — прервала одна из женщин. — Мы хотим вам сказать только, чтобы вы не обращали на нас внимания. В смысле — ни на кого. Справимся. Не мучайтесь.

— Вот именно! — облегченно воскликнул первый мужчина. — Не думайте об этом. Никакой опасности нет, и это просто свинство, что они… Наш округ уже направил протест в Академию Чести и Права ООН. Живите спокойно, пожалуйста. Как вам хочется.

— Извините, что так бестактно вторглись, — робко попросила вторая женщина. И экран погас.

— Идем ужинать, — после долгого молчания сказал Женька.

Мы пошли ужинать. Едва мы вошли на кухню, Марина вышла, не глядя ни на меня, ни на мужа.

Мы не смогли есть. Молча сидели — каждый перед своей тарелкой, на которой остывала еда.

— Я ее теряю… — вдруг сказал Женька.

— Что?

— Она не понимает. А я смотрю на нее, и горло перехватывает: жива, жива… Она ведь не знает, что это только… — Он беспомощно шевельнул ладонью, не зная, как сказать.

— Горло перехватывает. Ты же ходишь мимо как чужой!

— Я глаз поднять не смею. Стыдно. И не могу правду сказать.

— Иди за ней! — прошипел я. — Быстро! Скажи, что она важнее всего!

Он замотал головой:

— Она не поверит.

— Она тебя любит.

— Она мне не верит.

— Она тебя любит!

— Не верит — и любит? Так не бывает.

— Все бывает. Иди! Ей хуже, чем всем нам!

И он пошел. Я включил окно. Сыпал косой осенний дождь. За сотни метров от меня, оглаживая слепые круглые колпаки, ветер нес острую мутную влагу.

— Ну помоги же им! — закричала Марина. — Почему отнекиваешься? Почему повинуешься Энди? Чего он хочет, ты мне можешь сказать?!

Я стиснул голову руками и, ничего не слыша и почти не видя, пошел из квартиры вон.

6

В лестничном холле стоял Чарышев. Нахохлившись, засунув руки глубоко в карманы своей мохнатой куртки, он несколько секунд молчал, чуть искоса глядя на меня. Я соображал медленно. Очень болела голова, и хотелось, чтобы все кончилось хоть как-нибудь, только поскорее. Я отступил в сторону, приглашая Чарышева войти. Он отрицательно покачал головой.

— Здравствуйте, доктор Гюнтер, — проговорил он, когда я закрыл стену квартиры. — Вы ужасно выглядите. Простите меня.

— Не прощу.

— Воюете…

— Конечно. Зачем вы все это затеяли?

— Странно, что вы спрашиваете.

— Давлением можно лишь сломать.

— Никакого давления нет. Извне — нет.

Я только головой покачал. Он пожал плечами.

— Моя работа кончилась, когда в печать пошли первые сообщения. Это было не так просто, поверьте. Редакторы отказывались публиковать такой интимный материал, их пришлось… убеждать. Но с той поры я только жду. Я знаю, чем все кончится, но это произойдет само собой.

— Ему нельзя ненавидеть этот мир! — вырвалось у меня.

— Я знаю, доктор, не горячитесь так, — тихо произнес Чарышев.

— Что вы знаете?!

Он помолчал.

— Это очень странно, но я знаю то же, что и вы. По меньшей мере нас двое осталось после того разлома возле солнышка.

Я очень долго смотрел на него, просто не понимая смысла слов.

— Вы не догадывались, да? Я как-то сразу вас почувствовал. А потом не так уж сложно было интерпретировать копии с ваших расчетов на Большом компьютере института…

Я молчал. Он смотрел мне прямо в глаза.

— Знаю, что вы хотите сказать. Но человечество создавало и будет создавать гениев. Никакой гений не создаст человечества.

— Как вам легко…

— Да, — жалко улыбнулся он. — Вечная разница между тем, как посылает на смерть сына Родина-мать и просто мать…

— Тогда была война! — крикнул я. А он ответил:

— Всегда война.

— А вы не ошибаетесь?

Чарышев сощурился, с подозрением вглядываясь в меня.

— Я ошибаюсь? — переспросил он. — Я?

Голова разламывалась от боли.

— Я сжег нефть? Я отравил химикатами реки и озера, гербицидами и вспашкой — поля? Ртутные и сернистые дожди — это моих частных заводов заслуга?! Попробуйте вы с этим разобраться, доктор Гюнтер! Может быть, я рвал водородные бомбы на Моруроа и в Синьцзяне? Я перфорировал озонный экран?!

— Простите, — сказал я.

— Война пока всегда. «Лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день идет за них на бой…» Избитая цитата, к сожалению.

— Это уже не тот бой, в котором можно рисковать женщиной и двумя детьми! Они же на волоске висят!

Мне показалось, что Чарышев сейчас закричит. Но, наверное, у него просто не было сил закричать.

— Вы очень устали, — проговорил он ласково. — Вы опять ничего не поняли.