Лана

А Махагала в моей голове набирался сил, с каждым днем требуя все больше и больше человеческой крови…

В кафе по одному моему звонку освобождали наш маленький столик в углу, сразу ставили фужеры и, ничего не спрашивая, подавали вино. Еду мы заказывали редко, но если заказывали, то рыбу и сыр. Нас старались не беспокоить. Если официантки краем уха и слышали, о чем ведутся наши разговоры, то были достаточно умны и тактичны, чтобы ничем этого не показать. С их чисто профессиональной точки зрения, мы были зачислены в ряд нередких влюбленных парочек, воркующих в укромном уголке тихого заведения. Нас это устраивало…

– Многие начальные практики кажутся очень просты но своей задаче. Вроде бы не нужно делать ничего особенного, но результат превышает любые твои ожидания, – начинала Лана, привычно скидывая обувь. – Что-нибудь слышал об «огненном фениксе»? Это очень просто. Внешне. Ты ложишься на спину, расслабляешься, закрываешь глаза и мысленно рисуешь у себя на лице птицу, раскинувшую крылья. Она должна уместиться у тебя на лбу, а сами крылья опускаешь на щеки или на виски. Представил? А теперь так же мысленно очерти ее огненным контуром и заставь воспарить! У меня это получилось лишь со второго раза. Но ты не представляешь себе, каким невероятным восторгом переполняется все сердце, когда с твоего лба воспаряет золотая птица, оживленная твоей жизненной силой и озаряющая всю комнату неземным светом!

– Я читал о чем-то похожем в медитативных упражнениях у восточных монахов.

– Им легче. Они сумели сохранить книги. – Тихо вздохнув, она пригубила вино. – А мы здесь вынуждены собирать знания снова, по крупицам, отовсюду. За любую практику приходится платить, даже своим.

– Ты могла бы…

– Нет. Уже нет. Я больше не беру денег за лечение. Большие деньги – большое искушение – большое зло – большая пропасть. Это пройденный этап. Путь, который ведет в никуда. Я могу получать новую иномарку за каждый сеанс, люди, знающие силу, находят любые средства, чтобы избавить себя от боли. Но я сгорю, прежде чем смогу воспользоваться этими деньгами. Деньги – лишь средство, нельзя превращать их в цель и добывать ценой чьей-то жизни. Кармическая плата слишком высока, меня опять лишат свободы. Или той малой ее части, что еще осталась…

– Тогда получается, что ты хорошая ведьма?

– Хороших ведьм не бывает, – сладко потянулась она. – И вообще, никогда не верь женщине, ни одной – ни жене, ни любовнице, ни даже собственной маме. С чего ты взял, что я так откровенна с тобой? Вдруг я все выдумываю? Просто вру, без цели, без плана, чисто ради интереса…

Я задумчиво коснулся ее рук и посмотрел ей прямо в глаза. В них все так же отражалась моя душа.

– Знаешь, а я никогда не пытался тебя удержать. Я ценил и ценю каждый миг, проведенный вместе, но не хочу тебя привязывать. Ни своей любовью, ни своими проблемами. Ты ведь тоже ни разу не сказала, что я тебе нужен. Я держу ладонь раскрытой, и ты сидишь на ней, как очень красивая бабочка. Если я попробую ее поймать, то либо она улетит, либо я своими корявыми пальцами переломаю ей крылья. И то и другое плохо.

– Возможно, поэтому я до сих пор не улетела?

– Может быть. Но, не претендуя на твою свободу, я лишен возможности тебя защищать.

– Правильный ответ. – Лана улыбнулась. – Ты быстро учишься, милый…

– Тогда я хочу спросить: как происходит бракосочетание с ведьмой?

– Это вопрос или предложение?

– Ты сама знаешь.

– Ладно. Самое сильное в плане энергий – это венчание в храме, при свечах, малом скоплении народа и без дурацкого празднования всей родни на шумном застолье.

– Но разве ведьма может входить в церковь?

– Ха, еще как, вспомни Гоголя! Если ты думаешь, что ведьмы боятся святой воды и перезвона колоколов, то ты глубоко ошибаешься. Венчание дает нам силу мужа. Мне уже много раз Старшие предлагали тех или иных «баранов» для такого опыта. Пока не решила…

– А как это происходит в вашей среде?

– На природе. Специальный обряд. Без свидетелей, один на один, это таинство лишь для двоих и для Неба. Причастием служит соединение крови, но мы не смешиваем ее, а пьем по глотку друг у друга. После этого брак считается заключенным. Сила каждого сгармонизирована и увеличивается естественным путем.

– А если бы я попробовал твою кровь? Ты мою пила…

– Это необратимо изменило бы твою сущность. – Лана повела плечами. – Ты больше не был бы человеком. Это очень опасно. От психоза до самоубийства. Выживают немногие, поэтому забудь… И поцелуй меня!

Я последовал ее совету. В тот день она целовала меня нежно и робко, с какой-то непонятной обреченностью, словно бы забыла, кто я, и теперь, не раскрывая глаз, пыталась узнать одним касанием губ. Быть может, и я никогда не чувствовал ее настолько родной, мы были близки, как люди, прожившие рядом не одну жизнь, но так и не насмотревшиеся друг на друга.

Ее руки взлетели мне на плечи. Время останавливалось или меняло направление хода. Сердце билось настолько тихо, что я уже не ощущал его стука, но зато отлично слышал ответ ее сердечка.

Моя ладонь скользнула по талии, поднялась вверх, лаская плечи, кончики пальцев коснулись ее шеи и… – Мне больно.

Лана изо всех сил упиралась мне в грудь руками. Я крепко держал ее за волосы на затылке, заставляя до хруста запрокидывать голову. Мои глаза застилала розовая пелена. Я впервые с ужасом понял, ЧТО именно со мной происходит…

Разбитые части моей Азиатской дивизии вновь уходили в Монголию. Поход на красное Забайкалье оказался авантюрой, никаких войск атамана Семенова там уже не было, местное население разбегалось, а силы большевиков росли на глазах. После двух кровопролитных сражений я принял единственно возможное решение, уводя остатки своих людей на Халху, но Урга больше не приняла нас…

Революционная зараза проникла и в эти желтые степи. Конники Сухэ-Батора почти без боя взяли в плен Богдо-гэгена, и на этот раз он совсем не оплакивал свою участь. Более того, восьмое воплощение живого Будды забыл обо мне, своем верном цин-ване, на правах духовного лидера монгольского народа благословляя большевиков и принимая от них дары…

В этом народе угас дух Чингисхана! Никому не расслабляться. Мы обойдем Ургу и двинемся дальше.

– Куда, господин барон?

– Не ваше дело! Туда, куда я прикажу.

– Местные пастухи, заслышав о нашем приближении, бросают пастбища и уводят стада. В дивизии может начаться голод.

– Так отправляйте казачьи сотни во все концы. При встрече с монголами безжалостно реквизировать скот и продукты. В случае оказания сопротивления или любого протеста – расстреливать на месте и сжигать все!

– У нас не хватит людей на всю степь. Участились случаи дезертирства…

– Молчать! Только железной рукой можно навести порядок и дисциплину в войсках. Все дезертиры должны быть пойманы и казнены перед строем. Более того, я приказываю расстреливать каждого, кто хотя бы помыслит о дезертирстве или даже будет заподозрен в сочувствии к казненным. Без малейшего снисхождения к чинам, возрасту и заслугам!

– Но, барон…

– Даже к вашим заслугам, генерал!

…Все последующие дни пунктуально превращали мою жизнь в ад. Провалы в чужую жизнь случались все чаще и чаще, но если раньше я был там на правах стороннего наблюдателя, то теперь они сопровождались болезненным чувством проникновения или вживания в образ. Я просыпался ночами от собственных криков, принюхиваясь, ощущал на собственных пальцах запах пороха, понимал и мог правильно произнести незнакомые доселе монгольские слова или строки буддистских молитв. И хотя я был абсолютно уверен в невозможности кого-либо проникнуть в мой разум, но где-то подсознательно помнил: еще ни один психбольной не признал себя таковым…

Лана исчезла на неделю. Она изредка отвечала на sms-ки, коротко, в основном, что все в порядке, но она очень устала. Настаивать на встрече было бессмысленно. Я грузил себя работой, как-то пытался записывать обрывочные воспоминания, всерьез лезть в смутные дебри гражданских войн, выискивая возможные совпадения или исторические реалии, не хотелось.