Когда засмеется сфинкс

Крюк и Серый возвратились незадолго до полудня.

Видно, им пришлось изрядно побегать: оба тяжело дышали и были мокры от пота. Они держали за ручки девочку лет пяти с пунцовым бантом в льняных, как у Очкарика, волосах, в коротеньком голубом платьице в белый горошек, в носочках-гольфах до коленей и крошечных туфельках-сандаликах.

«Адъютанты» подвели малышку к Дылде и начали, размахивая руками и перебивая друг друга, что-то ему объяснять. Главарь закивал, встал с матраца и крикнул ребятам:

— А ну сюда, да поживее! Подходи ближе, не бойся. Все окружили его плотным кольцом, в середине которого оказалась девчушка.

Она перекатывала сандаликом камешек и с любопытством, без страха, поглядывала на мальчишек. У нее было удивительно красивое, как у куклы, свеженькое, нежное и румяное личико. Вся она светилась чистотой, опрятной и ухоженной.

— Где твой братец, козявка? — спросил, нахмуря брови, Дылда. Он вытащил длинный с узким лезвием нож и стал похлопывать им по открытой ладони. — Он приходил вчера домой? Ты нам скажешь, куда он запропастился?

— Я не знаю. — Девочка с интересом посмотрела на нож, улыбнулась и дотронулась до него пальчиком.

— Когда отвечаешь мне, добавляй «мистер», сопля, — гаркнул Дылда. Лицо его побагровело, глаза готовы были вылезти из орбит, руки тряслись.

— Я не знаю, мистер сопля. — Малышка недоуменно обвела всех огромными синими, как васильки, глазами. — Я давно не видела Тедди и очень соскучилась. Он такой хороший мальчик.

— Врешь! — заорал главарь и затопал.

— Я никогда не говорю неправды, мистер сопля.

— Так ты еще и издеваешься надо мной.

То, что произошло дальше, Фрэнк помнил, как в тумане или тяжелом сне.

На узком лезвии вспыхнул солнечный зайчик. Негодяй ткнул остро отточенным концом в лицо девочки.

Она тонко пискнула, словно жалобно мяукнул котенок, взмахнула крошечными ручонками и тотчас раздался душераздирающий крик:

— И-и-и! Под-ле-ец!

Косой, оттолкнув Фрэнка, бросился вперед, вцепился Дылде в горло, повалил на песок.

В тот же миг и Фрэнк, еще не отдав полностью отчета в своих действиях, очутился рядом и схватил руками главаря за волосы. Почти одновременно вокруг головы Фрэнка хлястко обвилась велосипедная цепь — это сбоку ударил Крюк. Жгучая боль выгнула дугой, свела мышцы…

Спустя полчаса, привлеченный разбегающимися по берегу мальчишками, полицейский автопатруль обнаружил на пустыре двух подростков и маленькую девочку. Один мальчишка был мертв, другой с проломленной головой и ножевыми ранами валялся без сознания. Малышка истекала кровью — все ее личико сплошь покрывали глубокие порезы.

Глава III

Взлеты и падения

Начальником патруля был лейтенант Кребс. Он подошел к сержанту, который держал на руках тихо стонущую девочку и марлевым тампоном вытирал кровь с ее личика.

— Как с ними?

— Один готов. — Сержант кивнул на лежащего с неестественно подвернутой ногой мальчишку. — Малышку, надеюсь, спасем. Другой вряд ли дотянет до госпиталя, слишком далеко, не успеем.

— Везите ко мне.

— Куда к вам?

— Домой, жена поможет, и сразу пришлите хирурга.

— Хорошо, лейтенант.

Так получилось, что Фрэнк попал вместо больницы к Кребсу, скорее всего потому, что заросший кустарником и вереском злополучный заброшенный пустырь находился по пути к его дому, и лейтенант завез туда истекающего кровью мальчишку, чтобы жена, бывшая медицинская сестра, оказала первую помощь.

Этот печальный случай обернулся удачей и поставил с головы на ноги дальнейшую жизнь молодого Грега.

Фрэнка поместили в комнате с сыном хозяина — его одногодком, — высоким и стройным, не по летам серьезным и немного насмешливым сероглазым белокурым парнем.

Когда Фрэнку стало немного лучше и он начал ходить, уж как-то получилось, что Кребс с супругой, узнав его историю, решили оставить мальчишку у себя.

Фрэнк сразу и крепко привязался к Стиву — сыну лейтенанта и безоговорочно признал, несмотря на то, что они были ровесниками, его лидерство.

Как-то Кребс-младший в одной из бесед подверг такой беспощадной критике всю романтику подростковых банд, так едко и зло высмеял их псевдоподвиги, что ошарашенный Грег, как бы посмотрев на себя со стороны, ужаснулся, до чего точно и метко, с убийственным сарказмом Стив подметил то, о чем он, Фрэнк, лишь смутно и неуверенно начал догадываться.

Однажды вечером они сидели дома, и Фрэнк — он любил слушать Стива — попросил рассказать поподробнее о смысле жизни волосатых, как он называл хиппи. Перед этим они долго говорили о тех, с кем когда-то Том обитал на заброшенном судне.

— С теми, кто был с тобой, все ясно, — начал Стив. — Они жертва социального зла. Предпринимателям армия безработных выгодна — это постоянная угроза рабочим вышвырнуть их за дверь. То есть сиди и не рыпайся — иначе вон. Особенно не заинтересованы хозяева в трудоустройстве молодежи.

— Вот уж наоборот: старикам тяжелее найти работу. С одной стороны, да, у них меньше сил, но с другой — молодой работник политически опаснее, он острее переживает крушение надежд, да и терять ему нечего — у него еще нет семьи, о которой надо заботиться. Вот и натравливается молодежь на стариков — они-де заслоняют путь к станку, конторе, лаборатории. Пусть между собой грызутся, лишь бы не лезли в политику.

— Ну а хиппи или, как они там, йиппи? — допытывался Фрэнк.

— Это совсем другое. Их очень много: раггары — в Швеции, блузоннуары — во Франции, ронеры, троги, шоды и панки — в Англии, битники, тенэфкеры, хиппи и йиппи — везде, босодзуку — в Японии и многие, многие прочие. Они похожи и непохожи. Носят определенную униформу, рядятся в рубище или вообще готовы щеголять голышом. И в то же время у них, казалось бы, есть общее — они протестуют. Но как? Протест этот юродствующий, он может завести лишь в социальный и моральный тупик. А подчас они-то становятся не только жертвами, но и орудием в руках хозяев. Ты читал Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль»?

— Да, правда, давно, лет пять назад. А почему тебя интересует? — удивился Фрэнк.

— Хочу привести небольшую иллюстрацию, хотя на самом деле все не так просто. Помнишь, там в одном месте несколько горожан обиделись на управителя, который не выдал им обещанных и вполне заслуженных штанов, и в знак протеста перестали стричься и сморкаться?

— Помню, — засмеялся Фрэнк, — что-то подобное встречалось.

— И не вызвало никаких аналогий? — улыбнулся Стив. — Или ассоциаций?

— Не-ет. Просто позабавило.

— А мне этот эпизод напоминает наших хиппи, их внешнюю суть возмущения — уродливый протест.

— Точно, — захохотал Фрэнк. — Они ведь тоже не стригутся.

— Вот видишь, получается, и здесь наши бунтари неоригинальны, задолго до них нашлись грамотеи, действующие по детскому принципу: «Не пустишь, мама, в кино — обедать не буду, не исполнишь обещание — стану ходить сопливым и волосатым». А то, как японские босодзуку, которые огорчились, что не попали в университет, оседлали мощные мотоциклы, стали безобразничать и давить ни в чем не повинных обывателей. Как бы ты поступил на месте тех, против кого направлен этот вызов?

— Да сказал бы что-нибудь вроде: ну и ходи грязным да лохматым, а будешь нарушать закон — попадешь за решетку.

— Именно так и делает общество. А что касается ужасающихся «не той молодежью» мещан, то и это хорошо — пусть, убоявшись разгула, ратуют за крепкую власть. Лучше, пардон, сопли и патлы, чем листовки и баррикады. Пусть порнография, наркомания, пьянство, оргии, бешеные авто- и мотогонки, а не политическая борьба. История не знает случая, чтобы союз пьяниц, развратников и наркоманов свергал существующий строй. Если хочешь — они вредят общему делу, может быть, и не желая того, хотя я в этом сомневаюсь — уж кто-кто, а главари и пророки прекрасно понимают, на чью мельницу льют воду. Недаром те же йиппи заявляют: молодежное движение-де разрывает классовые связи. Хотите голышом бегать — ради бога, волосы до пят — будьте любезны, но ни боже сомкнуться с рабочим классом — в ход пойдут дубинки, пожарные шланги и бомбы со слезоточивым газом. И нового в этом ничего нет. Все уже было, было и было, лишь в разных вариантах.